Конечно, нет. Лара умерла, уже шесть лет, как умерла, ее похоронили. Я регулярно бываю на кладбище, слежу за могилой, цветы привожу, и в церкви за упокой Лариной души свечи ставлю…

– За свечи спасибо, мне легче становится. Ника, девочка моя, если бы ты знала, как мне плохо, если бы ты знала, как мне больно… Я соскучилась, я так по тебе соскучилась! Увидеть бы, обнять, но нельзя.

– Почему? – Этот голос гипнотизировал меня, повесить бы трубку, да не могу, слушаю, словно бандерлог Каа.

– Правила такие. Помнишь, как ты в пятом классе курить пыталась? Я тебя поймала и по губам надавала, а ты еще плакала и просила тетке не рассказывать.

– И ты не рассказала.

– Не рассказала.

Пауза. Я вспоминаю давний случай и заодно пытаюсь сообразить, кому же о нем рассказывала. Выходило, никому. Случай-то ничем непримечательный, пустяк, и ко всему неприятный. А Лара помнит, вернее, напоминает. Значит, все-таки она.

А кто ж еще. Записки, суп в холодильнике, сок и картина – это, значит, нормально, а звонок удивляет. Тут уж либо верить, либо нет.

– Ники, ты же веришь, что это я?

– Верю.

– Спасибо. – Ларин голос терялся среди треска и шума. – Ника, милая моя, мне очень-очень нужна твоя помощь. Ты должна вернуться к Салаватову!

– Что?

– Послушай, у меня мало времени, очень мало. Тимур не виноват. Он не убивал меня, а ты сделала так, что он понес незаслуженное наказание, это плохо, Ника. Ты украла чужую жизнь, и за это потом, после смерти, будешь наказана, понимаешь?

Нет, не понимаю и понимать не хочу. Как это Салаватов не виноват, если он виноват?

– Ты ведь не видела, как он вернулся, правда? Только не обманывай, я же знаю.

– Не видела, но Лара это же он больше не кому!

– Не надо, Ника, ничего не говори, просто поверь, Тим не возвращался, вместо него пришел… другой человек.

– Кто?

– Извини, но сказать не могу. Это против правил. Ника, милая моя сестренка, ради себя… ради меня… не надо никого искать, не надо никому мстить, это неправильно, так нельзя. Не повторяй моих ошибок.

– А что мне делать? – Я совершенно растерялась. Это как если живешь-живешь, а потом вдруг оказывается, что живешь неправильно. Ну совсем неправильно, жить надо было иначе и думать иначе, и все тоже делать иначе, а ты все не можешь отойти от старых мыслей… В общем, тут любой растеряется.

– Иди к нему. Поговори, он простит, Салаватов хороший. Скажи, что я просила приглядеть за тобой. Скажи, что он мне должен.

– Должен?

– Должен. Если станет артачиться, напомни про укол. Скажи, что из-за того укола, который в мастерской, все и началось…

– Какой укол?

– Он знает. – Лара увильнула от ответа. – Ты с ним должна провести шесть месяцев. По месяцу за год.

– И что тогда?

– Тогда тебя простят. Поверь, это очень мягкие условия. Сюда лучше не попадать… грязным.

– А разве я…

– А разве нет? Николь, милая, дорогая моя, сестренка моя, пожалуйста, ради меня, ради памяти обо мне, сделай то, о чем прошу.

– Пойти к Салаватову? – Да меня от одной мысли о нем в дрожь бросает.

– Не просто пойти. Ты должна жить с ним в одном доме, под одной крышей, есть один хлеб, спать в одной постели… если понадобится. Все, что угодно, лишь бы он тебя простил.

– А потом что?

– Потом мы с тобою встретимся. Скоро, я обещаю…

Год 1905. Продолжение

В лесу было по-весеннему сыро. Под зеленым покрывалом мха скрывались не то, что лужи – настоящие моря, ботинки моментально промокли, а еще и сверху капало: и с молодых, полупрозрачных листочков, и с толстых веток, и с порыжевшей за зиму хвои. Невыносимо! Но Палевич упрямо шагал следом за понурым Федором.

– Тут ее нашли. – Ткнул он в кусты по правую сторону тропы. – Она отца схоронила самовольно, на церковь да на кладбище в городе денег-то не было, вот с Василем, который на хуторе живет, и закопали старика в лесу. Василь домой воротился, а она уже после к себе пошла. Дорогу-то с поляны знала, Стася, хоть и незрячая была, но по лесу могла одна ходить, здешние тропинки ей малолетства знакомы.

Федор точно оправдывался за незаконное захоронение в лесу, когда человека зарывают в землю, точно собаку. Небось, ежели б не убийство, то полиция о смерти лесника узнала б не скоро, а во всем порядок быть должон.

Полиция не узнала бы… Мысль завертелась в голове, точно беличье колесо. А что если… Да, в самом деле, скорее всего так оно и есть! Понятно, что оборотень в лесу делал, он прятал тело!

Чье тело? А это еще предстоит выяснить.

