Выпустив мои волосы, он отталкивает меня и поворачивается спиной, дышит рвано и начинает мерить шагами комнату, обхватив переносицу двумя пальцами. А меня ноги не держа. Опускаюсь на пол, утыкаюсь в колени и не дышу. Голова болит от слез и пощечины. Меня колотит, как припадочную, комкаю подол платья дрожащими руками, слежу за мельканием кед от Gucci.

Вот они останавливаются около меня, Маркус приседает на корточки, а я застываю, словно истукан, закрываю глаза, а потом… потом… Чувствую его руки на плечах, осторожно поднимаю веки и вижу что-то такое, отчего подкатывает очередная порция слез. Сожаление, раскаянье, словно прозрение какое-то, с его стороны. Резкое движение, и вот я уже, уткнувшись ему в грудь, захлебываюсь истерикой.

Боже, какое же это надругательство над психикой! Эти перемены его настроения методично делали меня истеричкой.

– Я ненавижу тебя, Маркус! Я действительно тебя не выношу, понимаешь?

– Это взаимно, – было мне ответом.

Беркет гладил меня по волосам, но я знала, что скоро очнется и, эта вспышка подобия нежности растворится, утонет в моих слезах и крови. Поэтому пользуясь моментом, свернулась клубочком в неожиданных объятиях и просто приходила в себя.

Пустота разрывала изнутри, ничего не осталось: ни злости, ни обиды, ни страха. Только усталость и безразличие. Говорить было трудно, да и что сказать?

Понимали ли я своего мужа? Нет. Прощала ли? Разве это возможно? Любила ли? Не знаю, ничего уже я не знала, не понимала и не хотела. Казалось, я подошла к той черте, когда становится все равно. Хотелось махнуть рукой и просто плыть по этому бурному, опасному течению, пока не разобьюсь однажды о скалы.

Я дышала со своим мучителем в унисон и мысленно просила лишь об одном: «Делай, что хочешь: презирай, изменяй, ненавидь, только не трогая меня. Живи своей жизнью, а я – своей.»

– Больно? – спросил он, дотронувшись до губы, а меня, словно хлыстом ударило. Что за издевательство?

– О, прекрати, меня сейчас стошнит! – простонала я, вырываясь из объятий, не в силах ответить иначе.

– Заткнись! Ты такая бестолковая. Неужели не понимаешь, что пора уже научиться вовремя закрывать свой рот? «Или тебе так нравится выводить меня из себя?» – устало произнес он и, преодолевая мое сопротивление, снова притянул к себе.

– А ты считаешь это нормальным? Как ты вообще себя после всего мужчиной называешь? – выдаю на одном дыхании сквозь страх, но Маркус, как ни странно, спокоен, смотрит на меня задумчиво, а потом тихо признается, повергая в шок.

– Я после твоего бл*дства ни то, что себя мужиком не чувствую, я себя перестал ощущать человеком.

Я молчу. Убеждать, что все ложь, нет сил. В горле стоит горечь. Я ведь тоже больше не та, что раньше.

Кто я? – задаю себе вопрос, который стал моим наваждение. Каждый день я спрашиваю себя, глядя в зеркало: «кто я, кто он, кто мы?»

– Маркус, что ты делаешь с нами?! – мысли вслух, но мне не страшно было, что я их озвучила.

– «Нас» давно уже нет, Анна, – произнес он с едва заметной ноткой горечи, я кивнула согласно и улыбнулась, точнее – оскалилась сквозь слезы, прижавшись к нему впервые за полгода без страха. Хотя, наверное, я просто привыкла к нему настолько, что не замечала.

Я нежно касалась его холодной руки, которая наверняка оставила очередной след на моем лице, сплетала наши пальцы и не дышла, закрыв глаза. Это было какое-то наваждение. Маркус, казалось, тоже затаил дыхание, а я наслаждалась тишиной внутри себя. Это не было прощением или перемирием, это была просто передышка.

Подняв голову, я смотрела Беркету в глаза, сама не зная, зачем. Я ничего не искала в этом пустом взгляде, я не хотела его понимать и не понимала, я не уважала и не любила больше. Разве что только мужчину, которого больше не было. Мужчину, от которого осталась лишь оболочка такая же, как и я.

Два сломанных человека замерли в ту минуту, соединенные отголоском былого, которое они сами изуродовали ненавистью друг к другу. И ничего не осталось, кроме сожаления о том, что мы методично убивали день за днем.

