Сейди невольно потянулась рукой к шее. Когда мы были маленькие, незадолго до того, как Сейди стала жить с бабушкой и дедушкой, отец вручил нам обоим египетские амулеты. Мой назывался «Глаз Гора», который в Древнем Египте считался могущественным символом, защищающим от злых сил.

Вообще-то отец говорит, что современный символ фармацевтов, R, это упрощенное изображение того же Глаза Гора, потому что предназначение медицины – защищать и оберегать нас.

Я-то свой амулет всегда под майкой ношу, но насчет Сейди я был уверен, что она давным-давно его выкинула.

К моему большому удивлению, она кивнула.

– Конечно, папа, и амулет при мне, только не пытайся сменить тему. Бабуля с дедулей вечно талдычат, что в маминой смерти виноват ты. Это ведь неправда, да?

Мы молча ждали, что скажет отец. Кажется, впервые в жизни мы с Сейди хотели одного и того же – правды.

– В ту ночь, когда ваша мама погибла, – медленно заговорил отец, – здесь, возле Иглы…

Набережную внезапно озарила яркая вспышка. Я резко повернулся, и перед моими полуослепшими от света глазами на мгновение мелькнули две фигуры: высокий бледный мужчина с разделенной надвое бородой, в светлых одеждах, и меднокожая девушка в просторном синем одеянии и платке – так часто одеваются женщины в Египте. Они просто стояли рядом, метрах в семи-восьми от нас, и смотрели. Затем свет померк, и фигуры растаяли в сумраке. Когда мои глаза окончательно привыкли к темноте, их уже не было.

– Эй, – окликнула нас Сейди чуть дрожащим голосом. – Вы тоже это видели?

– Полезайте-ка в машину, – сказал отец, подталкивая нас обоих к тротуару. – Мы уже опаздываем.

Продолжения мы так и не дождались.

– Здесь не место для разговоров, – резко пресек он наши попытки расспросить его о чем-то. И тут же пообещал водителю лишние десять фунтов, если ему удастся довезти нас до музея за пять минут, так что таксист лихо принялся отрабатывать чаевые.

– Пап, – снова попытался я. – Те люди на набережной…

– И еще тот толстый тип, Амос, – тут же вмешалась Сейди. – Они что, из египетской полиции?

– Слушайте, вы двое, – сказал отец. – Мне сегодня понадобится ваша помощь. Знаю, что это непросто, но вам придется потерпеть с расспросами. Я все объясню, честное слово, но только когда мы окажемся в музее. Сегодня я собираюсь все исправить.

– О чем это ты? – насторожилась Сейди. – И что именно исправить?

Я глянул на отца. Он выглядел печальным, подавленным… даже как будто виноватым. И я поежился, подумав о том, что сказала Сейди: что бабушка с дедушкой винят в маминой смерти отца. Не может быть, чтобы он имел в виду это… ведь не может?

Такси свернуло на Грейт-Рассел-стрит и затормозило у главных музейных ворот.

– Главное, держитесь рядом и во всем слушайтесь меня, – велел отец. – И когда встретимся со смотрителем, ведите себя нормально.

Я подумал было, что с Сейди в этом случае будут проблемы – она и знать не знает, что значит вести себя нормально, но благоразумно промолчал.

Мы выбрались из такси, и я вытащил из багажника наши сумки, пока отец расплачивался с таксистом, всучив ему целый ком мятых купюр. А потом он сделал нечто странное: бросил на заднее сиденье горсть каких-то мелких камушков, что ли… я в темноте толком не разобрал.

– Поезжайте дальше, – сказал он водителю. – Отвезите нас в Челси.

Ерунда какая-то: мы ведь уже вышли из машины… но водитель послушно тронулся. Я глянул на отца, а потом снова на удаляющуюся машину, и прежде чем она успела свернуть за угол, увидел на заднем сиденье силуэты трех пассажиров: высокого мужчины и двух подростков.

Я растерянно сморгнул. Как это таксист умудрился так быстро подобрать новых пассажиров?

– Пап…

– В Лондоне такси прямо нарасхват, – сказал он как ни в чем не бывало. – Пойдемте, дети.

И он зашагал прямиком к высоким кованым воротам. Мы с Сейди переглянулись, на секунду замешкавшись.

– Картер, что тут происходит?

Я потряс головой.

– Не знаю. И даже не уверен, что хочу знать.

– Что ж, тогда, если тебе не интересно, можешь торчать тут, на холоде, но лично я намерена выяснить все до конца!

Она развернулась и потопала следом за отцом.

Сейчас, задним числом, я понимаю, что мне следовало бежать оттуда, не оглядываясь. И Сейди надо было утащить подальше, как бы она ни сопротивлялась. Но в тот момент я просто вздохнул и нагнал ее в воротах.

2
Взрыв на Рождество

Картер

Само собой, в Британском музее мне доводилось бывать и раньше. И вообще, по правде говоря, я стараюсь помалкивать о том, сколько я перевидал всяких музеев. А то про меня станут думать, будто я на них просто помешался.

(Сейди тут вопит, что я и так чокнутый. Что ж, спасибо, сестренка.)

Музей, ясное дело, был уже закрыт и погружен в темноту, но главный смотритель и двое охранников поджидали нас у парадного входа.

– О, доктор Кейн!

Смотритель оказался жирным коротышкой в потертом дешевом костюме. У иных мумий зубов и волос и то бывает побольше, честно-честно. Он выскочил навстречу отцу и принялся трясти его за руку с таким восторгом, будто тот был какой-нибудь рок-звездой.

– Ваша последняя статья об Имхотепе – это просто блестяще! Ума не приложу, как вам удалось расшифровать те письмена!

– Им-хо… чего? – шепотом спросила Сейди.

– Имхотеп, – ответил я. – Верховный жрец и архитектор. Некоторые даже считают, что он владел магией. Это он спроектировал первую ступенчатую пирамиду. Ну, ты знаешь.

– Не знаю, – мрачно отозвалась Сейди. – И знать не хочу. Но все равно спасибо.

Отец вежливо поблагодарил смотрителя за то, что тот согласился встретиться с нами в сочельник, а затем чуть подтолкнул нас вперед, положив руки на плечи.

– Доктор Мартин, позвольте представить вам Картера и Сейди.

– А! Ваш сын, сразу видно! А эта юная леди?.. – и смотритель нерешительно посмотрел на Сейди.

– Моя дочь, – сказал папа.

Доктор Мартин на мгновение опешил, я это сразу заметил. Люди обычно считают, что они ведут себя вежливо и вообще чужды условностей, но я-то вижу, как на их лицах проглядывает смущение, когда они узнают, что Сейди из нашей семьи. Поначалу меня это просто доводило, но со временем я привык и другого уже не жду.

Смотритель снова заулыбался.

– Ну конечно же, разумеется! Доктор Кейн, прошу вас, проходите. Такая честь для нас, такая честь!

Охранники заперли дверь, а потом услужливо подхватили наш багаж. Один из них потянулся к папиной сумке с инструментами.

– Нет-нет, не стоит, – тут же сказал отец, натянуто улыбаясь. – Это я оставлю при себе.

Охранники остались в вестибюле, а мы зашагали вслед за смотрителем в Большой двор. Ночью тут оказалось жутковато. Струящийся сквозь стеклянный купол тусклый свет порождал на стенах сетку перекрещивающихся теней, похожую на исполинскую паутину. Наши шаги гулко отдавались по белому мрамору пола.

– Итак, – прервал молчание отец, – мы с вами говорили о камне.

– Да-да, конечно! – закивал смотритель. – Хоть и не могу себе представить, что еще нового вы сможете из него вытянуть. Уж вроде бы его и так изучили вдоль и поперек – еще бы, это же наш самый знаменитый экспонат!

– Не спорю, – согласился отец. – Но иногда, знаете ли, случаются и сюрпризы.

– А сейчас-то они о чем толкуют? – зашептала мне на ухо Сейди.

Я промолчал. У меня возникли кое-какие догадки насчет того, о каком именно камне идет речь, но я никак не мог взять в толк, чего ради отец потащил нас сюда в канун Рождества смотреть на него.

Я все раздумывал о том, что именно он собирался сказать нам про Иглу Клеопатры – что-то про нашу маму и ту ночь, когда она умерла. И еще о том, почему отец все время озирается – как будто ждет, что те странные люди, которых мы увидели возле Иглы, появятся снова. Да только откуда им тут взяться? Мы же были заперты в музее с многочисленной охраной и самой современной системой сигнализации. Никто не мог нас здесь побеспокоить… По крайней мере, я очень на это надеялся.

Мы повернули налево, в крыло, где располагался отдел Древнего Египта. Повсюду вдоль стен высились массивные статуи фараонов и разнообразных египетских божеств, но отец не обращал на них внимания: он шагал прямиком к главному экспонату, выставленному посреди зала.

– Прекрасно, прекрасно, – пробормотал отец. – Это оригинал, я полагаю?

– Да-да, разумеется, – закивал смотритель. – Обычно мы выставляем на экспозиции копию, но для вас приготовили подлинник.

Мы дружно воззрились на неровный обломок темно-серой каменной плиты, размером примерно фута три в высоту и два в ширину. Она стояла вертикально на невысоком постаменте, заключенном в стеклянную витрину. Плоская поверхность плиты была испещрена выбитыми в ней письменами, которые делились на три яруса. Самая верхняя надпись была сделана древнеегипетскими иероглифами, средняя… тут мне пришлось хорошенько порыться в памяти, чтобы вспомнить, как отец называл это письмо: демотическое. Оно возникло в то время, когда Египтом правили греки, и египетский язык обогатился множеством греческих слов. Нижние строки были выгравированы на древнегреческом.

– Розеттский камень, – проговорил я.

– А разве это не программа для изучения иностранных языков?^[2] – удивилась Сейди.

Я чуть вслух не обозвал ее дурой, но смотритель вовремя прервал меня нервным дребезжащим смешком:

– Помилуйте, юная леди, Розеттский камень в свое время стал главным ключом к расшифровке египетских иероглифов! Наполеоновская армия обнаружила его в 1799 году, после чего…

– А, точно, – торопливо сказала Сейди. – Теперь я вспомнила.

Я знал, что она сказала это просто так, чтобы он отвязался, но тут просветительскую инициативу перехватил отец.

– Понимаешь, Сейди, – сказал он, – до того как был найден этот замечательный камень, простым смертным… то есть, я имею в виду, никому из людей не удавалось расшифровать египетские иероглифы, хотя ученые бились над ними столетиями. Египетская письменность превратилась в абсолютно мертвый, никому не ведомый язык. Затем англичанин по имени Томас Янг сумел доказать, что на Розеттском камне начертано одно и то же послание на трех языках. После этого за дело принялся французский лингвист Шампольон. Он-то и взломал наконец иероглифический код древних египтян.

Сейди равнодушно почавкала жвачкой.

– Ну и о чем в нем говорится, в этом послании?

– Да ничего особенного, – пожал плечами отец. – По сути дела, это благодарственное письмо нескольких жрецов тогдашнему царю, Птолемею V. Сама по себе гравировка на этом камне не представляет большой исторической ценности, но со временем… За долгие века Розеттский камень превратился в могущественный символ, олицетворяющий неразрывную связь между Древним Египтом и современным миром. Как глупо, что я раньше не догадался о том, какой потенциал в нем кроется.

Отец отрешенно умолк, явно позабыв и обо мне, и о смотрителе.

– Доктор Кейн? – встревоженно окликнул его коротышка. – С вами все в порядке?

Отец сделал глубокий вдох и очнулся.

– Прошу прощения, доктор Мартин. Я просто… немного задумался. А можно попросить вас убрать стекло? И не могли бы вы принести те документы из музейных архивов, о которых я вас спрашивал…

Доктор Мартин кивнул, достал небольшой пульт дистанционного управления и нажал на нем какую-то кнопку. Переднее стекло витрины со щелчком отошло в сторону.

– Мне понадобится несколько минут, чтобы разыскать те записи, – сказал смотритель. – Признаться, эта ваша просьба… будь на вашем месте любой другой, я бы не решился оставить его рядом с неохраняемым бесценным экспонатом. Надеюсь, вы оправдаете мое доверие и будете предельно аккуратны с ним.

И он сурово глянул на нас с сестрой, как будто уже уличил нас в нарушении порядка.

– Не беспокойтесь, мы будем очень осторожны, – заверил его папа.