Пришёл поезд, из него выползла толпа людей, растворяясь в густой массе пассажиров, штурмующих вагоны. В конце перрона я увидела, как по станции идут два человека. Они шли вальяжно, не замечая никого, а людской поток обходил их стороной, как столбы фонарей или скамьи. Вид у них был забавный, резко выделяющийся из общей разноцветной массы людей в хорошей и не очень одежде, полных забот и тревог, радости и печали.

Один был высокий, чуть сутулый, с широкими плечами и длинными руками, второй ниже почти на голову, плотно сбитый, как бочонок, но не толстый. Оба были одеты в заляпанные грязью потёртые куртки из брезента, плотные джинсы и резиновые сапоги. Высокий был худ, это было видно даже через куртку, вытянутое хмурое лицо, косматые брови над маленькими глазами и длинный нос, губы плотно сжаты, а из-за спины торчала рукоять огромного меча, я такие видела в музее. Второй был широколицый, с характерными для азиата скулами и хитрыми смеющимися чёрными глазами, постоянно ссуженными от улыбки. Большой нос его был коротким, как клубень картошки, полные губы улыбались, обнажая крепкие зубы молочного цвета. Удивительно было видеть их, особенно меня поразило моё зрение, других людей больше не существовало, они отходили на задний план.

Мужчины подошли, у азиата, я решила его называть пока так, торчали из карманов куртки нунчаки, под курткой тоже было какое-то оружие, которое угрожающе топорщилось. Высокий, хмурый, протянул руку папе, они обменялись крепким рукопожатием, а азиат подмигивал мне, с уважением рассматривая мою кувалду, потом протянул широкую ладонь папе.

– Владимир, а это Нурлан, – представился хмурый.

– Виктор, а это моя дочь Есения, – сказал папа, кивнув в мою сторону.

– Какое красивое имя, как и его хозяйка, – разулыбался Нурлан, поигрывая чётками в левой руке. – А куда путь держите?

– Никуда, – ответил папа, пока я собиралась с мыслями.

– И мы никуда, – ещё шире заулыбался Нурлан. – Так пойдёмте вместе, а то нам с Вовкой уже надоело бродить в одиночку, хуже нет, когда цели нет.

Хмурый кивнул, сжав сильные руки в замок.

– А кто это? – не выдержала я и показала на пассажиров, обходящих нас, не видя нас.

– Ты так не кричи, а то они услышат, тогда мало не покажется, – заметил хмурый. – Важно понять, кто мы, а кто они неважно.

– Ничего не понимаю! – с обидой воскликнула я и огляделась.

Я стала всматриваться в людей, в их лица, заставляла себя слушать, выдавливая тягучую тишину из головы. И у меня получилось, звук хлынул в меня, и я закричала от боли. Своего крика я больше не слышала, ничего не слышала, кроме этого давящего звука метро, скрипа тормозов, воя двигателей и гомона сотен голосов. Они увидели меня, они увидели нас. Станция вдруг замерла на месте, те, кто шли к нам смотрели на четверых странных человек выпучив глаза, а те, кто были к нам спиной, повернули головы на 180 градусов, мерзко вытянув шею, выдвигая голову вперёд, свирепо вращая бешенными глазами. Ужас охватил меня, я застыла на месте, не зная, что делать, пока хмурый не дал мне пощёчину, и шум станции, дыхание озверевших людей не смолкло.

– Никогда больше так не делай, – грубо, зло сказал хмурый.

– Да-да, не стоит, – заметил Нурлан с ласковой улыбкой. – Ты же не знала.

Станция присела, будто бы кто-то надавил на неё сверху, растянулась, люди стали длиннее, кто-то шире, потом всё дёрнулось и, как резиновая лента, скрутилась в нормальное положение. Люди снова пошли по своим делам, поезда приходили и уходили, пассажиры менялись, не видя нас, не слыша нас, а я не слышала их.

– А что я сделала?! – в сердцах воскликнула я, обиженная на пощёчину, но внутри уже понимая, что это было самым правильным решением.

– Никто не знает, только ты, – улыбаясь сказал Нурлан. – Мы так не можем, но, если они захотят, то смогут найти нас.

– И уничтожить, – добавил хмурый. – Так что надо вести себя тише, поняла.

– Поняла, – шепотом ответила я, сглотнув горькую слюну. – А что нам теперь делать?

– А ничего, покатаемся немного, – сказал Нурлан и показал на прибывающий поезд. – Поехали, здесь долго стоять не стоит. Нигде долго стоять не стоит, а то засекут.

