Однако Любаша оказалась крепким орешком. Не прошло и года, как отец перестал пить и устроился на работу в оркестр городского дома народного творчества. Любаша ловко продала обе квартиры, и они поселились в собственном небольшом домике, где места, однако, хватило всем. Своих детей у тридцатипятилетней Любаши не было, да она, похоже, и не стремилась. Ей хватало приемышей и мужа, который стал для нее самым младшим ребенком.

Маша привыкла к мачехе на удивление быстро. Ее деревенская кондовость девочку не смущала, даже наоборот. Сама резкая и грубоватая Маша нашла в новой жене отца почти что подругу. Вообще, с друзьями у Маши было туговато. В Питере она передралась со всеми во дворе, в том числе и с девчонками. За то, что называли отца алкашом и кидали в него чем попало, когда он почти ползком возвращался домой после очередной попойки, за то, что смеялись над обносками, в которых ей приходилось ходить, за то, что лупили почем зря Саньку, за маму, которая от стыда не смела глядеть соседям в глаза, короче, поводов было достаточно. Дом, в котором они жили, был, что называется, «приличным», алкоголиков там не привечали, поэтому, когда семья перебралась в Кириши, Маша даже обрадовалась, резонно полагая, что в этом городке ее отец будет не одинок.

Однако с друзьями и тут вышла незадача. Местные ребята на них с братом смотрели, будто они прибыли с другой планеты. Переехать из Питера в районный центр с населением чуть больше пятидесяти тысяч, для них было чем-то непостижимым.

Очень скоро для Маши все стало по-прежнему: склоки-драки и в результате – полное одиночество.

Плюс от такой жизни вышел только один. Учитель физкультуры из школы, в которой они с братом учились, однажды увидев, как девочка отбивается от насевших на нее троих мальчишек, взял ее за руку и отвел в секцию айкидо. Сама она была уверена, что ей больше подошло какое-нибудь боевое самбо или карате, но в городе имелось только айкидо. И это стало ее спасением. В секции ее научили контролировать агрессию, управлять эмоциями и помогли направить свою молодую силушку в позитивное русло. За прошедших с тех пор десять лет из угрюмой девочки-драчуньи Маша превратилась в обладателя черного пояса и третьего дана этого боевого искусства.

Окружающие не сразу заметили метаморфозы, произошедшие с юной грубиянкой. Долго не замечала их и сама Маша, пока однажды Любаша, недавно появившаяся в их семье, не сказала:

– Мне бы, Маня, твою красоту и интеллигентное воспитание, я бы в секретарши к гендиректору на нефтяной завод пошла.

Маша тогда долго рассматривала себя в зеркало. Особой красоты в скуластом лице она, правда, так и не обнаружила, но припомнила, что в последнее время пацаны, зло задиравшие ее при каждом удобном случае, теперь подходят просто пообщаться, да и учителя перестали цепляться довольно давно. С девчонками Маша по-прежнему общего языка не находила, а может, и не искала, однако изгоем себя уже не чувствовала.

Апофеозом того, что Маша уже не злюка и грубиянка, а приличная и умная девушка, стало ее поступление на историко-архивный факультет солидного питерского вуза. Там когда-то училась мама, и это стало решающим аргументом при выборе. Домашние были слегка удивлены, но сочли, что все к лучшему. Там, среди бумаг и умных книг, Маша станет еще спокойнее, рассудительнее и интеллигентнее. И тогда ее сразу возьмут замуж.

Занятия айкидо она не бросила, ездила к своему сэнсэю все студенческие годы. На жалостливые причитания родных отвечала, что ничего менять не станет, а если они думают, будто ей тяжело мотаться туда-сюда, то пусть не печалятся – препятствия, как говорил основатель айкидо Морихэй Уэсиба, не должны мешать установлению равновесия в ее внутренней вселенной. Понятно?

Отец с Любашей переглядывались и дружно кивали. Конечно понятно. Чего ж тут непонятного?

