– Девочка сама носит магию. Дышит магией и вдобавок хранит магию под сердцем. Так что пусть девочка уже повзрослеет и подумает о ком-то кроме себя. – Голубые глаза вспыхивают приказным всполохом, и Нэмике тяжело опускается на пень.

Я вздыхаю, сдерживая желание расколотить снадобье ко всем болотным духам, растоптать его каблуком. Но почему-то есть стойкое чувство – тогда Нэмике и впрямь огреет меня клюкой. Что говорит с королевой ей, судя по всему, глубоко плевать. Ладно, выброшу после, в лесу. Больше никакой магии ни в моём теле, ни на нём, ни рядом с ним. Хватит.

– Спасибо, – сдержанно поблагодарив, убираю пузырёк в карман и вытягиваю из ботфорта нож. Мораль мне не нужна, пусть и от наставницы мамы, а Эд уже продрог ждать.

Ответы я получила, правда, не те, на какие рассчитывала. То, что Анвар не врал о свойствах магии, ещё не значит, что в остальных его словах была хоть толика правды. В тех радужных обещаниях – о новом мире, о свободном будущем, о… семье. Знал ли он, что умертвит короля моими руками, когда рассказывал, какой видит нашу семью? Когда давал клятву перед ликом Сантарры, что не предаст и не оставит. Когда заверял собственной жизнью, что мой отец не умрёт…

Что ж, харуново отродье, теперь твоя жизнь ничего не стоит. Ты сам оценил свою честь не дороже болотной грязи.

Я вытягиваю тонкую прядку из безупречного пучка на голове и отрезаю даже с некой долей злости, легко жертвуя уговоренную плату. Отдав волосы Нэмике, вижу, как бережно она сворачивает их в кольцо, моментально отбросив самокрутку в костёр.

– У девочки больше нет вопросов к Нэмике? – уточняет она, укладывая прядь в тут же оторванный от подола кусочек ткани.

– Только один. Может быть, вы знаете, кто пытался отравить меня до рождения? – спрашиваю я без особых надежд и оказываюсь права.

– Ах, если бы Нэмике знала, – вздохнув, она безоружно разводит руками. – Малышка Эббет грешила на невесту короля, которую он отверг, когда встретил истинную любовь. То была некая графиня из горных краёв Грании, по слухам, там же сгинувшая. Но она точно не могла быть магом, потому что исправно ходила в храм Сантарры, а отрава была магической.

– Хорошо. В любом случае, благодарю вас за честность. И если… вам что-то понадобится…

– Старой Нэмике уже ничего не понадобится. Единственное, о чём очень просит Нэмике девочку – не убивать это дитя, – предельно серьёзно хмурится она, и в скрипучем тоне чудится отголосок отческого наставления.

Когда я поднимаюсь на ноги, Нэмике смотрит на мой живот с такой нежностью, что становится неловко. Я категорически не позволяю себе воспринимать это ребёнком, скорее – засунутым в меня без спроса, пожирающим жалкие крупицы тепла паразитом. Частью того, из-за кого ненавижу себя. Пусть выходит так, что Анвар не принуждал с помощью магии и не опаивал, у него и силой убеждения это неплохо получилось. Всего и надо было: согреть вечно одинокую и забитую бременем долга девочку, услышать желания души и тела, показать заботу. Заполучить столь слепое доверие… Но королева целой страны не может быть слепа.

– Я подумаю над всем, что вы сказали. Доброй ночи, Нэмике, – сдержанно кивнув напоследок, разворачиваюсь к выходу, так и оставив на земле мешочек обленов.

– Да благословят тебя духи, девочка. Длинная впереди дорога.

***

Я не снимаю чёрных нарядов. В глухих платьях ещё и гораздо теплее, чего в середине лета желать странно – для кого угодно, кроме меня. Если бы могла себе позволить новый ворох шепотков за спиной – будто бы уже существующих мало! – вовсе бы не убирала с плеч мантии из снежного барса, в которую кутаюсь ночами со стуком зубов. С каждым рассветом всё трудней начать шевелиться, всё больнее передвигать ногами, а тренировки у конюшен больше не подобают статусу. Да и откровенно страшно совершать резкие движения в моём шатком положении, о котором пока говорит лишь постоянная тошнота, но к ней придворным не привыкать. А вот к тому, как у меня всё сильнее выпирают кости и заостряются черты исхудавшего и посеревшего лица, не могу привыкнуть даже я сама.