– Лес обыскивали? – Уже задав вопрос, Палевич поразился, насколько глупо тот звучит. Как можно обыскать всю эту непроходимую, неуютную чащу, мокрую и враждебную к людям. В городе Аполлон Бенедиктович чувствовал себя несоизмеримо спокойнее, в городе он бы сразу понял, где и что искать, а тут… Куда ни глянь – мох, гнилые прошлогодние листья да прелая хвоя.

– А чего искать? – Удивился Федор. – Следы вокруг тела волчьи токмо были, да и то старые, ее ж не сразу нашли, зверье поесть успело. Страх вспомнить, что с нее, бедолаги, осталась.

Федор вновь перекрестился.

– А больше никто не пропадал?

– Кузнец, я ж вам про него сказывал, что ушел на болота клад искать и все, больше его не видели. Он по жизни блаженным был, все проклятым золотом грезил и грезил, видать, оно его к себе и прибрало-то.

– Какое золото? – В сей местности определенно чувствовался переизбыток легенд, то тебе оборотень, то золото какое-то проклятое.

– Так Богуслава жеж. Он богатый был, собака, а, как почуял, что скоро конец настанет, что Вайдин сын не отступится, пока весь род Камушевских под корень не изведет, так и решил откупиться. Собрал золото, какое в доме было, и в лес повез, чтоб, значит, с оборотнем полюбовный договор заключить. Да только не вышло у него! – Федор перешел на шепот, и Палевичу пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать невнятное бормотание жандарма.

– Мертвым его в лесу нашли, вроде с коня упал и разбился насмерть, а золота при нем ни крупиночки, все куда-то спрятал. Вот и пошел слух, будто бы оставил Богуслав богатство свое в тайном месте, якобы в уплату за грехи, и, если кому удастся то золото сыскать, тот не только сам богатым станет, но и детям, и внукам жизнь достойную обеспечит.

– А было ли золото? – Палевичу на своем веку приходилось слышать немало подобных легенд, однако на его памяти еще никому не удавалось обнаружить зачарованный клад. Видать, действительно запирали их в земле крепко, не словом – кровью запечатывая.

– Было. – Федор, прислонившись спиной к коричневому в лохмотьях коры стволу сосны, принялся перечислять. – Крест золотой, в три ладони длиной, рубинами и изумрудами украшенный. Он раньше в костеле стоял, а, как Богуслав помер, то и обнаружилась пропажа. Вместе с крестом исчез оклад с иконы, этот оклад на всю округу известен был, его в Италии делали и в Ватикане сам Папа освящал.

Верилось, конечно, слабо, но список впечатлял.

– И украшенья все Каролины Камушевской пропали бесследно, и цепь золотая, с которой Богуслав не расставался, и монет золотых старой чеканки больше тыщи! И цветок из цельного брильянта сделанный, про который говорили, будто он один дороже всех земель Камушевских. Не верите? Вот вам крест, что не вру! В книге приходской все записано! Шум большой поднялся, на всю округу, я, если хотите, могу список показать!

– Покажешь, всенепременно покажешь. – Аполлон Федорович испытывал странное ощущение, что мифический клад, мифический оборотень и убийства связаны между собой. Поскольку прежде не случалось обманываться в предчувствиях своих, то и на сей раз Палевич охотно поверил. Всенепременно следует взглянуть на сей прелюбопытнейший документ.

Однако, пора возвращаться, негоже опаздывать к обеду. Коли уж пани Наталья снизошла до приглашения, то представившуюся возможность нужно использовать. Да и возможно удастся выяснить, кто та незнакомка в черном, что приходила утром.

Тимур

Целый день кряду Тимур провалялся на кровати, наслаждаясь тишиной, покоем и тем удивительным фактом, что он за просто так может валяться на кровати и ничего не делать. Вот лежать и все. Ну, и думать еще, чтобы совсем уж не отупеть от вольной жизни. Денег на первое время хватит. Фирма, конечно, тихонько агонизировала под вздохи-ахи сотрудников, до глубины души пораженных арестом начальника. Однако сей факт ни в коей степени не помешал им растащить все более-менее ценное имущество, включая Тимурово кресло и Тимуров же кактус. Смешной был, зеленый, приплюснутый, словно лопающаяся от загулявших на жаре дрожжей пивная бочка, с длинными, чуть загнутыми на концах иглами и маленькими зелеными шариками-детками.

Больно? Да. Обидно? Да. А что поделаешь. Смешно думать, что сотрудники шесть лет будут пахать, дожидаясь босса, подобно средневековым вассалам, чей сюзерен застрял на затянувшейся войне с неверными. Да и в средневековье, если память не изменяет, не все так гладко было с сюзеренами и вассалами, чего уж ждать от насквозь циничного и делового двадцать первого века. Кто успел, тот и съел. Салаватовскую фирму с потрохами проглотили, косточек и тех не осталось. Ладно, он – не Пушкинская старуха, чтобы рыдать над разбитым корытом, и золотой рыбки на горизонте не видать, самому работать придется. И Тимур поработает с удовольствием, это ж на себя, а не на чужого дядю.

Из хороших новостей – банк, куда Салаватов откладывал по старой русской традиции "лишние" деньги, не прогорел, не обанкротился, не обманул. Вклад лежал, дожидаясь хозяина и обрастал процентами, как жирный хряк салом.

Для начала денег хватит. Закинув руки за голову, