Джой с трудом различила в маминых руках мотыгу: ее использовали и для защиты от змей, и для срезания кувшинок. Отец не уставал поучать: «Никогда не ходите к пруду без длинной палки, слышите? Змея укусит – умрете. Змеи любят воду». И обязательно добавлял, чтобы уж наверняка запугать: «И детей».

Родители вернутся минут через двадцать, а то и больше, если займутся сбором кувшинок. Марк приедет на автобусе только через час. Джой решилась: пересекла кухню, миновала свою комнату, будто там и не сидела в кресле Рут… не ждала сестру… как делала это каждый божий день. Едва дыша от черного ребристого страха, который заползал в ноздри и спускался по горлу, Джой прокралась в большую комнату. Детям запрещали входить сюда без родителей, а в родительскую спальню запрещалось входить вообще, но Джой хотела вновь ощутить хрусткие, чистые надежды, даруемые школьными книгами. При одном взгляде на них у нее текли слюнки.

При распаковке учебников три недели назад внимание Джой привлек заголовок третьей сверху книги в стопке Марка. О «гордости» Джой все знала, поскольку гордыня являлась одним из семи смертных грехов, а вот «предубеждение» было словом новым. Позже Джой нашла его в словаре тети Розы. «Алогичная неприязнь к человеку или людям по определенным признакам, таким как раса или цвет кожи. Алогичная вера в то, что человек или люди, обладающие данными признаками, менее ценны или не способны действовать надлежащим образом. Происхождение: старофранцузский, от латинского praejudicium (prae «заранее» + judicium «суждение»)».

Хотя при чтении этого слова в голове у Джой возникал захватывающий образ {зеленый крылатый дракон с черными когтями}, предубеждение наверняка было грехом, ведь Господь велел нам любить всех Своих детей.

Она убрала лежавшие сверху книги, раскрыла «Гордость и предубеждение» на первой странице и начала читать. «Существует общепризнанная исти…»

Джой испуганно захлопнула том и вернула на место – вдруг родители вернутся слишком быстро и застанут ее тут? Она сделала шаг от стола, но обложка книги не отпускала. Имя автора было выведено буквами-завитушками; при виде них Джой сразу представила буйную лозу на залитой солнцем стене большого сада, под лозой – тайную калитку, а за ней – извилистую тропу к замку с башенками, где живет старуха, у нее длинные спутанные волосы цвета воронова крыла, она носит фиолетовое одеяние из бархата, а в самой верхней комнате самой высокой башни лежат сотни коробок всевозможных форм, цветов и размеров; коробки, усеивающие пол подобно лепесткам камелии, изготовлены из всех известных человеку материалов – мрамора и шелка, фарфора и красного дерева, из сотканных вручную трав и коры с запахом корицы, из чеканной жести и цветного стекла; каждая коробка родом из своей части света, из своего времени, каждая хранит волшебство, которое старуха заперла внутри много столетий назад, и если вы отважитесь прийти к ней в гости, она покрутит длинным костлявым пальцем над этими сокровищами, затем кивнет, скажет: «Да, вот эта – твоя» – и вложит в ваши дрожащие руки коробку; вы приоткроете крышку, а там…

Дверь в комнату Джой вдруг хлопнула, послышался мамин голос:

– Джой! Ты где?

Сморщенная старуха вместе с загадочными коробками рассыпалась в прах. Джой резко обернулась.

Прижала ладонь к животу, утихомиривая угрей. Они жили там постоянно. Отец ловил угрей в пруду, а мама резала их на кусочки и готовила жаркое. Угри обеспечивали семью дешевым мясом, и отец говорил: «Будьте благодарны за то, что у вас вообще есть пища, ведь миллионы людей по всему миру голодают, уж они-то были бы благодарны за любое жаркое, хоть с угрями, хоть без». Джой жевала каждый кусок больше положенных шестнадцати раз, старалась быть благодарной, старалась не давиться, но в восьмилетнем возрасте, когда у нее начал жутко болеть живот, а доктор Мерриуэзер не обнаружил никаких недугов, она поняла, что в желудке из всех съеденных ею кусочков каким-то образом выросли новые угри. Сначала они были тощими и беспокоили редко, но постепенно росли, становились жирными, злыми и склизкими. Пять штук, все толстые, как круглые батончики сливочного масла, которые по субботам готовила мама.