Это последний день для принятия решения, зависящего исключительно от меня. Если бы не моя острая потребность разобраться во всём досконально – костёр на площади разожгли бы ещё до похорон. И посоветоваться не с кем. Все преторы давно высказали мнение, что убийца короля, даже если бы он был человеком, подлежит казни. Уже то, что магу дадут слово, превращает ситуацию в абсурд. Весь завтрашний суд таков и есть, а мне просто нужно, наконец, вынести общий вердикт устами Итана Данга – безмерно довольного, что прознавший о нём лишнее граф окажется в его власти.

Визит к Нэмике не помог определиться, а лишь всё усложнил. Я и без её наставлений понимаю, что не смогу стать матерью в одиночку. Мёртвые не способны порождать жизнь, а дарить её плоду предательства не желаю вовсе. И казнив Анвара, я казню сразу двоих. Вот только решиться на это всё тяжелей с каждым ледяным и бессмысленным рассветом.

За неспособность подписать приказ на сожжение презираю себя до нового комка тошноты в горле. Пока иду по озарённым утренним светом коридорам, гордо держа прямо спину и лопатками чувствуя взгляды придворных на новенькой сапфировой короне, пока расшаркиваюсь со случайно встреченными людьми, изображаю интерес к присланным из Сотселии поздравительным грамотам и назначаю очередной внеплановый совет преторов – пока всё это мелькает снаружи, внутри барабанами стучит единственная мысль.

Жизнь или смерть?

Уже выйдя во двор в надежде вдохнуть глоток цветочного запаха, практически нос к носу сталкиваюсь с Нэтлианом и вежливо улыбаюсь на его официальное приветствие:

– Доброе утро, Ваше Величество, – бодро рапортует он, сияя золотом эполетов в свете солнца и приглаживая седые усы, свисающие ниже подбородка.

– Доброе, уважаемый ленегат. Вы-то мне и нужны. Что слышно от герцога Иглейского? – я чуть приглушаю голос, проходя вперёд, и негласно повелевая ему следовать за мной в сад. Продолжают тащиться позади два стража в серых кителях, так и не прознавших о моих ночных похождениях.

– Дела… неважные, увы. – Нэтлиан строго на них оглядывается и чуть заметным кивком заставляет задержаться, а сам сопровождает мою прогулку, чётко чеканя шаги. – В чёрном гарнизоне неспокойно. Людям неважно, что их лорд оказался магом – он всё ещё их лорд. И мне стоит… передать вам это. Сокол из Манчтурии прибыл чуть заря, и я посмел вскрыть послание, но на самом деле шёл показать это вам.

Он протягивает свёрнутый трубкой пергамент с надломленной печатью, на которой легко различить герб из птицы с ножами-перьями. Богиня, этого я и боялась. Если Анвар не врал о своей семье, то герцог сделает всё, что в его силах… А сил у него достаточно. Дрогнувшими пальцами развернув бумагу, вчитываюсь в ровные и по-мужски лаконичные строки.

«Ваше Величество, королева Виола Артонская. Законный управитель земель Манчтурии, герцог Иглейский, требует немедленной выдачи графа Эгертона и его свиты. Если в отношении графа будет применена смертная казнь, либо в случае его дальнейшего заключения в темнице и причинения любого рода увечий Манчтурия подписывает акт о независимости и выходе из состава Афлена, а также направляет войска на столицу».

Кхорры раздери! Вот же… хам, как и его сынок! В таком тоне писать королеве, ставить дерзкие ультиматумы… Но возмущение клокочет в горле даже не из-за этого. А из-за того, что веками процветавшая страна развалится на куски и вспыхнет огнём войны, а виноват будет – ха! – один паршивый выродок Харуна.

Да много чести!

– Ваше Величество, куда вы? – только и успевает бросить мне вслед Нэтлиан, когда я бросаюсь вперёд, преисполненная решимости.

– Не ходить за мной! Это приказ! – сама от себя не ожидаю столь резкого тона в отношении стражей, нерешительно замирающих посреди аллейки.

