– Почему? Да все из-за этого проклятого шоссе. Они почти закончили это чертово четырехполосное чудище, а проходит оно вон там, по ту сторону поля. – Он махнул рукой с зажатой в ней сигаретой в сторону окна. – Отец до смерти боится, что у Тиддли Пома начнется нервное расстройство, когда по дороге будут грохотать тяжелые грузовики. Уже два года мы пытаемся продать ферму, но никто не покупает, и их можно понять. – Он помрачнел. – И потом неизвестно – ведь они вполне могут отхватить еще кусок земли, забрали же те пятьдесят акров. Вот и настроения нет поддерживать тут порядок, правда?

– Да уж конечно, – согласился я.

– Шли разговоры, что наш дом снесут, – продолжал Питер. – Очень удобное место для станции обслуживания, с разными там ресторанами и большой стоянкой для машин… Единственный человек, кому нравится дорога, – мой брат Тони, он собирается стать автогонщиком. Ему одиннадцать… Вот чудило!

За окном послышался хруст гравия и цокот копыт, звуки приближались. Мы с Питером поднялись и вышли во двор. Три лошади пересекли ухабистую дорожку и остановились перед нами. Всадник на первой лошади соскользнул на землю, передал поводья второму и подошел. Подтянутый жилистый мужчина лет под пятьдесят с густыми каштановыми волосами и усами цвета горчицы.

– Мистер Тайрон?

Я кивнул. Он наградил меня крепким рукопожатием, что вполне гармонировало с его манерами и голосом, и посторонился, чтобы дать мне возможность как следует разглядеть лошадей.

– Вот этот гнедой и есть Тиддли Пом. – Он указал на третью лошадь, на которой ехал молодой человек, очень похожий на Питера, только, пожалуй, не такой крупный. – А это Пэт, мой сын.

– Очень красивая лошадь, – с трудом выдавил я. Владельцы по большей части ожидают похвал, но внешние данные Тиддли Пома говорили неопытному глазу не больше, чем неограненный алмаз. Ничем не примечательная голова, слегка опущенная к слабому плечу, да к тому же еще и тощий, как селедка. Такая лошадь выглядит одинаково нелепо и на дворе фермы, и на ипподроме.

– Ну нет! – рявкнул Ронси. – Он хорош в деле, а не на вид. И нечего тут льстить – я этого не люблю.

– Что ж, по крайней мере, это честно, – смиренно произнес я. – У него некрасивые голова и шея, да и седла в боках он как следует не заполнит.

– Так-то оно лучше. Вы, видать, знаете в этом толк. Проведи его по двору, Пэт.

Пэт повиновался. Тиддли Пом заскакал тряским аллюром, который раз в сто лет отличает прирожденного чемпиона. Эта лошадь, выведенная от чистокровной кобылы-гунтера и премированного жеребца, была потрясающим прыгуном и обладала невиданной для своей родословной скоростью. Когда вдруг появляется такой самородок, не только зрителям, но и самому хозяину нужно какое-то время, чтобы оценить его в должной мере. Сама индустрия по разведению скаковых лошадей подсознательно отрицает возможность того, что «звезда» в двадцать два карата может отыскаться в стойлах какого-то мелкого владельца. Тиддли Пому понадобилось целых три сезона участия в скачках, чтобы утвердиться в этом качестве.

– В прошлом году мы испытывали его в открытом гандикапе, – сказал Ронси.

– И он выиграл четыре скачки из шести, – закончил я за него.

– Ну ясно, вы это знаете по долгу службы. Пэт! – крикнул он. – Отведи его в стойло! – Он снова повернулся ко мне и спросил: – Хотите поглядеть остальных?

Я кивнул и вслед за Пэтом и двумя другими лошадьми отправился через двор к строению, из-за угла которого так неожиданно появился Питер.

За ветхим амбаром выстроились в аккуратный ряд шесть чистеньких деревянных боксов под шиферными крышами, со свежеокрашенными деревянными дверьми. В отличие от распада, царившего на ферме, они содержались в идеальном порядке. Нетрудно было догадаться, куда вкладывает фермер сердце и душу – конечно же, в главное свое сокровище.

– Ну вот, – сказал Ронси. – У нас всего одна скаковая лошадь, кроме Тиддли Пома, и это Клондайк, на котором я только что был верхом. Весной он участвовал в скачках гунтеров. По правде сказать, не очень удачно. – Он подошел ко второму боксу, ввел лошадь внутрь и привязал. Когда снял седло, я увидел, что Клондайк куда в лучшей форме, чем Тиддли Пом. Это, впрочем, мало о чем говорило, разве что о том, что здоровье так и распирало его шкуру.

– Выглядит он отлично, – отметил я.

– Дармоед, – бесстрастно произнес Ронси.

– Он иноходец, – с сожалением прокомментировал Пэт у меня над ухом. – Никак не может перейти на рысь. Жаль…

Несмотря на немногословие, я различил в его голосе нотку злорадства и искоса взглянул на него. Он спохватился и попытался изменить выражение лица, однако я догадался, что успехи лошадей вызывают у него противоречивые чувства. Рано или поздно они будут участвовать в скачках на Национальный приз, а он – нет. Там нанимают более опытных жокеев – любителей и профессионалов. В отношениях между отцом и сыном существовали свои сложные подводные течения и острые углы.

– А кто в других стойлах? – спросил я Ронси.

– Вон там, с краю, старый серый гунтер и две кобылы, обе жеребые. Одна из них – Пиглет, мамаша нашего Тиддли Пома. А отец – тот же производитель.

«Молния, – подумал я, – редко ударяет в одно и то же дерево».

– Что ж, тогда вы сможете выгодно продать жеребенка.

Он презрительно фыркнул:

– Она числится за фермой.

Я усмехнулся про себя. Фермеры имели право тренировать лошадей, вкладывая в них немалые деньги, но при продаже лошадь попадала под статью дохода, и сумма облагалась большим налогом. При продаже Тиддли Пома или его брата Ронси пришлось бы отдать почти половину выручки департаменту налоговых сборов.

– Джо, выведи кобыл, – сказал Ронси третьему наезднику, безмолвному и хрупкому на вид старичку. Кожа на его лице и руках была обветрена и походила на древесную кору. Джо выпустил лошадей на луг. Питер стоял у ворот рядом с Пэтом. Он был крупнее брата, увереннее в себе и куда простодушней.

– Славные у вас сыновья, – обратился я к Ронси.

Тот поджал губы. Сыновья, по-видимому, не составляли предмет его гордости. В ответ на мой заискивающий комплимент он буркнул:

– Пошли в дом. Там и спросите все, что вас интересует. Вы сказали, что для журнала?

Я кивнул.

– Пэт! – крикнул он. – Привяжи этих трех как следует и задай им корма, а Джо пусть займется изгородью. Питер, у тебя тоже дел полно. Ступай работать!

В молчаливом повиновении мальчиков таился закипающий бунт. Они нарочно помедлили, а потом двинулись прочь, храня невозмутимое выражение на лицах. Крышка над котлом пара. В один прекрасный день Ронси может и ошпариться.

Мы быстро пересекли двор и прошли в кухню. Мясо все еще текло. Ронси обошел лужицу и дал мне знак следовать за ним в небольшую полутемную прихожую.

– Мэдж! – крикнул он. – Мэдж!

Отцу повезло не больше, чем сыну. Он, как и Питер, пожал плечами и провел меня в комнату, убогую и обшарпанную, как и все в доме. Вокруг на полу и стульях валялись разные предметы: письма, газеты, одежда, игрушки и прочий совсем уже непонятный хлам. На подоконнике стояла ваза с давно увядшими и засохшими хризантемами, а на полке бесстыдно красовалась паутина. В камине громоздилась куча остывшего еще вчера пепла.

– Садитесь, если найдете где, – сказал Ронси. – Мэдж позволяет ребятам творить в доме черт знает что. Слишком мягка с ними. Вне дома я этого не терплю.

– А сколько их у вас?

– Мальчиков? Пятеро.

– И дочь?

– Нет, – отрубил Ронси. – Пятеро сыновей. – По-видимому, эта ситуация его серьезно угнетала. – Что за журнал?

– «Тэлли». Им нужен занимательный материал к предстоящим скачкам на Золотой кубок, и я решил для разнообразия забыть о знаменитостях и высветить факелом прессы другой объект.

– Понял, – несколько заносчиво сказал он. – Кстати, обо мне уже писали раньше.

– Я знаю, – успокоил я его.

– И о Золотом кубке тоже. Сейчас покажу.

Он вскочил, подошел к двухтумбовому письменному столу, целиком выдвинул один ящик и перенес его к моему дивану. Водрузил ящик посредине, смахнул на пол измятый свитер, две сломанные игрушечные машинки, растрепанный сверток в коричневой бумаге и уселся на освободившееся место.