Впрочем, любовь была только с моей стороны. Я тогда в этом окончательно убедилась. Ведь, если бы он любил, то никогда бы не позволил себе те вещи, что он позволял. А все эти «бьет – значит любит» – дурость.

Маркус Беркет любил только себя и, если ему делали больно, он делал в сотни раз больнее.

А ведь я ему всю себя до последней капельки крови, до последнего вдоха… Почему же он так и не понял, что я в своей жизни никого так не любила, как его?

Почему? За что? – бесконечно, до одури терзать крестик на шее, только в ответ мне очередное унижение.

И вот думаешь, разве я многого просила у этой жизни? Разве я просила денег, славы, красивой жизни? Все, к чему я стремилась, чего желала и мечтала – это взаимность. За любовь Маркуса я готова была душу продать. И вот, пожалуйста, какая-то извращенная шутка судьбы. Каждый день вспоминаю долгожданное признание, сопровожденное пощечиной.

«За то, что я любил тебя, сука!» – мистер Беркет, как всегда, оригинален. А Анька дождалась своего «люблю».

Глава 3. Тараканы

– О чем думаешь?

Я вздрогнула, низкий голос вернул меня в настоящее, хотя эмоции по-прежнему держали в плену. Отведя взгляд, я начала торопливо переставлять предметы, стоящие на столе, понимая, что выдаю себя с головой. Откинув ложку, потерла лоб и посмотрела на Маркуса.

Он застыл в дверном проеме, прислонившись к косяку. Поза была расслабленной, но напряженный взгляд говорил о беспокойстве.

– Сейчас приготовлю завтрак, – проигнорировав вопрос, стала я суетиться, ломая голову над извечным, женским «что приготовить?».

– В чем дело, Эни?

Я тяжело вздохнула, начала доставать все, что нужно для блинчиков. Говорить о своем путешествии в прошлое не хотелось. Зачем вообще об этом говорить? Время разговоров давно прошло, пришла пора действий.

Не хочу спешить с выводами, но начало нашей совместной жизни пока только испортило мои отношения с сыном и, если так пойдет дальше, то мне такое «счастье» не очень -то нужно.

Я все понимаю, не глупая. Мэтт ревнует, но он имеет на это полное право, и я не позволю травмировать психику ребенка, будь хоть тысячу раз прав его отец.

Размышляя обо всем этом, на автомате завела смесь на блины, Маркус так и стоял в дверях, следя за моими действиями. Вид у него был грозный. Я искоса поглядывала на него, ловя недовольный взгляд.

Что сказать? Восхитительно! Еще и суток не прошло, а между нами уже воздух звенит от напряжения. Сомнения вновь терзают душу.

На протяжении четырех лет я только и делала, что думала, как поступить: остаться с Маркусом или же одной? И делая выбор, я должна была думать, прежде всего, о сыне. У меня не было права на ошибку, я не могла позволить себе сделать шаг навстречу, а потом дать задний ход. Все должно было быть четко-определенным и никаких «давай попробуем, может, что и получится».

У нас ребенок, который по нашей вине перенес психологическую травму, поэтому я должна была все решить сразу; либо наша жизнь с сыном остается без изменений, за тем лишь исключением, что иногда он будет встречаться со своим отцом, либо мы учимся жить все вместе. Поэтому я не гоню лошадей, давая своим страхам завладеть мною. Нужно время.

Естественно, на первых порах всегда сложно. Неловкость неизбежна. В переписках легко быть откровенным, но тет-а-тет все совсем иначе.

Я опять задумалась, а потому, когда сильные руки обняли меня за талию, подскочила, ударив затылком по лицу Маркуса.

– Черт! – застонал он.

– Прости, пожалуйста, я задумалась и не увидела, как ты подошел. – протараторила я и обернулась. – Все в порядке? – шепнула, дотронувшись до сломанного еще в тюрьме носа.

Маркус улыбнулся и кивнул.

– Вправить тебе его не удалось, – заметил шутливо. Мы улыбнулись, и меня отпустило. Прошлое отступило на задний план.

Было только это утро: Маркус в красных шортах и белой майке, которая визуально делала его кожу еще смуглее; я, нарядившаяся в длинное платье бежево – розовотого цвета с открытой спиной. Оно было простеньким, поэтому вполне могло сойти за домашнее, хотя раньше я бы в таком и на прогулку пошла.

