– Амелия и Розабелла вышли замуж, но… Амели, бедная моя девочка, умерла родами… Розина угасла несколько лет назад бездетной… Остался только Алессандро, старший, мой первенец и наследник, мой сынок… – Потянувшись вперед, Джанталья схватил Лучано за рукав и заговорил еще быстрее, то и дело судорожно сглатывая, как будто слова его душили: – Я любил сына, клянусь Всеблагой! Моего единственного мальчика, радость моего сердца! Я любил его как никого другого, я позволял ему все, старый дурак! Он привык, что я ни в чем ему не отказываю! Он любил жизнь, любил все ее радости: вкусную еду, вино, красивых женщин, особенно женщин… Я даже позволял ему признавать бастардов, а к его семнадцати годам их было уже пять. Я бы только радовался, поверь, nipotino, я бы радовался, если бы это были здоровые крепкие малыши! Первый был горбат и умер вскоре после рождения, второй родился с заячьей губой и тоже долго не протянул, мы похоронили его через несколько месяцев, третий прожил всего неделю… четвертый…

Старик затрясся, словно в падучей, и Лучано на миг показалось, что сейчас его хватит удар.

– Неважно, неважно! – простонал он. – Те дети, что могли жить, рождались недоумками, не способными даже говорить, а остальные несли такое уродство, что не доживали и до года! Я позволял признавать их, я давал им свое имя, надеясь, что рано или поздно хоть одна из женщин моего сына подарит мне здорового внука или внучку. О, если бы так случилось, я бы немедленно велел Алессандро на ней жениться. Я бы любил ее как родную дочь, кем бы она ни оказалась! Дворянка, купчиха, да хоть путта из портового квартала – клянусь, она стала бы моей дорогой невесткой, и я бы никогда не припомнил ей прошлого! Только бы родила… Но… бастарды все множились, и каждый из них – каждый, слышишь?! – выворачивал мне душу наизнанку своим уродством, а затем и смертью! Когда я узнал, что Алессандро сошелся с нашей экономкой и она беременна, я не выдержал. Прости, прости меня! Я больше не мог надеяться… Ему уже было тридцать, понимаешь?! И ни одного здорового ребенка… Только череда маленьких гробиков в нашем семейном склепе и трое выживших – но лучше бы они не выживали, клянусь Благими. Впрочем, их тоже давно нет… Эта женщина, она была молода и здорова, она хорошо работала для нашей семьи, но Алессандро ее не любил, просто позабавился от скуки. А она зачем-то оставила плод, хотя знала, все знала… И я не смог разорвать себе сердце еще раз. Я велел ей уезжать и не марать имя Джанталья еще одним выродком, который станет ходить под себя или мучительно умрет у нас на глазах…

– Я понимаю, грандсиньор, – выдавил Лучано, изнемогая от невыносимой неловкости происходящего.

Ну не должен торговый принц так выворачивать душу перед ним, Шипом Претемных Садов! Впрочем, Лучано и правда его понимал. Надеяться на продолжение рода и раз за разом видеть, как от крепкого древнего корня отходят сухие ветви? Пожалуй, удивляться стоит разве что долготерпению старика!

– Я дал ей платежное поручительство, – продолжил Джанталья так торопливо, словно боялся, что не успеет объясниться. – Достаточно, чтобы хватило на жилье и несколько лет привольной жизни. Она покинула город. Я не пытался ее разыскать до тех пор, пока не встретил тебя впервые. Тогда нашел. Это было нетрудно, она поселилась в Вероккье…

У Лучано вдруг пересохло в горле.

– Она жива? – спросил он так тихо и хрипло, словно обжег горло крепчайшим карвейном.

– Жива, – подтвердил Джанталья. – Замужем за купцом, родила троих детей. Хочешь ее увидеть? Это несложно устроить!

Он посмотрел с такой надеждой, что стало ясно, попроси сейчас Лучано о чем угодно, и старик наизнанку вывернется, лишь бы угодить, порадовать, заслужить прощение… Но Лучано молча помотал головой, а потом спросил:

– Как вы… Почему вы решили, что это я?

Подняв слегка дрожащую руку, Джанталья указал на свое лицо и пояснил:

– Глаза. Ты разве не видишь, мальчик мой, у тебя мои глаза! Мои, Алессандро, Паоло и Энцио… Всех Джанталья! Ты копия Франческо, моего старшего внука, прими его Претемная! Когда я тебя увидел и рассмотрел… словно он сам вернулся из Садов! А Франческо был копией меня!

