Нет, он расстроен и подавлен, догадалась Этель, глядя в помрачневшие аквамариновые глаза друга. Каспер разбит и не станет говорить, пока снова не соберет себя по осколкам.

Такое уже было однажды, в конце первого семестра. Тогда какая-то девчонка из университета Каспера не угодила свите. Бедняга перешла дорогу кому-то из девушек компании, и вся свита отомстила за подругу. После экзамена они прокрались в кабинет преподавателя и испортили работу провинившейся студентки.

Каспер помогал украсть ключ и стоял на стреме, пока его дружки подстраивали исключение и ломали девчонке жизнь за косой взгляд.

После того случая Каспер был сломан несколько недель. Чуть не завалил отборочные соревнования, напился и только будучи вдребезги пьяным признался во всем Этель.

Она не забудет, как неслась по ночным дорогам на роликах к спортивному центру, умоляя Каспера не класть трубку, пока она не приедет. Не забудет, как кралась мимо спящего охранника, чтобы найти Каспера, сидящего в насквозь промокшей одежде на бортике бассейна. Не забудет, как дрожал голос Каспера в ту ночь. Как он задыхался в слезах, пока его рыдания слушали только Этель и стены пустующего ночью бассейна.

Но еще до конца дней она будет помнить, как раскаяние в голосе Каспера сплелось с отчаянием.

– Если бы мне дали выбор, я бы сделал это снова, – тогда сказал он, сидя рядом с Этель.

Она и сейчас помнит, как заледенела после этих слов. Ноги, опущенные в воду почти по колено, покрылись мурашками, а дыхание перехватило.

– Зачем ты связался с этими уродами? – тогда спросила Этель, глядя в глаза, в которых отражалась подсвеченная вода бассейна, из-за чего голубая радужка казалась еще ярче. – Ты ведь не такой… Ты хороший парень.

– Никто не замечает хороших парней. А я хочу, чтобы меня любили. Чтобы мной восхищались. Ведь, может, тогда я… перестану считать себя ошибкой.

Миллионы слов кружились в голове Этель.

Чужое признание не сделает тебя счастливее. Любовь к себе не измеряется любовью окружающих. Ты не сможешь полюбить себя, пока пляшешь под дудку короля свиты, пока ты делаешь ужасные вещи, заставляя свою душу гнить. В погоне за популярностью ты лишь отдаляешься от себя настоящего.

Почему?

Почему ты не можешь принять себя, Каспер?

Сотни отдадут все, чтобы быть хоть немного похожими на тебя. У тебя есть все. Так к чему эти маски, которые носишь ради свиты? Что ты хочешь спрятать, пока бросаешь всем вокруг пыль в глаза?

Но ничего из этого Этель не произнесла вслух. Она молча обняла друга, чувствуя, как ее одежда тоже намокает, но только прижалась к нему еще крепче. От Каспера сильно несло алкоголем, вода из бассейна резко пахла хлоркой. И именно эта смесь запахов крепко засела в голове Этель.

Так пахло отчаяние.

Сегодня Каспер был трезв, а в комнате пловца и близко не пахло хлоркой. Однако на какую-то секунду Этель показалось, что она учуяла знакомую смесь.

Она снова не стала задавать никаких вопросов. Пересела с кресла на кровать, поближе к Касперу. Он не сводил с нее внимательного взгляда, а со смуглого лица не исчезала натянутая улыбка. Но Этель точно знала, что эта маска напускного веселья сползет с лица друга, стоит ей заключить его в объятия.

Несколько секунд он хрипло смеялся, будто не понимая, что происходит. Притворялся, и Этель это знала. Она крепче обняла друга и закрыла глаза, когда он тоже обхватил ее руками.

– Спасибо, – шепнул Каспер слабым, надтреснутым голосом.

– Я могу уйти, – прижавшись лбом к виску друга, сказала Этель и попыталась отстраниться.

Она помнила, что Каспер куда-то спешил, когда она возникла на пороге. Теперь Этель точно понимала – это что-то важное. Она не хотела, чтобы ее мелкие проблемы как-то отразились на серьезных планах Каспера. Но он не позволил ей отодвинуться.