Гулко ухает в ушах пульс, застилает глаза пелена злости. Сминая край письма герцога, лечу, не разбирая дороги. Уверена, что ноги приведут сами. Вдоль лабиринта кустов гортензий, к одиноко стоящей в угловой части замковых пристроек башенке, охраняемой пуще всех других. Одного разъярённого вида и взгляда хватает, чтобы стражи с недоумением посторонились и пропустили меня под свод затхлых стен. Спускаюсь по витой лестнице, грозя поскользнуться на крутых влажных ступенях, крошащихся от времени и поросших мхом. Грязное, глухое место, знающее только страдания. Заслуженную кару.

Белые пряди выбиваются из идеального пучка, тело сжимается от напряжения. Не сбавляя шаг, мчусь по подвалам темниц, пока не нахожу единственную запертую камеру в конце коридора. Останавливаюсь у ржавой решётки, тяжело дыша.

После яркого солнца смотреть сквозь тусклую тьму, слабо освящённую парой факелов, удаётся с трудом. Но я вижу спину с безошибочно узнаваемым разворотом плеч, короткую стрижку и железную цепь под потолком, тянущуюся к мужской шее и кольцом замыкающуюся на ней подобно ошейнику на бешеном псе.

Вдох. Плесневелая вонь. На миг прикрываю глаза, чтобы собраться с силами и сделать то, на что не решалась столько дней.

– Здравствуй, Виола, – не оборачиваясь, нараспев тянет он тем же самым тоном, каким звал меня в постели; акцентом, тянущим в моём имени букву «о»; бархатом, в котором звенит стекло боли.

– Здравствуй, Анвар, – отвечаю ему с ледяным безразличием. Благо, льда теперь во мне с избытком.

2. Узник

Вязкую тишину нарушает только лёгкое потрескивание факелов, моё тяжёлое дыхание и едва слышный писк мышей в каменных стенах темницы. Ею нечасто пользовались при отце – настолько, что никто не заботился о протекающих потолках и собирающихся под ногами лужах. Поймав себя на мысли, что бегло оцениваю состояние своего узника, с силой врезаюсь ногтями в ладонь, но мимолётная боль не отрезвляет. Меня не должно волновать, что он вторую седьмицу сидит в холоде и сырости, будучи в одной рубахе с порванным при аресте рукавом. Дышит плесенью и составляет компанию крысам, пока железное кольцо на шее безжалостно стирает кожу: даже в слабом свете видно коркой спёкшуюся кровь.

Болотные духи, надеюсь, его хотя бы не били. Я же запретила издеваться, пытать или морить голодом… но местные стражники вполне могли ослушаться. Ужас в том, что мне на это не плевать, хотя каждая его рана обязана радовать. Ведь это было бы справедливо.

– Ты пришла молчать и любоваться?

Анвар усмехается в привычной манере превосходящего по силам хищника, медленно разворачиваясь ко мне. Не растерял и толики грации сервала, разве что глухо брякнувшая цепь, тянущаяся от шеи к рукам, не вписывается в знакомый образ. Я смело смотрю в его глаза, мысленно выстраивая помимо ржавых прутьев решётки барьер за барьером – те, которые не дадут вновь затеряться в вихре прозрачной радужки. А тёмное лицо с заметно погустевшей щетиной и грязными разводами застывает в удивлении.

Знаю, что меня тоже оценивают. Не корону или траурный наряд. А болезненно серую кожу, выпирающие хрупкие кости ключиц и заострившийся подбородок. Цепкий взор проносится по каждой этой детали, ощупывая как руки опытного лекаря, определяющего, сколько больному осталось коптить небо.

– Пришла узнать, у всех ли в твоём роду есть привычка хамить членам династии, – наконец, нахожу я слова и сминаю письмо герцога, а затем брезгливо бросаю его к ногам Анвара через прутья.

– Выглядишь… кошмарно, – будто мимоходом роняет он, покорно наклоняясь за бумагой.

– Что, больше нет необходимости сыпать комплиментами?

Он едва заметно, укоризненно качает головой. Сделав шаг влево, ближе к свету факела, не торопясь разворачивает письмо и вчитывается в строчки. Всё такие же ловкие длинные пальцы, бугристая обожжённая рука – силюсь обращать внимание на эти детали как можно меньше, потому как от малейшего воспоминания тянет тоской в груди. На каждое его движение неприятно гремят цепи, и меня в очередной раз за утро начинает подташнивать. Хищник в клетке. Стихия в банке. И как же хорошо иметь от неё единственный ключ.