Мы вошли в вагон и сели, на наш ряд больше никто не сел, полвагона удалилось от нас, так всегда бывает, когда в вагоне едут бомжи. Я схватила папу за руку, ища ответа в его глазах, часто посматривая на пассажиров. Он молчал, сильно, до белизны в костяшках, сжимая топорище правой рукой.

Глава 10. Дивный прекрасный мир, чужой

Незнакомые станции, незнакомые лица вокруг, чужие голоса, знакомые и незнакомые звуки, новый красивый вагон, непохожий на московские, непохожий на настоящий. Звук внешнего мира изредка врывается в мои уши, на секунду, не больше, но часто, усиливая частоту, и мне начинает казаться, что я слышу его постоянно. Нас никто не видит, не обращают внимания, осмелели, садятся рядом, напротив, смотря пред собой пустыми глазницами, в которых вращаются разноцветные глаза.

Я разглядываю эти лица, ищу что-то в них, но не узнаю, не вижу живого, все кажутся мне куклами, кто-то из фарфора, кто-то из бронзы, есть и деревянные, они даже двигаются иначе, поскрипывая. Нурлан улыбается, подмигивает мне, он тоже их видит, а папа и Хмурый дремлют. Мы долго едем, пролетели больше двадцати станций, ярких, красочных, каждая со своим дизайном, нарочито сложным, непонятным, и от этого они все кажутся мне одинаковыми, игрушечными.

– Долго нам ещё ехать? – шёпотом спрашиваю Нурлана, боясь, что нас могут услышать.

– Если ты не знаешь, то и я не знаю, – улыбается Нурлан.

– Я ничего не понимаю! – в сердцах зашипела я, толкнув его кулаком в бок, Нурлан не почувствовал моего удара и улыбался ещё шире. – Ты можешь мне толком сказать?

– Нет, никто не может, кроме тебя, – ответил Нурлан и, опережая моё возмущение, поднял ладонь, чтобы я помолчала. – Осмотрись, подумай, когда нам стоит остановиться.

Я возмущённо посмотрела на проснувшегося папу, он кивнул, что согласен с Нурланом, а Хмурый и не посмотрел на меня, жаль, что он сидел далеко, я бы его ударила кулаком со всей силы, почему-то мне захотелось это сделать. Рассерженная, я села так, будто бы ехала не с ними, Нурлан громко засмеялся, а папа укоризненно покачал головой, он не очень любил, когда я выпендривалась. Перед нами сидели девушки, они показались мне очень похожими, светленькие, в разноцветных куртках, с одинаковым овалом лица. Они были разные по комплекции, две были очень худые, а одна даже толстоватая, но особая черта сквозила из них, и от этого становилось дурно.

Лица стали искажаться, каждая из девушек меняла лицо, будто бы кто-то переворачивал страницу календаря, быстрее, быстрее, быстрее, пока лица не исчезли. На меня смотрели неподвижные девушки с дрожащим пульсирующим фоном вместо лица, в котором я выхватывала отдельные лица, застывавшие на долю секунды, чтобы вновь потеряться в этом хаосе. Я огляделась – в вагоне остались одни девушки с такими же лицами, хаосом, вместо лиц, и все они смотрели на меня, я чувствовала это, видела это.

Я вскочила, и поезд резко затормозил посреди перегона. Пассажиры сидели неподвижно, вывернув головы к нам. Что-то привлекло меня в соседнем вагоне, который был первым. Я подошла к стеклянной двери, разделяющей вагоны, и увидела, что за другой дверью стоит девушка и смотрит на меня. У неё было своё лицо, не вращалось, не сменялось тысячами чужих лиц. Мы пристально смотрели друг на друга, я дёрнула ручку, дверь оказалась закрытой. Это успокоило меня, а девушка напротив расхохоталась злобно, я видела её злорадство, удовольствие. Она ликовала, наверное, это верное слово, хлопала в ладоши, пока не показала на себя указательными пальцами, вплотную приблизившись к стеклу.

– Разве ты не узнаёшь её? – спросил меня Нурлан.

– Нет, – я обернулась к папе, он вздохнул и помотал головой. – Папа, что происходит?

– Это же ты, – ответил Нурлан, присмотрись получше.

– Нет, это же не я, правда? Папа, ну правда же? – воскликнула я так громко, что все пассажиры вскочили с мест, и я наконец-то увидела, что это были мои клоны, разные, непохожие, но одинаковые, по сути, нечёткие копии меня.