Получив диплом, Маша вернулась в Кириши и легко устроилась в архив районной администрации. Все, казалось бы, оборачивалось неплохо. В администрации работали люди солидные и сплошь образованные. Года через два можно будет присмотреть из них жениха и зажить своим домом. Так или примерно так рассуждали Любаша и отец, полностью находившийся под ее влиянием. Но тут случилось то, о чем Маша долго не решалась объявить домашним. Решение устроиться работать в антикварный магазин, несомненно, расходилось с семейной доктриной, повествующей о том, как должна сложиться ее жизнь.

Рассудив, что главным омбудсменом в семье является, несомненно, мачеха, хитрая Маша решила обработать сначала ее. Нарисовав заманчивую перспективу, которую сулит статус продавца-консультанта в богатом столичном магазине, она без труда завербовала ее в качестве тяжелой артиллерии на случай, если отец, ставший с годами мнительным и пугливым во всем, что касалось детей, станет возражать и ругаться.

Теперь, когда по крайней мере первый бой был выигран вчистую, женщины на радостях решили, как сказала Любаша, «испить кофею» со сгущенкой и даже открыть коробку с конфетами, купленную к празднику.

– А комната хорошая? Чего там у тебя есть? – поинтересовалась Любаша, когда падчерица рассказала, что сняла жилье недалеко от работы, почти в самом центре.

– Да все есть! – радостно ответила Маша и запихнула в рот конфету.

На самом деле комната, на которую у нее хватило денег, была совершенно «убитая». В самом глубинном понимании этого слова. Долгое время хозяин тринадцатиметровой жилплощади в четырехкомнатной коммунальной квартире хранил там всякое барахло, которое не поместилось в новом доме. За несколько лет мыши превратили барахло в хлам, а само помещение – в «мерзость запустения». Решив сдать комнату, хозяин ничего вывозить не стал, рассудив: кому надо, тот пусть и вывозит.

Маша взяла в архиве отпуск и, сказав домашним, что едет к подруге в Краснодарский край, принялась за уборку «авгиевых конюшен». Хорошо, что комната находилась у входной двери, иначе остальные жильцы вынесли бы ее вместе с мусором, который, кроме всего прочего, еще и вонял. За месяц непосильного труда комнату все же удалось худо-бедно прибрать и даже заставить нормальной мебелью. Дешевенькой, конечно, зато новой. Наконец на окнах появились занавески, и Маша решила, что жилье вполне пригодно для жизни. Большего от него и не требовалось.

Обо всем этом она решила никому не рассказывать, но любопытная Люба требовала подробностей.

– А телевизор есть?

– А то! – ничтоже сумняшеся кивнула Маша, вспомнив, что у одного из соседей на кухонном столе стоит малюсенький телевизор.

– А холодильник?

– Как без него! – положив в рот еще одну конфету, прошамкала падчерица, только пару дней назад вывесившая за окно пакет с продуктами.

– Ну и заживешь ты, Маня! Как принцесса на горошине!

– Куда принцессе! Бери выше! Как королевишна на перине! – хвастливо заявила Маша и потянулась за новой конфетой.

Без конфеты эту ее новую квартиру не переварить.

Хорошо еще, что Любаша не поинтересовалась, есть ли у нее ванная.

Лев Моисеевич

Первый рабочий день в антикварном магазине начался с «поверки личного состава». Проводил мероприятие директор – Лев Моисеевич Суслин, фигура, по мнению Маши, невозможно привлекательная и донельзя харизматичная. Основной достопримечательностью этого человека были голова и уши. Вернее, левое ухо, отличавшееся от собрата гораздо большим размером и исключительной оттопыренностью. Причину столь разительной разницы ей объяснила продавец Наташа. Оказывается, Лев Моисеевич лет тридцать безнадежно глух на правое ухо. Левым пользуется на всю катушку, посему активное ухо и приобрело такой вид. Что касается головы, то она, напротив, была слишком маленькой для взрослого человека, к тому же ее размеры существенно уменьшала обширная лысина. Впрочем, это не мешало голове отлично соображать и быть абсолютно уверенной в своей исключительной привлекательности. Войдя в магазин, Лев Моисеевич первым делом отправлялся к зеркалу и проводил перед ним не менее пяти минут. И только потом, видимо убедившись в своей неотразимости, отправлялся на рабочее место.