– Все нормально, – его ладони крепче сжали плечи подруги. – Сегодня мы нужны друг другу.

– Спасибо, – на этот раз слово шепотом сорвалось с губ Этель.

Иногда, даже в самых сложных ситуациях, слова – это лишнее, а для поддержки достаточно просто быть рядом. Дружба с Каспером давно ее этому научила.

* * *

Этель проснулась еще до того, как звук будильника из тихой вибрации превратился в оглушительную трель. Она присела на широкой кровати, на которой снова спала одна, и посмотрела на Каспера. Друг безмятежно сопел на полу, широко раскинув руки и ноги. Настоящая морская звезда.

Этель улыбнулась этой мысли и на цыпочках прокралась в ванную комнату, чтобы собраться там. Она помнила, что у Каспера сегодня важная тренировка – подготовка к летним межуниверситетским соревнованиям по плаванию, но будить друга еще рано. Его тренировка начнется гораздо позже, чем волонтерская смена Этель.

Весь прошлый вечер она не думала о ссоре с Рондой. Каспер не давал мрачным мыслям и шанса проникнуть в голову Этель: он много болтал, показывал видео с трюками, которые хочет выучить на скейте, а потом настоял на том, чтобы устроить киноночь.

– Надо отдохнуть. Тебе – перед сменой, а мне – перед тренировкой, – решил Каспер и включил «Евангелион», который они смотрели, пока оба не уснули.

Однако когда Этель на роликах неслась к «Жерлу» по полупустым утренним улочкам, от тревог было не убежать. Ссора с сестрой проигрывалась в воспоминаниях снова и снова, отчего каждый раз слова Ронды в воспоминаниях звучали все абсурднее.

«Смерть наступила на фоне полного здоровья, причины гибели не установлены, но все умершие посещали парк. Я думаю, что эти события как-то связаны, но пока не понимаю как».

Этель скривилась.

Как парк может быть связан со смертями? Это глупость. Бред. Ронда совсем сошла с ума. И хуже всего то, что сестра верит в эти сказки, которые сама же придумала, пытаясь структурировать весь мир.

По мнению Ронды, все поддается анализу, все можно уложить в строгие рамки графиков и формул. Ведь то, что можно анализировать, то, у чего есть понятная и четкая схема, легко можно контролировать.

Только вот жизнь не поддается таким законам. Случайности случаются. И Этель не станет забиваться в угол просто потому, что Ронду спустя семь лет не отпускает паранойя и чувство вины.

Но как бы уверенно Этель ни думала о своем решении, на душе было неспокойно. Она переживала из-за ссоры и из-за того, что сбежала к Касперу, бросив Ронду одну. Они с сестрой друг для друга – последние близкие люди.

Этель надеялась, что в парке получится отвлечься. Думала, что работа увлечет и на воспоминания о дурацком конфликте не будет времени. Но, как назло, день тянулся слишком спокойно. Никто не расшибал колени, упав с батута, не перегревался под солнцем и, объевшись до отвала сахарной ватой, не страдал от аллергии на сладкое.

Скучно. Да еще и время издевательски замедлилось – цифры на часах в телефоне совсем не желали сменять друг друга.

Этель, сложив ноги на ярко-оранжевый ящик аптечки, сидела на пункте медицинской помощи в тени красного зонта. Она безучастно смотрела на проходящих мимо людей, уже никак не реагируя на цветастые аттракционы, смех и визги посетителей.

Она смотрела в одну точку, пытаясь поставить себя на место Ронды. Неужели сестра и правда уверена, что парк как-то связан со смертями? Даже если отбросить логику и допустить такую вероятность, ситуация становится только сложнее.

Ронда – помощница детектива. Она не раз бывала на местах преступлений и прекрасно знает, что дыма без огня не бывает. У каждой смерти есть причина: изношенность организма, болезнь, травма, намеренный вред… Не может быть такого, чтобы не один десяток людей просто перестал существовать, точно по щелчку пальцев – без следа недуга или насилия.

Но даже если так…

Почему далеко не глупая Ронда, которая обожает структурировать информацию, свихнулась на совершенно дурацкой идее? Почему она твердо уверена, что дело именно в парке?