Сейчас Джой чувствовала, как угри извиваются и шипят.

– Что ты здесь делаешь?

В дверях большой комнаты стояла мама и смотрела на Джой с «Гордостью и предубеждением» в руках.

– Твое счастье, что отец не видит. – Она кивнула в сторону кухни. – Иди готовь чай. Мне надо заняться венками. – И ушла в мастерскую, где изготавливала похоронные венки и свадебные букеты.

Плечи Джой расслабленно обмякли, хотя она и отругала себя за несообразительность. Почему не придумала подходящее объяснение? Могла бы сказать: «Я вытирала здесь пыль». Или: «Хотела почитать учебники, чтобы знать материал наперед». Нет, когда Джой нервничала или чувствовала себя виноватой, ее язык прилипал к нёбу, губы сжимались, а в ушах звучали слова отца – и она хранила молчание. «Тихо! Не дерзи. Я разрешал тебе разговаривать?»

Джой очень старалась быть хорошей, чтобы избежать участи Марка. Отцу часто приходилось наказывать Марка за разные ужасные проступки. На каникулах, по выходным дням и после школы брат был обязан помогать отцу загонять коров, забивать в землю столбы для изгороди, чинить на ней колючую проволоку, чистить хлев от навоза, ремонтировать ветряную мельницу, отскребать кормушки, приводить в порядок и затачивать инструменты, мыть трактор и фургон, носить коровам спрессованное в тюки сено, загружать тележку бидонами с молоком и толкать ее до дороги, где автоцистерна забирала полные бидоны и возвращала пустые. И это только та работа, о которой Джой знала! Она ежедневно благодарила Господа за то, что ей самой приходится лишь стряпать и заниматься уборкой под маминым присмотром. И собирать цветы – ни в коем случае не помяв, конечно же.

Еще отцу помогал Колин с соседней фермы. Его любили все, даже отец. Колин был не силен в чтении или письме, зато умел делать любую фермерскую работу. Один раз Джой увидела, как он на глазах у отца нечаянно опрокинул бидон с молоком, и угри у нее в животе встали на дыбы, потому что гнев отца резал не хуже ножей. Его рука взлетела вверх, чтобы ударить, но вместо этого мягко опустилась Колину на плечо, и Джой услышала: «Не беда, Колин. Тащи шланг, сейчас все приберем. Нет смысла рыдать над пролитым молоком, а?» Пока они орудовали шлангом, отец похлопывал Колина по спине, приговаривал: «Отличная работа, Колин, молодец. Не знаю, что бы я без тебя делал». Колин, по своему обыкновению, повторял: «Отличная работа, Колин».

Сестру отец тоже не наказывал, но она, конечно, никогда не совершала ничего плохого. Не совершала и не совершит. Нет-нет, отец никогда не сердился на Рут. Все из-за несчастья. Однажды, в свой десятый день рождения, Джой услышала, как он молится в спальне, просит у Господа особой милости для Рут. Джой ощутила в затылке знакомое покалывание белой зависти… даже в день рождения Джой отец молится не о ней, да?..

Джой затолкала свое красное колючее раздражение на Рут поглубже, к угрям в животе, принялась чистить картофель и задумалась. Как все сложилось бы, не случись то страшное несчастье?

Бедная Рут, из-за страшного несчастья она заперта в кресле, в миллионный раз твердила себе Джой. Бедная Рут, из-за страшного несчастья она заперта в доме, не может пойти ни в школу, ни на работу, ни даже в Церковь. Когда бы Джой ни переступала порог комнаты, там сидела Рут. Всегда улыбалась, всегда жаждала подробностей о делах сестренки, даже если это был обыкновенный сбор яиц. Всегда высказывала свое мнение. Джой жалела старшую сестру, но мечтала разочек, хотя бы разочек войти к себе и не увидеть улыбающегося лица Рут, не услышать ее вопросов и советов.

Джой залила картофель водой, достала из холодильника мясо и горошек. Хлопнула дверь – вернулся Марк, сменил школьную форму на домашнюю одежду и отправился во двор помогать отцу.