– Это воистину так, мой юный друг, – послышался голос Риккарди, и Лучано бросил туда быстрый взгляд. – С годами память о том, какими мы были, стирается, но я смотрю на вас – и вижу молодого Бальтазара. Позже вас проводят в семейную галерею Риккарди. Там есть наш с Бальтазаром портрет сорокалетней давности. Никто не усомнится, что для него позировали вы.

– Я понял, – кивнул Лучано. – Глаза… Цвет и правда редкий… Ну, пусть даже лицо. Но разве этого достаточно? В таком деле? И если ваш род проклят, как у вас все-таки родились внуки?

Он сам чувствовал, что цепляется за что-то второстепенное, не особенно нужное, однако упрямо задавал вопросы, распутывая ответы на них, как путеводную нить в лабиринте давно случившихся событий.

Бальтазар поднял палец, словно указывая куда-то вверх.

– Я выписал магов из самого Дорвенанта, и они нашли причину! Алессандро прокляли, а сил снять это проклятие не нашлось ни у целителей, ни у некромантов. Но последний из них, глубокий старик, посоветовал женить его на магессе-стихийнице. В крайнем случае на брухе, сказал он. Не обязательно обученной, лишь бы ее кровь несла искру магии жизни. Покровительство Всеблагой матери преодолеет проклятие! Так и случилось. Я нашел ему невесту – девицу из небогатой семьи, но магессу. Она училась в Дорвенанте, получила перстень и стала ему хорошей женой. О, как я дорожил этой девушкой! Ветерку на нее подуть не давал, капле дождя упасть! Я запретил Алессандро даже смотреть на других женщин, чтобы его жена не расстраивалась, и он послушался! Он сделал ее счастливой, поверь мне, мальчик! И она родила ему! Сыновей! Сначала одного, а через три года и второго! Бедная девочка, второй сын стоил ей жизни, но я похоронил ее как королеву и позаботился о ее родных… Я думал, моя семья спасена, есть внуки, у них будут дети… Но Алессандро умер вскоре после рождения младшего сына, а оба мальчика…

Он осекся, протянул дрожащую руку и дотронулся до рукава Лучано, словно проверял – не исчез ли нечаянный внук.

«Бруха, – подумал Лучано с той же удивительной отстраненностью. – Так моя мать – природная ведьма? С даром не от Благих, а от сил более древних? Необученная, может быть, даже не знающая о своей магии? Наверное, она думала, что боги ее любят, потому у нее крепкое здоровье, хозяева ей благоволят, и даже хозяйский сын обратил внимание… а родить от единственного наследника торгового принца – значит обеспечить будущее и себе, и ребенку. Наверняка она знала, что Джанталья поклялся женить сына на матери здорового ребенка, кем бы она ни была. Брухи удачливы, не от нее ли я получил единственное наследство – свое везение? Впрочем, ей самой этого везенья не хватило. Немного, самую капельку то ли везенья, то ли терпения. Иначе она не стала бы отдавать меня в приют, а подождала хоть немного. Я же родился здоровым, а там и заговорил бы… Не дождалась, не знала, что у нее, одной из немногих, есть шанс пересилить проклятие. А просто больной ребенок ей был не нужен».

– Хвала Всеблагой, – выдохнул старик через несколько мгновений с истовой благодарностью. – Она сохранила тебя для Лавальи. Хвала Милосердной сестре, я успел увидеть тебя до того, как меня примет Претемнейшая. О, я знаю, ты едва ли вспомнишь обо мне с теплом, и все же я счастлив нашей встрече! Никогда я не был так счастлив, как сейчас – ведь теперь я знаю, что наш род не прервется!

– Род? – повторил Лучано одними губами, но Джанталья не услышал.

– Я нашел бесспорные доказательства! – заявил он уверенным сильным голосом, тоже помолодевшим на несколько лет. – Записи в приюте, свидетельство его служителей… Твой след потерялся у Шипов, но мои люди навестили грандмастера Ларци, и он подтвердил, что забрал тебя в свой дом десятилетним, а было это семнадцать лет назад. И что к Шипам ты попал из того самого приюта, где тебя оставила эта путта. Проклятая дура, что ей стоило подождать хоть немного?!

