Я приставляю стул к ручке двери и ложусь на матрас. Руки дрожат, все тело дрожит. Я прижимаю к себе Батуль и смотрю в потолок. Я призываю на помощь Господа, который уже давно обо мне позабыл.

Десять минут спустя я слышу в кухне шаги своего врага. Шарандон пытается открыть дверь, я перестаю дышать. Я молюсь, чтобы стул не сломался, чтобы спас мне жизнь.

– Ах ты, хитрая тварь… Открывай!

Я ничего не отвечаю, я не способна произнести ни слова.

– Открывай, черт возьми! Это мой дом!

Он наседает, пробует еще раз, и я вижу, что стул шатается.

– Войду, тебе конец! – предупреждает он.

Я вжимаюсь в стену, сердце стучит, как сумасшедшее. Стул не выдерживает, дверь распахивается. Я снова ору, ору изо всех сил.

Секунда, и Шарандон склоняется надо мной. Дает мне кулаком в лицо, я бьюсь головой о стену.

– Заткнись!

Он продолжает меня избивать, я еще могу кричать. Но его уже ничто не остановит.

– Ты плохой, папа…

Шарандон прекращает меня бить и оборачивается; в постирочную вошел Вадим, у него в руках его любимая мягкая игрушка. Он начинает рыдать, когда видит на моем лице кровь. Появляется Сефана и смотрит на мужа взглядом, который мне не забыть никогда. Я скорчиваюсь на матрасе и тоже начинаю плакать. Шарандон побежден, он отталкивает жену и исчезает. Сефана берет Вадима на руки. В ее глазах ярость. Она хлопает дверью, и я остаюсь одна со своей болью.

В эту ночь я знаю, что не усну. Потому что скоро Шарандон отомстит мне за это оскорбление. Может быть, уже завтра. И Сефана не сможет ему помешать. Никто не сможет.

36

Когда Габриэль вошел в комнату, был уже почти вечер. Как только девушка его увидела, то сразу вжалась в кровать.

Он подошел, держа в руках небольшой поднос, и несколько секунд пристально на нее смотрел.

– Голодна?

Она не ответила, не двинулась с места. Он поставил поднос рядом с ней, вытащил из кармана ключ от наручников и отстегнул ее запястье. Потом сел в кресло на другом конце комнаты.

Она взглянула на подношение. Чашка чая, печенье и яблоко. Она не пошевелилась.

– Ты должна поесть. Иначе рискуешь умереть.

Он сказал это с улыбкой, в которой было что-то жестокое.

– Еда не отравлена. Можешь не бояться.

Она сконцентрировалась и попробовала произнести:

– Вы… ме… ня…

Слова разваливались, слоги перемешивались. Она не могла нормально говорить и снова замолчала.

– Как тебя зовут? – спросил Габриэль.

Она поднесла руку к виску.

– Какое сегодня число?

Она чуть покачала головой.

– Сотрясение мозга, – заключил Габриэль.

Он вышел из комнаты, оставив дверь приоткрытой. Она подумала, что сейчас самое время бежать. Но для этого надо было найти силы и встать с кровати. Когда она попыталась сесть на край постели, ее замутило. Она сжала руками голову и закрыла глаза.

Габриэль вернулся в комнату и положил на поднос таблетку, потом снова сел в кресло.

– Прими, – приказал он.

Она недоверчиво посмотрела на него, в ее глазах блеснули ярость и отчаяние.

– Ты должна есть и спать. Тогда, может быть, память и вернется.

Поскольку она по-прежнему не двигалась, он вздохнул.

– Иначе придется тебя заставить, – пригрозил он. – Это может быть очень неприятно, уверяю тебя…

Она поднесла чашку ко рту. Сладкий вкус, горячо, вкусно. Она взяла таблетку и долго рассматривала ее, прежде чем проглотить. Если эта маленькая таблетка отравлена, в конце концов, это просто прекратит ее страдания. Потом она съела половину печенья. Силы уже почти оставили ее, она решила больше не есть и опустила гудящую голову на подушку. Габриэль снова приковал ее к перекладине кровати и странно улыбнулся.

– Хороших снов, – прошептал он.

37

У Тамы еще не прошли синяки на лице и на теле. Уже неделю Шарандон не подходит к ней, лишь бросает полные ненависти взгляды, которые не предвещают ничего хорошего. Готовит месть, и она будет ужасной.

