– Ал… – в горле пересохло, собственный голос показался ему чужим и хриплым, – Кх-кх, алло? – выдавил он более четко и максимально, на его взгляд, уверенно.

Алексей услышал, как с ним поздоровался какой-то мужчина, который представился неким аналитиком и спросил о его самочувствии.

– Да, и вам доброго вечера. Как я себя чувствую? Не совсем понял.

Мужчина аналитик пояснил, что для чистоты эксперимента они обязаны отслеживать его эмоциональное состояние. Им это нужно с целью предупреждения срыва испытаний из-за возможных отклоняющихся от нормы эмоциональных всплесков куратора – так они называют Алексея в данной операции. Якобы такие всплески могут привести к нежелательной утечке информации или внедрению им собственных нововведений, которые в данном вопросе совершенно неприемлемы.

– Да я вроде бы ничего. А что можно называть отклонением от нормы? – решил уточнить Алексей и узнал, что проблемы с аппетитом, сном, замкнутость, агрессивность, желание поделиться проблемами и многое другое, часть из которого, как он отметил для себя, в его поведении уже присутствует, и есть отклонение от нормы.

Также он услышал, что теперь о его состоянии будут справляться ежедневно, полученную информацию фиксировать в какой-то протокол личного дела и отслеживать динамику эмоций. В случае выявления критических показателей, операцию могут приостановить или прекратить вовсе. Но чтобы не допускать таких крайних мер, ему порекомендовали попить какое-нибудь успокоительное на основе трав, поскольку его сознание должно быть свободным от эмоций, спокойным и уравновешенным. Из всего этого Алексей сделал вывод, что разговаривает с каким-то психологом или вроде того.

– Нет, я в порядке. Плоховато спал ночью, ну, так у меня и раньше такое бывало. Работа с неблагополучными детишками и без того вызывает бессонницу. Так что, да, я в норме.

Психолога, наконец, сменила та самая дама со спокойным убаюкивающим голосом, которая говорила с ним вчера. Выяснилось, что она является разработчиком вакцины.

Алексею были даны четкие инструкции по внедрению препарата и методикам исследования. Наконец, у него появилась возможность поделиться частью информации с Людмилой Агаповной. В связи с сезонным гриппом фельдшер, то есть его Люся, будет обязан вести протокол учета состояния каждого ребенка и передавать этот протокол Алексею вечером для отчетности в министерство здравоохранения. По сути, ему практически не придется врать. Разница лишь в том, что обследование детей будет вовсе не из-за гриппа, а с целью определения усвоения вакцины.

Алексей повторил все инструкции, попрощался и, нажав красную кнопку в телефоне, завершил разговор. Было очевидно, что он почувствовал сильное облегчение после общения с Еленой Аркадьевной. Психолог со своими хитрыми вопросами насторожил Алексея, но новость о том, что в операцию вступает его возлюбленная, явно порадовала директора.

Итак, операция начинается.

Глава 2

21 апреля; пятница; 07:16

– Что там опять происходит? – проговорила Лена, самой себе, но вслух, – Какой-то грохот, как будто под нами что-то упало.

Она заправила за ухо упрямую белокурую прядь, закрывавшую правый глаз, и посмотрела на настенные часы, которые покосились. Зевая, Лена лениво поднялась с постели и поправила часы, после чего ее внутренний червь, заставляющий раскладывать предметы ровно и правильно, свернулся клубочком и задремал.

Лена Панфилова отличалась наблюдательностью и перфекционизмом. Так как она жила в этой комнате третий год, то, естественно, изучила каждый ее миллиметр.

– Я не слышала, я только проснулась.

У Маши Мироновой темнели круги вокруг глаз. Впрочем, как у всех обитателей этого дома.

– Тут постоянно что-то где-то падает и скрипит. Дом-то старый.

Маша, как и все дети, живущие в интернате, называет его Домом, поскольку мало кому удается выходить за его стены до наступления совершеннолетия. По большей части у всех воспитанников интерната еще жив хотя бы один из родителей, но, как это часто случается в так называемых неблагополучных семьях, им нет никакого дела до своих детей.