Стоя перед зеркалом полчаса назад, я вдруг отчетливо поняла, что мне нужно обновить гардероб. Я чувствовала себя несколько неуютно, поэтому мне нужны были хотя бы тряпки, чтобы иметь каплю уверенности в себе, чтобы не сравнивать себя каждую гребаную секунду с какой-нибудь мисс «90-60-90», побывавшей в кровати моего бывшего мужа. Короче, хотелось быть на уровне. На том уровне, к которому он привык. Поскольку сегодня у меня выходной, то я уже наметила себе, как проведу день, когда Мэтт уедет в школу, а Маркус на встречу с матерью.

– Где ты витаешь? – опалило мою щеку горячее дыхание. Я смущенно улыбнулась, пожимая неопределенно плечами, и отвернулась чтобы продолжить готовить завтрак. Маркус продолжил держать меня в своих объятиях. Чувствуя жар его тела, мне тоже стало жарко. Захотелось прижаться к нему, раствориться в его руках и не думать ни о чем, но вместо этого я произнесла строго:

– Ты мне мешаешь.

– Ничем не могу помочь, – покаялся Маркус, положив подбородок мне на плечо. Я лукаво улыбнулась, опустила руку в тарелку с мукой, а потом быстро мазнула ладонью по его щеке.

– Ах, ты хитрюга! – воскликнул он, отскочив от меня. Я же выставила грудь вперед с видом победительницы, но оказалось, ликовать было рано. Маркус стал размазывать муку по лицу на индейский манер, чертя какой-то только ему понятный, боевой рисунок из белых полос с таким видом, что не оставалось сомнений, меня ждет возмездие.

Я попятилась назад, но не успела сделать и пары шагов, как Беркет обхватил меня за талию. Я начала брыкаться и визжать.

– Марусь, не надо! – смеясь, орала я, когда он подтащил меня к тарелке с мукой.

– Эй, вы чего? – забежал на кухню Мэтт. Я испуганно замерла, не зная, что ответить, как объяснить, но мне и не пришлось. Маркус в очередной раз отправил меня в нокаут легкостью, с какой он преодолевал стену отчуждения с Мэттом.

– Мы играем в индейцев. Иди скорее сюда, сынок, помоги мне.

Глаза Мэтта загорелись, и он подскочил к нам. Улыбка расцвела на его губах, на щеках появились ямочки.

– Давай, разукрась-ка мамочку, чтобы знала, как вести себя.

– Немедленно прекратите! – закричала я, давясь смехом, но мои мужчины были непреклонны. Мэтт подошел к тарелке с мукой и поднес ее ко мне, а Маркус стал щекотать меня. Я начала вырываться из его рук, но смех душил, и сил не хватало.

– Сынок, сыночек… не надо, мама будет ругаться! – визжала я, выгибаясь, как дикая, пока мы не упали на пол. Мой малыш загадочно мне подмигнул, а затем перевел взгляд на отца.

– Давай, сынок! – смеясь, дал добро Маркус, и тут же в лицо ему было брошено все содержимое тарелки. Задело и меня, но незначительно.

Маркус замер, ошарашенный таким сюрпризом. Мы с Мэттом заговорчески переглянулись и расхохотались, как сумасшедшие, глядя на безупречно-белое лицо. Маркус все еще переводил недоуменный взгляд с меня на сына, а потом тоже засмеялся.

– Маленький предатель! Я вам это припомню, – пообещал он, когда я вырвалась из его рук и села сверху, пригвождая его руки к полу, а Мэтт стал щекотать его.

– Признавайте поражение, мистер Беркет! – прохрипела я сквозь смех. Он замотал головой, давясь им. Мэтт продолжал весело кричать, посыпая нас мукой. Но видя, что отец все еще борется, наш малыш кинулся на него, помогая мне удерживать пленника, и стал щекотать еще яростнее.

– Ладно, ладно, сдаюсь! – выкрикнул он. Мы обессиленно упали на пол, держась за животы, приходя в себя после бойни. Я обняла Мэтта и поцеловала в щеку. Больше всего меня радовал факт, что сын забыл о своей обиде. Мэтт прижался ко мне и, улыбаясь лукаво, прошептал на ухо:

– Мы выиграли. Давай, заставим папу печь блинчики?

– У меня есть идея получше, а то так мы останемся без завтрака.