– Действительно, – снова улыбнулся Лучано, на этот раз услышав свой голос. – Что ей стоило…

– Прости меня, мальчик мой, – попросил Джанталья дрогнувшим голосом, и в его глазах, точно таких же, как у Лучано, засверкали слезы. Так странно было это видеть, словно Лучано смотрел на себя самого, постаревшего и плачущего. – Прости… Если бы я только знал! Как жестоко я ошибся, а судьба заставила расплачиваться за эту ошибку тебя… Но теперь все будет хорошо! Клянусь, я искуплю свою вину! Мы станем семьей, и я сам возведу тебя на трон Лавальи! Эти люди, – он оглянулся на молчаливых свидетелей, словно впервые вспомнив о них, – цвет нашего города. Грандсиньор Корнелли – градоправитель Лавальи! – Синьор в малиново-золотом, подававший ключи от Лавальи, снова поклонился, а старый Джанталья продолжил: – Грандсиньоры Ортино и Моретти – мой казначей и канцлер. – Последовали еще два поклона. – Грандсиньор Браска – адмирал нашего флота! – На этот раз поклонился четвертый, и Лучано похвалил себя за то, что правильно угадал с мундиром. – Они все верны мне и будут тебе преданными слугами и помощниками. Мне… осталось недолго, мальчик мой. Я был уверен, что сочтены даже мои дни, не то что недели, но теперь… Теперь я еще поживу! Выпрошу у Всеблагой и Претемнейшей хоть немного жизни, вымолю каждую минуту, чтобы побыть рядом с тобой, передать тебе город, научить всему… О, ты быстро научишься! Ты даже среди Шипов не пропал, твой мастер сказал, что ты редкий умница… И ты станешь лучшим правителем, чем я, не так ли, мальчик? Мы тебя женим… У Франческо внучки на выданье, он за тебя любую отдаст! Если Благие сжалятся, может, я даже правнуков увижу, а если нет, что ж, и в Садах буду за тебя молиться… мальчик мой…

Он смотрел на Лучано, и слезы текли по морщинистому, но странно прояснившемуся лицу, а глаза горели так ярко и светло, что Лучано почувствовал себя последним подлецом, понимая, что должен это сказать. И зная, что если солжет, утаит истину, то будет подлецом и мерзавцем еще большим. А ведь солгать так легко! Сколько там жизни осталось старому Бальтазару? Год, ну два…

И он может провести их совершенно счастливым, обучая Лучано править городом и дожидаясь правнуков от женщины, на которой его женит. Уже и с Риккарди договорился. И вряд ли тот против такого союза… Да, все может быть просто замечательно! К тому моменту, как откроется правда, старик наверняка умрет, а сам Лучано уже будет прочно сидеть на троне! Ну, конечно, если его не отравят, не проклянут, не уморят черной лихорадкой, просто не сунут нож в спину… Но это привычный риск властителей, а у него, Шипа, даже больше шансов, чем у прочих.

И все будет хорошо! И даже не нужно вспоминать про Альса и Айлин, потому что дело не в них… Нет, он не будет сейчас думать, что принц Джанталья мог бы стать королю Дорвенанта ничуть не худшим другом, чем Лучано Фарелли… Более полезным, во всяком случае… Нет, не сейчас!

Просто нельзя начинать с такого обмана – неважно, внуком при этом становиться или принцем. Потому что все, что Бальтазар Джанталья так щедро ему сулит, это все предназначается не самому Лучано, а продолжению Бальтазара – его внуку, крови его рода, которая должна передаваться дальше через потомков. Это их Бальтазар сейчас видит в нем безумно счастливыми глазами. И солгать – значит взять то, что тебе не принадлежит. Как же обидно… И как сладко и легко, что выбор делать в итоге не придется, потому что зачем Джанталье такой внук? Обрезанная ветка родового дерева, не способная дать почек?

– Синьор Джанталья… – начал Лучано, осекся и поправился: – Грандсиньор!

– Зови меня дедушкой, – умоляюще попросил тот, и внутри у Лучано что-то скрутилось колючим тугим комком, впиваясь в самое нутро.

– Синьор… Бальтазар, – мучительно изнывая от непрошеной странной боли, снова начал Лучано. – Вы должны знать…