Где-то за пределами внезапной паники и неприятия всего происходящего вокруг Йонг понимала одно: её уводят всё дальше от чёрной воронки, от портала, который мог бы привести обратно в её мир. Впрочем, даже несмотря на заверения сонбэ, она всё ещё полагала, что сосновый бор, приближающиеся факелы и десяток воинов ей померещились. Может, от волнения она упала в обморок, ударилась головой и придумала себе мир в кустах тёмной парковой зоны? Точно.

Но реальность, что ей привиделась, не хотела распадаться на молекулы и растворяться в пространстве: Йонг привели к берегу моря, отделённому от соснового бора на небольшом нагорье только узкой полоской деревянных построек.

– Рэвон наконец-то привёл нам ханрю, – произнёс воин перед выросшими буквально из ниоткуда воротами, за которыми скрывались другие постройки. Стоящие у ворот стражники в пластинчатых доспехах с ржавыми пятнами на плечах кивнули и пропустили их внутрь.

– Иди, ханрю, – заскрипел в сторону Йонг воин. Кто-то ткнул её пустыми ножнами в спину, слева блеснул в свете факелов красноречиво обнажённый меч. Она проглотила подступающие к горлу слёзы и шагнула на неширокий двор.

За деревянными воротами скрывались деревянные же дома на один-два этажа, все окружённые факелами. Здесь было много людей – мужчин, одетых в такие же кимоно, как у воинов, пленивших Йонг, и в доспехах, напоминающих японские, пластинчатые, какими пользовались ещё во времена сёгуната. Пока её вели к самому высокому и большому дому, она старалась не встречаться ни с кем взглядом, чтобы не навлечь на себя беду: казалось, все вокруг смотрят на неё с удивлением, неверием, шоком, рассматривают с головы до ног, словно она чудовище, которое наконец-то удалось поймать храбрым воинам.

– Это точно ханрю? – шептались вокруг, корейские слова перемежались неразборчивым грубым наречием. – Рэвон не ошибся? Ханрю – женщина?

Йонг не понимала, чем заслужила подобное отношение, и попыталась оглянуться: вдруг за спинами окруживших её людей покажется макушка сонбэ, который идёт за ней, чтобы всё объяснить и успокоить. Но его не было, Йонг видела только провожающих её взглядом мужчин, а потом пропали и они – широкие тяжёлые двери главного дома открылись, впуская её и воинский отряд, и тут же закрылись с громким скрипом. Что не предвещало ничего хорошего.

– Садись, – приказал ей всё тот же воин сиплым голосом. Перед Йонг поставили стул – прямо в центре тускло освещённого, огороженного деревянными балками зала.

– Я не понимаю…

– Садись, или я посажу тебя! – вместо ответа раздался рык – пришлось подчиниться. Она бы села и без приказов: ноги едва держали, а сдерживаемые слёзы, рвущиеся из груди, стягивали всё нутро, отчего держаться прямо становилось невыносимее с каждой секундой, проведённой в душном зале.

Йонг села, её тут же схватили за руки, увели их за спинку скрипучего стула и стянули верёвкой. Она… она теперь пленница?

Ещё утром всё, что волновало её, заключалось в сонбэ и его улыбке, а теперь Йонг каким-то невероятнейшим образом оказалась на грани жизни и смерти. От страха казалось, что жизнь утекает из её груди с каждым тяжёлым выдохом, а смерть дышит в спину, обнажая клинок меча. Нет, не думать об этом. Может быть, суровые воины не станут её убивать, а всего лишь припугнут пленом и отпустят… обратно к чёрной дыре.

Воины разошлись по углам, растянулись вдоль стен и остались стоять там молчаливыми наблюдателями. Йонг сидела на стуле со связанными руками и молча плакала.

Здесь было душно, и воздух лип к коже, тяжёлый от грубого сладкого аромата, витавшего в метре от пола. Слёзы на щеках Йонг тут же высыхали, превращаясь в чёрные солёные дорожки, слипались от туши ресницы, тушь стекала по щекам, а горло уже саднило до боли – Йонг сдерживалась, чтобы не разрыдаться окончательно.

– Для слёз тут нет места, – раздался в тени колонн мужской голос.

