– По какой-то причине ты привязался к этой кумихо. Сначала я подумал, что это довольно романтично.

Чуну широко раскрыл глаза:

– О нет, определенно нет.

Хёк удивительно тепло усмехнулся:

– Я так и понял. Но ради нее ты все время держишься где-то поблизости. Интересно, что же в ней такого особенного?

– Я в долгу перед ней, – поведал Чуну. – И, по-видимому, у меня есть семь дней, чтобы этот долг вернуть.

– Я даю тебе шанс, потому что знаю, что тебе можно верить, – промолвил Хёк. – Но и я не бросаю слов на ветер, как ты помнишь. Если ты не разорвешь связь между этой энергией и девушкой, мы сделаем то, что должно. Можешь быть уверен.

– И кто это «мы»? – поинтересовался Чуну, хотя ему казалось, что он уже знает ответ. Раньше они с Хёком пытались притворяться, что не имеют отношения к мирам, к которым принадлежат. Мир Чуну – мир сверхъестественных существ, бродящих по земле. И мир Хёка – мир чосын саджа, которые пожинают души умерших и ведут их по Пути Хванчхон в загробную жизнь.

Однако вскоре эти миры заявили свои права на них. И зря они, как сущие дураки, думали, что этого не произойдет.

Чуну был не в настроении встречаться с друзьями-жнецами Хёка. Или наблюдать, как они забирают Миён в загробную жизнь.

– Разберись, – велел Хёк вместо того, чтобы ответить на вопрос Чуну. – Или это сделаем мы. У тебя семь дней.

И он оставил Чуну одного в тесном складском помещении среди бинтов и чистых уток.

Жил-был мальчик по имени Синый, который вырос прекрасным молодым человеком, а затем стал великим генералом.

Он был опытным и уважаемым человеком при жизни, но больше всего он хотел одного: обмануть смерть.

Однажды пришел к Синыю чосын саджа, и тот понял, что жнец явился по его душу. Чосын саджа попытался войти в дом Синыя, но не смог пересечь окружавшие его апельсиновые деревья. В своих изысканиях Синый узнал, что апельсины защищают от зла. Поэтому он посадил их вокруг своего дома.

Три дня не мог войти чосын саджа. Но на четвертый день он нашел персиковое дерево, древо зла. С помощью персикового дерева чосын саджа пересек стену.

Однако, когда он вошел в дом, Синый стоял там с серебряной булавкой, приколотой к головному убору. Синый знал, что серебро защищает от злых богов.

Чосын саджа не ушел, но спрятался под полом. Когда Синый пошел умыться, он снял булавку, и явился жнец, и ударил его железным молотом.

И так Синый отправился в загробный мир, но он еще не сдался. Ибо он был умным человеком и подготовился к такому повороту событий. Сразился он с кэккви – духами, обитающими между подземным миром и миром смертных, которые чинили ему препятствия на пути в мир живых. Но были его навыки в бою так велики, что победил он и вернулся в мир смертных.

Однако когда Синый вернулся в свое тело, то обнаружил, что семья уже похоронила его. Он не подготовил способа сбежать из собственной могилы. Поэтому он задохнулся и снова вернулся в подземный мир.

Потому что, как бы Синый ни сражался, жнецы пометили его смертью. И ни одна душа не сможет вырваться из объятий чосын саджа, если тот положил глаз на нее.

11

Миён чувствовала себя обузой. Всю свою жизнь она старалась быть незаметной, невидимой. А теперь она оказалась в центре внимания, пока госпожа Мун торопливо прибиралась в квартире, чтобы принять неожиданного гостя, и бормотала, что надо бы сходить на рынок да купить бычий хвост для супа. Маленькая белая собачка Джихуна, Дубу, прыгала вокруг, время от времени останавливаясь порычать на Миён. Собаки ненавидели лис, и Дубу всегда видела Миён насквозь.

Сомин с Джихун спорили о том, как лучше накрыть стол для семейного ужина. Именно за этим Миён и привезли сюда из больницы. Госпожа Мун рассказала, что, когда Джихун с Сомин были маленькими, каждое воскресенье они устраивали семейные ужины и она хотела бы возродить эту традицию.