Маша влюбилась в директора с первого взгляда. И пусть Лев Моисеевич был на редкость вздорным старикашкой, пусть обожал не просто орать на сотрудников, но еще и топал при этом ногами, пусть за малюсенькое пятно на витрине драл продавцов, как сидоровых коз, пусть никому ни разу в жизни не повысил зарплату, она решила, что будет обожать его до конца своих дней. Почему-то ей казалось: если бы у нее был жив дедушка, то она бы хотела, чтобы он был копией Льва Моисеевича. Остальные сотрудники, включая тех, что работали в двух других магазинах, вряд ли разделяли ее мнение – и, возможно, были правы, ведь хороших начальников не бывает. Но каждый раз, когда директор появлялся в поле ее зрения, Маша испытывала прилив умиления. Какой же он все-таки мимимишный! Страшненький, смешной, но такой очаровательный!

Особенно ее подкупила реакция директора на ее знаменитую фамилию. Обычно люди, особенно мужчины, на ее фамилии пиарились как интеллектуалы и знатоки русской классической литературы. Основных текста было два. Одни говорили:

– Заречная? Случайно, не Нина? Ах, как жаль! Были бы тезкой чеховской героини! Обожаю «Чайку»!

Второй звучал с точностью до наоборот:

– Заречная? Надеюсь, не Нина? Терпеть не могу эту вымороченную героиню вместе с пьесой!

Лев Моисеевич, услышав ее фамилию, тут же заявил:

– Отличная фамилия! Винтажная! Прекрасно подходит для антикварного салона!

Маша улыбнулась. Ну до чего хорош!

Поверка была частью обряда посвящения нового сотрудника в ряды антикварных рабов, вернее, рабов антиквариата, как называл их директор.

Машу познакомили с остальными работниками и вслух зачитали ее должностную инструкцию. Видимо, для того чтобы предупредить будущие нарушения и отрезать пути к отступлению.

В магазине на Большой Морской работало семь человек. В зале постоянно находились трое продавцов – Маша с Наташей и Костик. Уборщица приходила после закрытия, бухгалтер и директор сидели по кабинетам, но существовал еще один персонаж – «протиральщица». Звали ее Изольда Христофоровна, и занималась она исключительно протиранием всевозможных поверхностей – витрин, мебели и предметов, выставленных на продажу. Появлялась она в зале каждые два часа, и совершенно неважно, заходил ли кто-нибудь в салон. Методично перемещаясь между витринами, Изольда Христофоровна протирала стекла, обмахивала специальной метелочкой антикварные предметы, потом окидывала территорию орлиным взором и молча удалялась до следующего своего дефиле. Лев Моисеевич относился к «протиральщице» с трепетом, постоянно повторяя, видимо в назидание остальным, что такой чистоплотной дамы он еще не встречал.

Был, правда, еще сотрудник вневедомственной охраны. Его стол располагался в небольшом холле между двух стеклянных, во всю стену, дверей. У каждой были установлены специальные тепловые завесы, поэтому в холле всегда тепло. Сквозь прозрачные стекла отлично видны и улица, и торговый зал. Охранника тоже все видели, и это ужасно ему мешало. Словно в аквариуме, блин! Приходилось целый день пялиться в монитор, а можно было размяться, поприседать или выйти покурить на крыльцо, поиграть в телефоне, в конце концов. Впрочем, в телефон смотреть все же удавалось. Не дурак.

Маше было жаль бедолагу, а Костик наблюдал за страдающим от безделья человеком с удовольствием. В перерыве, уминая принесенный хозяйственной Наташей пирог, он смешно изображал муки прикованного к столбу Прометея. Наташа смеялась, прикрывая рот ладошкой. Костик ей нравился.

На должность продавца-консультанта в антикварный магазин ее порекомендовала бывшая однокурсница, соседом которой по лестничной площадке являлся Лев Моисеевич Суслин. Сам он тоже был наемным работником, но хозяин магазина, которого никто из сотрудников в глаза не видел, доверял подбор персонала именно ему. За много лет Лев Моисеевич ни разу не ошибся, так как у него в этом деле имелся свой секрет.