Этель в очередной раз заставила экран смартфона вспыхнуть. Она отключила звук, не желая разговаривать с сестрой, если та позвонит, но в итоге все равно ежеминутно проверяла – а не пропустила ли сообщение от Ронды? Но ни сообщений, ни пропущенных звонков не было.

Это хорошо? Ронда дала Этель свободу и отстала со своими навязчивыми идеями.

Или плохо? Ронда придет в парк, и тогда…

Этель тряхнула головой и зажмурилась. Карусель, напротив которой и ютился пункт медицинской помощи, в сотый раз за день поднялась ввысь. Этель сидела с закрытыми глазами, но перед ними все равно стоял ярко-красный столб и топ-зонтик, от которого опускались цепи для сидений.

Хватит. Нужно уже избавиться от мыслей о сестре, о ее глупых предостережениях и страхах, пока они не передались и Этель.

Под раскладным стулом валялся рюкзак Этель, из которого она, нагнувшись, достала тонкую тетрадку и ручку. Вырвала неровный клочок размером с половину ладони, затолкала тетрадь обратно в рюкзак и пяткой одной ноги уперлась в сиденье, чтобы коленка оказалась почти напротив лица. Положив на нее клетчатый обрывок, Этель написала: «Чужие страхи. Ограничения. Пустые ссоры».

Писать буквально на коленке было совершенно неудобно. Ручка в паре мест проколола листок, паста измазала кожу. Буквы вышли неровными и кривыми.

Но Этель и не стремилась к аккуратности. Этой записке все равно суждено сгореть.

Записывать хорошие мысли, мечты и благодарности каждому дню, а затем обращать эти листочки в оригами журавлей. Выливать на бумагу темные эмоции, страхи и обиды – чтобы сжечь.

Такой совет дал Этель один из многочисленных психологов, которых она посещала после трагедии семилетней давности. Школьные психологи часто менялись, как и их подходы. Этель даже не успевала понять, какие из методик действительно работают. Но один-единственный совет все-таки приняла, превратила в привычку и пронесла через годы.

Она и не помнит, в какой момент перестала понимать, почему продолжает украшать комнату бумажными журавликами, внутри каждого из которых написано что-то хорошее: воспоминание, чувства, желания… Оригами в комнате Этель заняли почти все пространство. Бумажные птицы парили под потолком, ими оказались забиты выдвижные ящики и книжные полки. Иногда журавликов можно было случайно найти в комоде или под матрасом.

Этель не выбросила еще ни одного журавлика, ведь каждый из них – вещественное доказательство того, что счастье есть. Оно в мелочах, которые люди порой забывают замечать.

Будучи несчастной в глубине души, Этель топила горе реальности в бумажных птицах, заполонивших комнату осиротевшей девушки.

Но как Этель не выбросила ни одного журавлика, так и не избавилась от пепла, что оставался от сожженных записок. Его Этель хранила в большой стеклянной банке из-под кофе, которую прятала на верхней полке стеллажа.

Когда она только начинала «жечь негатив», то и не думала, что однажды пепел дойдет до самого горлышка. Однако это случилось, и Этель уже подыскивала новый сосуд для праха своих страхов и печалей.

Знает ли Ронда о том, что за баночка хранится в комнате ее младшей сестры? Догадывается ли, что часть пепла в чем-то посвящена и ей?

Ронда…

Этель сильно стиснула ручку и случайно, кончиками пальцев смяла края записки. Плевать. Все равно она и без того уродлива: неровная, рваная, продырявленная ручкой и пропитанная болью.

Как только Этель найдет спички или зажигалку, эта записка обратится в пепел. Этель не терпелось избавиться от нее как можно скорее, испытать облегчение, видя, как пламя пожирает ее боль, излитую на бумагу.

Новая боль – новый пепел. И уже все равно, что его Этель не сможет заточить в стеклянную баночку – темницу других переживаний. Пусть этот пепел развеет ветер. Только бы поскорее избавиться от давящей тоски и в привычном ритуале хотя бы внушить себе облегчение.