Тама прекрасно понимает, что отношения Шарандонов портятся с каждым днем.

В кухонное окно девочка видит, как к дому подъезжает Межда. Она оставляет машину в саду, и Сефана встречает ее на пороге. Они устраиваются в гостиной, Тама приносит им чай с мятой и пирожные. Они странно на нее смотрят, как будто она в чем-то провинилась. Она слышит из кухни, как они разговаривают, но разговор ведется так тихо, что она не может разобрать ни единого слова.

Когда они приходят к ней в кухню, уже почти полдень.

– Собирайся, – приказывает Сефана.

Тама кладет на стол полотенце и смотрит на них непонимающим взглядом.

– Слышала? – добавляет Межда. – Поторапливайся.

– Но…

– Без разговоров! Берешь вещи и едешь со мной.

– Куда?

– Ты покидаешь этот дом, – говорит Сефана. – Теперь будешь жить у Межды.

Мир Тамы рушится. Земля уходит из-под ног. Она ничего не понимает.

– Давай же, пошевеливайся! – торопит ее Межда.

– А Вадим…

– Что «Вадим»? – взвивается Сефана.

– Кто… Кто будет о нем заботиться?

Сефана поджимает губы. Этот простой вопрос скрывает тысячи мелочей.

– Через несколько дней кто-нибудь тебя заменит. Более достойная девица.

Тама застыла, словно каменное изваяние.

– Я сделала что-то дурное? – спрашивает она.

– Ты прекрасно знаешь! Думаешь, я не вижу, что у тебя с моим мужем?

– Но это он…

Межда вцепляется ей в руку, впиваясь ногтями в кожу.

– А теперь закрываешь рот и идешь за мной. Навидалась я таких вертихвосток…

Тама не знает значения слова «вертихвостка». Наверное, это какое-то оскорбление. Она снимает передник, идет в постирочную. Открывает трясущимися руками коробку, в которой лежат ее скудные вещи и рисунки Вадима. Она кладет туда Батуль, тетрадки, ручку и последнюю незаметно взятую книжку.

Это все, что у нее есть.

Она чувствует, как на глаза наворачиваются слезы, и старается не плакать. Конечно, Сефана все видит. Только не хочет признаться своей дорогой кузине, что ее муж предпочитает ей девчонку. Прислугу.

Она возвращается к женщинам, неся в руках коробку.

– Можно, я попрощаюсь с Вадимом? – мягко просит она.

– Он в школе, – сухо напоминает ей Сефана. – Так что ты его не увидишь… Ты вообще его больше не увидишь.

Таме кажется, что кто-то как будто вырывает у нее сердце. Она больше не может сдерживать слезы.

– Хватит скулить! – бросает Межда, снова беря ее за локоть.

Она тащит Таму к выходу, и та в последний раз оборачивается. Она до последней секунды еще надеется, что у Сефаны в глазах что-то блеснет. Грусть, сострадание, прощение.

Какое-нибудь чувство.

Но в них нет ничего, кроме ярости.

Ничего, что согрело бы Таме сердце.

На улице ей становится холодно. И кружится голова. Она садится на заднее сиденье в машину к Межде.

По дороге она смотрит сквозь слезы на незнакомый ей город. Она несколько лет не выходила из дома, поэтому ей немного не по себе. Слишком много впечатлений, скорости, людей. Межда слушает радио и ни разу к ней не обращается.

Тама постоянно думает о Вадиме. Когда он вернется из школы, то будет повсюду ее искать. Она знает, что ему будет грустно так же, как и ей. Что он будет чувствовать себя одиноким, покинутым. Преданным.

Прошло полчаса, и они подъехали к старому зданию, похожему на башню, совершенно невыразительному. Теперь Тама будет жить здесь.

Ее только что снова вырвали из семьи, второй раз в жизни.

Снова лишили корней.

* * *

Квартира Межды довольно большая, но намного менее красивая по сравнению с домом Шарандонов. Из окон здесь виден не сад, а блочный дом напротив. Межда живет на шестом этаже, поэтому оставила ручки на окнах, ей нечего бояться, что ее рабыня убежит. А может, и не стоило бы… Когда Тама приближается к окну, у нее начинает кружиться голова. И ей хочется прыгнуть вниз.