Джой ставила картофель на огонь, разворачивала мясо, шелушила горох, а сама думала о «Гордости и предубеждении» и о старухе в замке с волшебными коробками.

Только успел закипеть картофель, как открылась задняя дверь, и Марк прошел в свою комнату. Угри взвились кобрами, сердито зашипели, толкаясь головами.

Джой смотрела, как лопаются над картофелинами большие пузыри {розовые камелии}. Ждала отцовских шагов. Картофель начал размягчаться. Она услышала, как распахнулась задняя дверь. Отец протопал через кухню, не обращая внимания на Джой, миновал большую комнату, скрылся в своей спальне. Джой не поднимала головы, не отрывала взгляда от кипящей воды, вела себя тихо. Отец тяжело прошел через кухню в обратном направлении, в комнату Марка.

Крик раздался в ту же минуту. Вода кипела, картофелины становились все мягче и мягче, а Джой, закрыв глаза, видела, как отец рубит Марку руки и ноги, как брызжет кровь, точно в фонтане из книги «Рим: прекраснейший город мира» – любимой географической книги Джой на полке в маленькой начальной школе.

Джой знала, что руки-ноги Марку не рубят, но картинки были столь живыми, что она ощущала густой сильный запах крови.

В кухне возник отец. Джой стояла не шевелясь, спиной к нему, прижимала язык к нёбу, наблюдала за пузырями и чувствовала, как раздуваются угри.

«Господи, прошу, помоги мне быть хорошей. Прошу, не дай провиниться».

Отец протопал через кухню в родительскую спальню.

«Ибо Твое есть царство, и сила, и слава во…»

Он вновь пересек кухню, вышел на улицу. Джой выдохнула и слила с картофеля воду.

«…Веки веков. Аминь».

Позже, когда Джой с мамой накрывали к ужину мясо, горошек и картофельное пюре, прихромал Марк, медленно сев на свое место за столом. Мама подавала тарелки, Джой – соль, перец и кетчуп. Марк смотрел вниз, на скатерть перед собой. Наверное, возносил Господу слова признательности: голова склонена, руки под столом, тело неподвижно. Марк тихо проговорил «спасибо» маме, поставившей перед ним тарелку. Отец адресовал сыну одно слово: «Благодарственную!» Голос был холоднее льда. Марк прочел благодарственную молитву, и ужин начался. Ели в молчании.

Проглотив пюре, Джой пробежала глазами по трем певучим строкам, грубовато вышитым на темно-синем куске бархата за спиной Марка. Эта вышивка была единственным украшением в доме и висела на стене, сколько Джой себя помнила.

Христос – глава этого дома

Невидимый Гость за столом

Молчаливый Слушатель, внимающий всякой беседе

Раньше Джой думала, что невидимый гость в буквальном смысле слова парит над кухонным столом, оглаживает бороду, придерживает свое одеяние – дабы не обмакнуть его в суп или пюре – и наблюдает: вдруг кто-то из едоков подавится жестким мясом, не скажет «спасибо-пожалуйста-извините» или добавит слишком много кетчупа и соли; станет есть чересчур быстро или чересчур медленно, примется разминать горошек, выпьет много или мало молока, начнет гонять еду по тарелке или коснется стола локтями, со стуком положит нож и вилку, зачавкает или проглотит кусок не жуя или… список был бесконечным. Однажды в субботу, когда Джой закончила дела по дому, Рут предложила ей записать все правила приема пищи, какие только вспомнит. Джой остановилась после второй исписанной страницы в тетради по математике. Не потому, что правила закончились, – просто, по словам Рут, уже и так было достаточно.

Если парящий Христос замечал нарушение какого-нибудь правила, то подплывал к отцу, шептал ему на ухо, и тогда начиналось. Удар кулаком по столу, скрип линолеума под отодвигаемым стулом, крики о вечных адовых муках, красное лицо отца в десяти дюймах от лица грешника.

– Ты – мерзкий, подлый грешник! Кто ты?

– Мерзкий, подлый грешник.

– Лодырь и пропащий грешник! Повтори.

– Лодырь и пропащий грешник.

– Моли о прощении, подлый ты грешник.

– Молю, прости меня, папа.

– С-с-с… От тебя никакого толку.