С полдюжины раз Миён вставала и порывалась уйти, но каждый раз чувствовала, как у нее подгибаются ноги. Как кружится голова. Казалось, она никак не может отдышаться. Доктор сказал, что она мало спит. Мало – это еще мягко сказано. Она боялась ложиться спать, так как не знала, что значат постоянные появления матери. Но в глубине души Миён понимала, что Йена ушла не до конца – по крайней мере не для нее. А еще она переживала, что ее сны были вовсе не сверхъестественным явлением, а признаком того, что она медленно сходит с ума.

– Сомин-а, куда ты положила мои туфли, те, что с кисточками? – воскликнула госпожа Мун, роясь в обувном шкафу в фойе. Наружу вываливалось все больше обуви, пока она двигала стопки туда-сюда.

– Ты их выбросила, – крикнула Сомин из кухни. – Сказала, что в них у тебя лодыжки толстыми выглядят.

– Нет. То были мокасины, – отозвалась госпожа Мун, вынув пару белых теннисных туфель, изучив их, затем покачав головой и кинув их к остальным.

Сомин вышла из кухни и начала убирать беспорядок.

– С кисточками и были мокасинами. Ты их выкинула.

– Я их выкинула? – нахмурилась госпожа Мун, уставившись на пару сандалий. – Эх, а мне они нравились.

Сомин начала запихивать обувь обратно в шкаф. Достав пару кроссовок, в которых мать ходила в больницу, она протянула их госпоже Мун.

– На прошлой неделе ты назвала их пустой тратой денег и сказала, что жалеешь, что дала продавщице уговорить тебя на покупку.

Госпожа Мун нагнулась, чтобы надеть кроссовки.

– Да, но это было на прошлой неделе. На этой неделе я вспомнила, что они мои любимые.

– Ну, если через неделю ты все еще будешь по ним скучать, можем пойти за еще одной парой.

– Спасибо, доченька, я с удовольствием, – поблагодарила госпожа Мун. Затем она повернулась к Миён: – Ты отдыхай. Я пока схожу за ингредиентами для миёккука ^[24].

– Для соллонтхана ^[25], – поправила ее Сомин.

– Да, для соллонтхана. – Госпожа Мун поцеловала Сомин в щеку. – Звони, если что-нибудь понадобится.

Когда дверь за матерью захлопнулась, Сомин наклонилась собрать вывалившуюся обувь.

– Впервые вижу такую мать, – вырвалось у Миён прежде, чем она сумела остановить себя.

– Да, знаю. – Сомин рассмеялась. – Я частенько боюсь, как бы она не забыла обуться, прежде чем выйти из дома.

– Но она очень любит тебя. – Миён сдавило грудь. – Это видно.

Сомин улыбнулась и села рядом с ней на диван. Подняв позабытый Миён чай, она протянула ей кружку.

– Пей свой чай, а то моя любящая мама будет читать мне лекции, что я плохо ухаживаю за гостьей.

– Знаешь, тебе повезло с матерью, – проговорила Миён, потягивая чай. – Она любит тебя без всяких условий.

– Твоя мать тоже любила тебя, просто проявляла любовь по-другому.

– Да, может быть, – согласилась Миён.

– И послушай… да, у меня веселая и клевая мама, но быть ее дочерью нелегко. Я нередко чувствую себя родителем.

Миён рассмеялась. Она заметила. Госпожа Мун казалась такой беззаботной. И она позволяла Сомин делать практически все, что та хотела. Миён задавалась вопросом, каково это. Каково иметь мать, которая так тебе доверяет.

– Мне правда не стоит оставаться на ночь. Твоя мать говорила, что теперь вам с Джихуном едва хватает места. Я могу поехать в отель.

– Ты не остановишься у Чуну?

Сомин так странно произнесла имя Чуну. Как будто хотела выплюнуть его как можно быстрее. Как будто боялась его произносить.

– Не знаю. Может быть, так и сделаю. Как-никак, а место знакомое. Пожалуй, не самый плохой вариант. Просто не знаю, могу ли я доверять Чуну.

– Ага, он мне кажется не самым надежным парнем.

– Тебе кажется? Я думала, ты президент клуба ненависти к Чуну.

– Так и есть. Наверное, мне просто интересно, есть ли в нем что-то, чего я не вижу. – Сомин повернулась к Миён. – Что ты о нем думаешь? Ну, если по существу?