В ящике оказалась стопка газетных вырезок вперемешку с фотографиями. Никаких вам дорогих кожаных альбомов, как у Хантерсонов.

Внезапно я подумал о Гейл. Я видел, как Ронси что-то говорит мне, но думал о ее теле. О душистой и смуглой коже. Ронси что-то спросил, но я не расслышал.

– Ради бога, простите.

– Я говорю, знаете ли вы Берта Чехова? – Он держал в руке длинную газетную вырезку с фотографией и крупным заголовком: «Тиддли Пом вернулся».

– И да… и нет, – ответил я неуверенно.

– Не понимаю, – буркнул он. – Я думал, вы знакомы, раз занимаетесь общим делом.

– Я знал его. Он умер. В прошлую пятницу.

Я читал заметку, а Ронси пытался выразить сожаление по поводу случившегося, хотя безразличие, звучавшее в его голосе, явно портило весь эффект.

Берт Чехов рассказывал читателям о шансах Тиддли Пома в предстоящих скачках на Кубок. По его мнению, устроители, поместившие лошадь в жокейскую весовую категорию десять и семь десятых стоунов^[2], страдали слепотой и умственной неполноценностью, а всем понтерам, не бросившимся тут же делать на него ставки, следовало бы нанять няньку, которая утирала бы им сопли. Он призывал всех и каждого торопиться со ставками, пока букмекеры не наткнулись на это «золотое дно». В свойственном Берту залихватском стиле лошадь была разрекламирована, точно четырехступенчатая ракета.

– Незнаком с этой статьей, – сознался я. – Видимо, пропустил.

– Он звонил в прошлый четверг, а напечатали ее в пятницу. Наверное, в тот самый день, когда он погиб. Я, честно сказать, не ожидал, что она появится. Мне показалось, он был в стельку пьян…

– Вполне возможно, – ответил я.

– И это мне не понравилось.

– Статья?

– Сам-то я не ставил на Тиддли Пома – вот в чем дело. А он этой своей болтовней здорово сбил цену, и когда в пятницу я позвонил своему букмекеру, тот не давал мне больше ста к восьми. Но сегодня они сделали его фаворитом при восьми к одному, а до скачек еще целых три недели. Это верно, конечно, что Тиддли Пом хорошая лошадь, но он все же не Аркл. Мне, честно говоря, это было непонятно.

– Вам непонятно, почему Чехов так разрекламировал его?

Он помедлил с ответом.

– Хвалить хвали, но ведь всему же есть мера.

– Однако вы, наверное, надеетесь выиграть?

– Надеюсь. Конечно надеюсь. И потом, это самые крупные скачки, в которых нам доводилось участвовать. Я не уверен, что он победит, – вот в чем дело.

– Шансов у вас не меньше, чем у других, – сказал я. – Ведь надо же Чехову чем-то заполнить свою колонку! Читателям не угодишь вялой болтовней, им подавай определенность.

Он улыбнулся, не разжимая губ. Улыбка человека, не желающего вникать в проблемы других, даже когда речь идет о его сыновьях.

Дверь отворилась, и в комнату вошла крупная женщина в желтом цветастом платье. Она была без чулок. Опухшие лодыжки нависали над краями синих истрепанных туфель. Однако она была легка на ногу и двигалась медленно, поэтому ее поступь производила впечатление какого-то бестелесного перемещения в пространстве – фокус не из легких, если учесть, что весила она никак не меньше двенадцати стоунов.

Копна чудесных светло-каштановых волос аморфным облаком окутывала лицо, с которого на мир, словно в полусне, взирала пара мечтательных глаз. Лицо было округлым и мягким, лицо немолодой, но одновременно и незрелой женщины. «Выдуманный, нереальный мир, – неприязненно подумал я, – занимает ее куда больше, чем действительность».

– А я и не знала, что ты здесь, – сказала она.

Ронси привстал вслед за мной.

– Мэдж, это Джеймс Тайрон. Помнишь, я говорил, что он должен приехать.

– Разве? – Она перевела на меня отсутствующий взгляд. – Ну, не буду вам мешать.

– Где ты была? – спросил Ронси. – Ты что, не слышала, как я тебя звал?

– Звал? – Она покачала головой. – А я застилала кровати. – Она стояла посреди комнаты, задумчиво обводя взором весь этот бедлам.