Пять вечера. Вадим уже должен был вернуться из школы. Как только она об этом думает, ком снова подкатывает к горлу.

По приходу домой Межда сразу показала ей, где та будет спать. Это называется «лоджия». Но на самом деле нечто вроде постирочной. Тут стоит стиральная машина, натянуты веревки, чтобы сушить белье, но матраса нет. Только два одеяла.

– Одно вниз, вторым накроешься, – пояснила ей Межда.

Но главное, нет туалета. Межда два раза повторила, что Тама не имеет права пользоваться ее туалетом. Вот ведро с опилками, чтобы сходить «по-маленькому», для остального – полиэтиленовый пакет. Его Тама должна выбрасывать в мусорный бак, который находится тут же на лоджии.

Ходить в туалет в ящик, в ведро, в мешок.

Как собака или кошка.

Как животное.

На лоджии также установлена раковина, куда укладывается сливной шланг стиральной машины; мыться Тама будет здесь, несмотря на отсутствие горячей воды.

Потом Межда приказала девочке приниматься за работу и убрать всю квартиру. Давно пора, решила Тама. Ей придется постараться, чтобы убрать всю грязь этого унылого жилища.

В квартире три спальни. Межды, Изри и еще одна, которую используют как чулан. Но теперь у Изри своя квартира. К счастью, Межда уточнила, что Изри заходит почти каждую неделю.

Стало темно. Для Тамы. Только для Тамы.

Она готовит еду и не перестает плакать. Ее слезы смешиваются с харирой, что наверняка придаст этому супу особый вкус.

Межда валяется на диване перед телевизором. Она хочет ужинать за журнальным столиком. Тама ставит тарелку, стакан, приборы и начинает прислуживать. Межда не смотрит на нее, ее взгляд устремлен на экран. Спасибо она не говорит, но Тама этого и не ждет.

Тама вообще уже ничего не ждет.

Когда Межда заканчивает ужинать, Тама моет посуду, а потом наводит порядок в кухне. Она пытается успокоиться, говоря себе, что тут работы будет меньше, чем у Шарандонов.

Она возвращается в гостиную и останавливается перед Междой.

– Чего тебе?

– Можно мне лампу? Маленькую, чтобы поставить на коробку…

– На лоджии же есть свет – что, недостаточно?

Тама не настаивает и разворачивается.

– Тама?

– Да?

– Надо говорить «да, мадам»! – поучает ее Межда.

– Да, мадам.

– Тут ты будешь работать по выходным.

Тама хмурится. А что же она будет делать в оставшиеся пять дней?

– На неделе будешь ходить к другим людям. А теперь иди спи. Посижу хоть спокойно!

– Хорошо, мадам. Можно, я сначала немного поем?

Межда вздыхает, как будто Тама ее ужасно выводит из себя.

– Возьми яблоко. Там, на столе.

Тама берет яблоко и идет в кухню, но Межда ее окликает:

– Тама?

– Да, мадам?

– Ты ничего не забыла?

Тама молчит, перебирая в уме все, что она могла «забыть».

– Ты не сказала спасибо за яблоко.

Тама на секунду закрывает глаза:

– Спасибо, мадам. И спокойной ночи.

Она уходит на лоджию и падает на одеяло. Ест яблоко и смотрит на матовое стекло, через которое пробивается слабый свет с улицы. За толстой стеной лоджии проходят тени. Люди, которые возвращаются к себе домой.

Может быть, она должна позвать на помощь? Но чтобы позвать на помощь, надо существовать. Существовать где-то, для кого-то.

Когда она заканчивает «ужинать», то вытаскивает из коробки Батуль и сажает ее на одеяло. Берет рисунки Вадима и долго на них смотрит. Потом прячет тетради, ручку и книгу за стиральную машину, которая поставлена на что-то вроде доски на колесиках. Потом забирается под одеяло, потому что это не лоджия, а морозильная камера. И такой жесткий пол.

Ужасный, как ее жизнь.

Тама вдруг понимает, что не заметила у Межды ни одной книги.

И тогда она снова начинает плакать. И плачет всю ночь.

38

Какое-то время она пыталась сопротивляться. Веки так отяжелели… Но каждый раз, когда она закрывала глаза, то вздрагивала и снова возвращалась к жизни.

И тем не менее она погрузилась в небытие.