– Я проснулась раньше тебя и точно слышала шум. Ладно, ты сегодня как спала? – Лена еще не отошла от своего ночного кошмара и хотела получить любую информацию, позволяющую побыстрее избавиться от остатков воспоминаний о нем.

– Отвратительно. Мне всю ночь снился огромный ворон, который пытался выбить окно. Вон то, около Юльки. Говорят, если сразу рассказать кому-то страшный сон, то он не сбудется, веришь? – Маша потянулась и почувствовала ломоту в худощавом теле, но особенно – резкую боль в левой руке, – Ащ-щ-щ, еще рука болит адски, отлежала что ли.

Юлька Савинова в это время крепко спала. Все в комнате удивлялись и завидовали ее способности отрубаться по щелчку, как только лицо касалось подушки. Хоть из пушки стреляй – ухом не ведет. А, учитывая, что ее весь прошлый вечер рвало, сейчас она спала как танк.

– Эй, можно тише!? Тут как бы люди спят! – пробухтела Светка Ларионова из угла комнаты, повернулась лицом к стене и натянула на голову одеяло, высунув из-под него пухлую ногу. Но теперь утреннему сну Светки помешал шум резко открывшейся двери, в которую вошла старший воспитатель.

– Тааааак! А ну все вста-а-али! Скоро обед, они спят, как лошади. Быстро подъем, десять минут на сбор в столовой, – скомандовала воспитатель и захлопнула дверь так, будто та была виновна во всех ее бедах. Аборт в ранней молодости и два выкидыша в последующем, болезненный развод с несостоявшимся отцом, ушедшим вскоре после второго выкидыша к другой женщине – все это сильно пошатнуло ее представления о сказочной любви в большой семье. Женщина сильно располнела, подурнела, и даже лицом, пронизанным глубокими морщинами злобы, стала похожа на чудовище. Так совпало, что большинство работников Дома объединяли проблемы в личной жизни, что, к несчастью воспитанников, выливалось на них бранью или поркой.

Девчонки повскакивали, шепотом матерились и думали только о том, как бы не опоздать на завтрак.

Юлька заметила мелкую трещинку на уличном стеклопакете своего окна – как камешком отбили. И странный свет шел от окна – не солнечный, не пасмурный, а все оттенки синего, темно-синего. И еще: во рту она ощутила привкус крови, хотя никаких ран не обнаружила. Обо всем этом Савинова быстро забыла.

21 апреля; пятница; 07:29

В столовой, как обычно, было шумно. Девяносто восемь детей разного возраста каждое утро завтракали группами по двадцать пять человек с разницей в пятнадцать минут. Все строго по графику. Один из поваров – их было всего четыре на весь Дом, и работали они посменно по двое в смену – уже был на выдаче завтрака, а второй приступил к приготовлению обеда.

Первая группа детей закидывает остатки деревянной манки в рот. Несъедобную кашу они запивают чаем, в который высыпали весь сахар, что был на кухне к завтраку, за исключением пары пакетов отсыпанного поварами сахара, которые уже уложены в их личные сумки. Повара Дома считают так: «Зачем сластить кашу, если можно как следует пересластить чай? Запьют, а в животе все перемешается». Далее, печеньку и яблоко – в карман, ведь вторая группа уже подходит за грязной посудой, чтобы на выдаче еды сдать ее и получить свою порцию еды в чистой. Распорядок питания, мягко говоря, похож на армейский, а точнее – на тюремный. В Доме, если не считать переслащенный чай, все сладости достают только на проверках.

Уже на входе в столовую Юльку замутило.

– Что за тошнотворный запах? – спросила она подруг.

Миронова выпучила глаза и низким, вороватым тоном спросила:

– Какой запах? Савинова, эй, ты в норме? Ты и так всегда белая, а сейчас чет совсем бледная, как дохлая. Кэти Макграт^[1] теперь вообще отдыхает со своей белой кожей, – девочки часто сравнивали Юлю с красавицей Кэти за схожесть сочетания белой кожи и жгуче черных волос.

Пока все усаживались за стол, мимо прошёл Лешка Кондаков и успел стащить у девчонок два куска хлеба.