– Это ты, здесь, везде только ты, – ответил папа и показал пальцем на девушку в другом вагоне.

Я обернулась и отшатнулась от двери. На меня смотрела моя тень, голова её была повреждена, видимо, от удара кувалды. Искажённое гневом и болью лицо, левый глаз пропал под натиском смещённых костей, в голове была вмятина, как на чайнике, по которому я в детстве ударяла молотком ради смеха, а папа потом выправлял. Тень хохотала и показывала назад. Я отвела взгляд, вновь посмотрела, увидела её перед собой. Нас разделяла дверь и толстое стекло. Тень провела длинным острым ногтем по стеклу, и оно треснуло, но не рассыпалось. Тень вздохнула и вновь показала мне назад рукой, довольно улыбаясь.

Я поняла, что она показывает на конец вагона, что-то там происходило, что-то страшное, раз ей это так нравилось. Мы медленно шли по вагону, я сжимала в руках кувалду, папа топор, а Нурлан поигрывал нунчаками, готовый в одну секунду ударить первого, кто встанет с места или приблизится ко мне. Клоны резко встали, но не сделали ни одного движения к нам, выворачивая шеи, чтобы следить. Мельтешение лиц закончилось, и на нас смотрели грубые заготовки, как делают кукол из деревянных чурок, ударом топора намечая будущее лицо.

В дальнем вагоне творилось что-то непонятное, поезд изредка дёргался назад и успокаивался. Я долго всматривалась, не решаясь открыть дверь. Чем больше я смотрела, тем меньше видела, вагоны не то таяли, не то исчезали в бесконечном чёрном ничто.

– Разве ты не видишь, что это? – спросил меня папа. – Посмотри лучше.

– Да что это за место?! – в слезах воскликнула я, ища поддержки в глазах папы, но он молчал, и глаза его молчали. Слёзы прояснили мне зрение, вымыли песок усталости, и я закричала от ужаса.

Огромная, бездонная чёрная пасть, из которой вырывался истошный крик тысяч глоток, пожирала поезд. Оно догнало нас, а, может, давно следовало за нами. Я видела, как это чудовище пожирает вагон, пассажиров, а они покорно сидят, ждут своей участи, некоторые сами входят в эту пасть, сами бросаясь под жернова кривых мощных зубов. Я видела, как чудище их пережёвывает, ломает кости, дробит, разрывая на части, отрыгивая назад и подбирая длинным языком в колючках и бородавках, как лакомый кусочек.

Меня вырвало, стало так тяжело, что я упала на колени, чудом не упав в свою блевотину. Папа подхватил меня и поставил на ноги, сильно тряся за плечи.

– Что… что нам делать?! – ревела я в голос, а чудище стало двигаться быстрее, словно подпитываясь от моего страха, так оно и было.

– Успокойся, пожалуйста, успокойся, а то мы все погибнем, – говорил папа, а я его не слышала, ревя ещё громче. Тогда он дал мне пощёчину. – Прости, я должен был.

Это был первый раз, когда он меня ударил. Я разозлилась, оттолкнула его и с гневом посмотрела на всех, не хватало ещё топнуть ногой, для наглядности, что я и сделала. Чудище остановилось, оно было совсем близко, я отчётливо видела его пасть, мерзкую, но, почему-то, уже не такую страшную. Мерзкий червь издал низкий утробный звук, отрыгнув части тел, вымазанных в жёлтой слизи, запах пробился даже сквозь дверь, и меня опять затошнило.

– Я тебя не боюсь! – крикнула я червю, стукнув кулаком по стеклу, дверь задрожала, а червь издал душераздирающий истошный вопль, так кричали тысячи голодных глоток, готовых жрать всё живое. Голова вот-вот расколется от этого вопля, как вдруг всё пропало, я видела, как кричит червь, как насаждается его утроба, чтобы усилить этот звук, но я его не слышала. Нурлан улыбнулся и похлопал меня по плечу, и мне показалось, что я знаю, что надо делать, что могу что-то сделать. Я посмотрела на тень, она уже не ликовала, а настороженно следила за мной. Я вас не боюсь!

Осознание своей власти над ними, пускай и малой, секундной, потащило меня вниз, резким рывком, от которого перехватило дух. Я куда-то летела, очень быстро, стараясь не думать, что в конце концов разобьюсь о каменный пол этого бесконечного колодца.