Его обладатель шагнул в тусклый круг света – от многочисленных свечей, окружавших зал по периметру, – и превратился в человека средних лет, облачённого в доспехи. Сонбэ сказал, что Йонг очутилась в Чосоне, но пока что все люди, которые ей попадались, выглядели совсем не корейскими воинами. Мужчина перед ней был в кирасе – металлические пластины, стянутые шнуром, закрывали живот и грудь, наплечники держались на широких плечах, по их обрамлению текла, точно кровь, ярко-алая нить шёлкового шнура. Такие доспехи назывались о-ёрой – Йонг рассматривала подобные им в витрине пусанского исторического музея с пяти лет почти каждый год.

Такие доспехи носили японцы, и мужчина был не простым воином, а самураем, чья семья могла похвастаться знатным происхождением.

Самурай держался прямее и статнее тех людей, которые привели к нему Йонг.

– Удивлён, что вижу здесь женщину, – сказал мужчина на устаревшем корейском. Йонг присмотрелась к нему и не заметила ни меча на поясе, ни колчана со стрелами за спиной. – Мои люди, полагаю, тоже были поражены. До вас мы видели гостей из Священного Города совсем иного толка.

– Ваши… люди, – с сомнением начала Йонг, поборов новый приступ слёз, – меня похитили?

– Да, ситуация щепетильная, – покачал головой мужчина. Ему поставили стул прямо напротив Йонг, и он сел с абсолютно прямой спиной. У него были бледная кожа, узкие глаза в тисках выпуклых полных век, узкое лицо и редкая борода. Шлема Йонг не заметила, да и выглядел самурай так, будто надел доспех специально для неё. Мама на своих экскурсиях рассказывала Йонг, что о-ёрой нередко передавались из поколения в поколение в качестве символа знатного происхождения, фамильной ценности. Но выглядели доспехи боевыми – на отдельных пластинах в отблесках свечей выделялись засохшие, точно ржавчина, пятна… крови?

Должно быть, Йонг спятила. Откуда бы в Чосоне, даже если он ей не пригрезился, мог оказаться японский воин?

– Как вы находите это место? – спросил он.

– Меня сейчас стошнит, – честно сказала Йонг. Самурай запрокинул голову и засмеялся хриплым ненатуральным смехом, призванным, должно быть, разрядить обстановку. Но Йонг не врала: её в самом деле тошнило, и человеку, сидящему прямо напротив неё, следовало бы прислушаться к словам пленницы.

– Наш дорогой Рэвон, должно быть, не успел рассказать вам о тяжком положении, в котором мы оказались… – игнорируя слова Йонг, произнёс самурай.

– Мы? – выплюнула Йонг. И повторила громче: – Меня сейчас стошнит, я не шучу.

– Ах… Принесите ей воды и чего-нибудь поесть.

Два молчаливых воина в тусклых белых повязках на руках отошли за границу света и скрылись в темноте. Самурай в их сторону даже не повернулся, он смотрел на Йонг и улыбался.

– Я прошу прощения за такой грубый приём, – снова затянул свою песню этот человек. Он говорил чище предыдущего воина, но всё же коверкая некоторые слова: обволакивал их в грубую форму и выплёвывал окончания. – Прежде нам не доводилось принимать девушек. Надеюсь, вы не будете держать зла на моих людей за такое обращение, они не хотели вам навредить.

– Как знать, – просипела Йонг сквозь ком в горле. – Это не я сама себя к вам приволокла и связала руки.

– Ах, – повторил самурай. – В самом деле. Развяжите её, прошу вас, и впредь не совершайте таких глупостей. Госпожа нежнее мужчин, помните об этом.

Воины, помедлив, двинулись к Йонг. Тот, который связал её, распутал узлы на руках и даже неуверенно поклонился. Йонг растёрла запястья, искоса оглядела стоящих рядом людей. Она понимала, зачем вокруг неё разворачивался весь этот цирк. Сперва напугай и поставь в некомфортное положение, лишив опоры, а потом сыграй в добрячка. Классический случай доброго и злого копа тут разыгрывали этот благородный с виду самурай и командир отряда, который приволок Йонг на постоялый двор и рычал, словно собака.