– Ну, ты и скотина, Кондаков, – гаркнула ему в спину Светка Ларионова.

– Скотина – твоя мать, а ты и без хлеба свинота, – ответил Кондаков и кинул Светке средний палец свободной руки.

За Кондаковым шел Андрей Симонов, который все видел, но на вопросительный взгляд Светки лишь развел руками. В этом Доме такие порядки: держи свое при себе так, чтоб не уперли, иначе сам виноват.

– Тварь! – шепотом, почти беззвучно произнесла Светка и пошла красными пятнами от ярости. Кожа на ее скулах начала подергиваться, что было знаком сильного раздражения.

Многие в Доме все еще ждут своих матерей, но точно не Светка. Ее мать сменила нескольких сожителей и нарожала себе еще четверых детей. А старшая дочь для нее осталась в далеком прошлом. И Кондакову, как и многим другим жителям Дома, это известно. В Доме сложно скрывать обиды на родителей. Эти обиды как сближают жителей Дома, так и делают их врагами, если служат в качестве оружия в бою.

– Ларионова, забей. Я, похоже, вообще есть не буду. Все воняет дерьмом, тухлятиной, вы не чувствуете? – Юлька действительно сидела бледная и вспотевшая.

– Юль, так ты вчера выблевала все, что съела, – забеспокоилась Маша Миронова. – Если и сейчас не пожрать, с голоду свалишься, и таскай потом тебя. На, попробуй ложечку? Манка вроде бы сегодня ничего. Ну, хоть чаю с хлебом? Чай сегодня тоже с каким-то вкусом, может, ромашковый или мятный, не пойму, с какой-то травой. Вчера перед сном тоже чет такое давали.

Юлька сделала выдох и глотнула чай. Но надолго он в ней не задержался – девушку вывернуло в собственную тарелку с кашей. Конечно, помимо глотка чая, в Юльке ничего не было, поэтому ее рвоту никто не заметил, кроме соседок по комнате.

– Блин. Как мне теперь есть? – с отвращением спросила Светка. – Савинова, ну ты даешь! Теперь все воняет твоей блевотиной. Иди в медпункт, может, у тебя отравление или грипп какой.

Юлька поспешно встала из-за стола и вышла из столовой.

– Панфилова, твой че, не может этому идиотине Кондакову объяснить, что у своих не воруют?!

– Свет, ну они что, должны подраться? Андрей уже объяснял Лешке. Тот или совсем тупой, что скорее всего так и есть, или привычка все всегда тырить пропитала его до костей и работает без исключений, – ответила Лена разочарованной Светке.

– Зато как Симонов на тебя смотрит, Лен, – на выдохе проговорила Маша, – ну, как в фильмах про влюбленных, поняла? Такой томный взгляд. Мне кажется, что у него даже кадык дергается при виде тебя!

Девчонки захихикали.

Пока Юлька шла по коридорам, она сумрачно пыталась понять вкус этого странного чая. Привкус рвоты сбивал ее.

– Ты пришла, – спокойно произнес ее внутренний голос.

Действительно, Юлька стояла у медкабинета, дверь которого была приоткрыта, и надо было ее немного толкнуть, чтобы хватило места пройти. Но что-то случилось с этой дверью – она переливалась в мутной темной радуге. Юлька никогда ранее ничего подобного не видела. Точнее, не видела такого сочетания цветов. Вся дверная коробка словно качалась в излучениях оттенков зеленого и синего. Дурной знак, там что-то происходит. Что-то плохое.

Юлька не знала, по какой причине она видела гамму из сотен и тысяч оттенков цветов. Радуга, которую рисуют в раскрасках, учебниках и рекламных роликах, для нее всегда была примитивной и даже ущербной. Как-то она пыталась подсчитать оттенки, которые могла различить, но постоянно сбивалась, даже если пыталась придумать им названия и записать.

Палитра цветов, которую видела Савинова – не единственное, что отличало ее от других детей, с которыми она когда-либо пересекалась. Зрение, вкусовые рецепторы, обоняние были не как у всех. А надо быть как все. Юлька это знала с шести лет, когда заявила матери, что у ее нового «папы» лицо вымазано землей, и пахнет он речкой.