– Я думаю, что он меня раздражает. Самонадеянный. Утомительный. Назойливый.

– В общем, хуже существа по земле еще не ходило, – кивнула Сомин. И по какой-то причине Миён подумала, что дала Сомин не тот ответ, на который та рассчитывала.

– Ну, не такой уж он и плохой. Но я бы никогда не сказала ему этого в лицо.

– Ты рада, что он все еще здесь? – поинтересовалась Сомин.

– Я бы не сказала, что прям рада, – ответила Миён, но вспомнила, что Чуну сказал ей в больнице. «Иногда я думаю, что хотел бы доказать всем: я больше, чем просто чудовище из сказки». Может быть, все это время он прятал свою неуверенность за бравадой. В этом был смысл. Но это не отменяло всего плохого, что он сделал. – Я думаю, Чуну – сложный человек. Я думаю, что большую часть времени он сам не знает, какой он – настоящий Чуну.

– Как ты думаешь, несмотря на все это, он хороший человек?

– Что такое «хорошо»? – заметила Миён. – Что такое «плохо»? Плохой ли тот человек, что лжет, обманывает и убивает? Если так, то я плохая.

– Ты больше этого не делаешь, – нахмурилась Сомин.

– Но я жила так девятнадцать лет. Я не могу этого забыть.

– Хочешь сказать, что я должна дать Чуну шанс?

– Шанс на что? – не поняла Миён. Если бы она не знала Сомин так хорошо, то сказала бы, что в ее голосе звучит тоска.

– Я имею в виду в целом. – Сомин избегала встречаться с Миён взглядом. – Например, не быть с ним такой суровой и что-нибудь такое. А знаешь что? Не важно. Пойду накрою на стол. – И с этими словами она вылетела из комнаты.

Миён оставалось только гадать, что происходит между Сомин и Чуну. Потом она сказала себе не беспокоиться об этом. Она не станет лезть в чужие дела. Но теперь, когда ее окружали люди, которым она небезразлична, разве не должна она делать то же самое в ответ? Это казалось неестественным – заботиться о ком-то, переживать. Но разве не в этом смысл дружбы?

– Миён-а.

Она резко выпрямилась, затем снова расслабила плечи, когда в гостиную вернулся Джихун и сел на диван.

Миён уронила голову ему на плечо; день выдался слишком длинным.

– Что нам теперь делать?

– Ничего. Просто подожди, пока мама Сомин не вернется с рынка.

– Прости, что доставляю столько хлопот, – пробормотала она, лихорадочно моргая, и вдруг осознала, что сейчас расплачется. Как глупо. С чего бы ей плакать сейчас? Ведь рядом с Джихуном она чувствует себя в безопасности.

– Никаких хлопот ты не добавляешь. Ты больна. Мы все беспокоимся о тебе… И это бесит тебя, да? – Осознание, прозвучавшее в голосе Джихуна, еще больше огорчило Миён. Он так хорошо ее знал. Временами даже слишком.

– Это странно, – задумчиво произнесла Миён. – Я всегда думала, что я сильная. Но теперь понимаю, что внушила себе эту ложь. А сейчас я медленно вскрываю ее, и приятного в этом мало.

Джихун повернулся, и Миён пришлось поднять голову с его плеча и взглянуть ему в лицо.

– Что ты имеешь в виду? Какая еще ложь?

– Например, я говорила, что мне никто не нужен, кроме моей матери. Я говорила, что мне плевать на людей, которых я убивала, чтобы выжить. Я говорила себе, что я сильная. Что сумею справиться со всем, что принесет жизнь, но теперь…

Стоит ли рассказать Джихуну о снах? О том, что к ней приходит мать?

– Ты сильная, – погладил Джихун ее руки. – Один из самых сильных людей, которых я знаю.

Миён покачала головой.

– Я говорю не о физической силе. Хотя, по-видимому, и ее я лишилась. Я имею в виду, что начинаю понимать, от чего защищала меня мать. И не знаю, что делать теперь, когда ее больше нет.

Джихун кивнул:

– Понимаю. Она была твоим миром. Тебе нелегко смириться с ее смертью.

– Значит, ты понимаешь, что я не могу просто забыть о прошлом и двигаться дальше.

– Хочешь сказать, тебе не нравится наша забота? – Джихун нахмурился.