В зал вернулись люди с едой и кувшином воды, за ними внесли стол. Всё это водрузили между улыбающимся командиром и освобождённой Йонг без единого слова и лишнего действия. Йонг смотрела на них с зарождающейся злостью, которая начала одолевать её после растерянных слёз.

– Ешьте, милая, пейте, – пригласил мужчина и покровительственным жестом обвёл еду рукой. Йонг чуть не фыркнула. Она сказала, что её тошнит, а не что она хочет есть.

– Я не голодна, – плюнула она, даже не удостоив самурая вежливым обращением, но вовремя спохватилась: – Благодарю.

– Понимаю. Тогда, может, расскажете о себе?

Зачем?

– Зачем? – повторила Йонг вслед за сознанием, и мужчина вновь заулыбался неприятной улыбкой, елейной, от которой становилось ещё противнее. Аромат сладких цветов, обёрнутый глухим кислым запахом, витающий в воздухе, исходил, казалось, от него. – Раз вы схватили меня, то вам известно обо мне уже всё, что нужно.

– Не всё, – медленно покачал головой самурай. – У нас в гостях побывали некоторые представители вашего Города, но вы – первая женщина.

У Йонг кружилась и пухла от всех этих слов голова. Она точно не оказалась посреди съёмочного процесса какого-нибудь сагыка^[10], нет?

– И что? Принесёте меня в жертву богам? – проблеяла она. – Сдадите в дом кисэн^[11]?

Мужчина опять улыбнулся. Что-то в его облике – кроме традиционных японских доспехов, кроме положения, в которое он её поставил, кроме улыбок, – смущало Йонг. Она не могла понять, что именно. Будто его лицо было одновременно знакомо и незнакомо ей. Будто она могла его видеть – сохранённый где-то в отдалённых уголках её памяти отпечаток из далёкого прошлого, дежавю.

– Мы никого не приносим в жертву, моя дорогая, – произнёс человек. – Вы попали к нам в непростое время, оно на исходе, и сейчас вы единственная, кто может помочь нам. Согласно словам нашего дорогого Рэвона.

Нашего? Дорогого? Йонг окончательно запуталась и решила, что больше играть в эти игры не станет.

– Я даже не понимаю, где именно нахожусь, – процедила она. – В каком времени? В каком городе? Что здесь вообще происходит?

– Ах, – снова повторил мужчина. Если он ещё раз ахнет, Йонг бросит в него кувшин с водой, тот как раз стоит аккурат рядом с ней. – Рэвон предполагал, что такое может случиться. Вы пришли в наш мир из Священного Города, моя дорогая. Разумеется, там могли не слышать о нас.

– Простите?

Он улыбнулся. Отодвинул чашу, склонился ближе. Йонг почти потянулась к нему в ответ, но вовремя себя удержала: этот человек уже пытался манипулировать ею, хотя был ей неприятен, а теперь заставляет её заглядывать к нему в рот? Нет, не бывать такому.

– Здесь идёт война, милая. Наши земли находятся под гнётом дурной династии. Они вырезают неугодных им наследников, находят глупых преемников, чтобы удержать власть в своих руках. Они отравляют родные земли и заставляют своих людей страдать ради их личного блага.

Бла-бла-бла. То есть ведут себя как большинство правителей большинства государств на протяжении столетий. Сонбэ сказал, что она попала в Чосон, да и всё вокруг напоминает Чосон, кроме этих ряженных в кимоно людей, но… В каком именно году она оказалась? Можно ли считать, что она попала в прошлое? Священный Город, о котором этот человек с жеманными улыбочками постоянно говорит, это будущее?

– Они держат в страхе всю страну, потому что обладают могущественной силой, – продолжал командир. Йонг невольно нахмурилась, он заметил это и просиял – значит она внимательно его слушала. – Она способна сжигать целые города. Уничтожать народы. Стирать с лица земли государства.

Неужели? Что это за сила такая? Огнестрел?

– Мы хотим свергнуть дурных людей с трона, чтобы в стране установились справедливые порядки. Понимаете меня, милая?

– Я не милая, – буркнула Йонг, которая устала и сидеть на жёстком стуле, и дышать приторно-сладким воздухом, и смотреть на улыбчивого противного человека перед собой. И слушать его тоже.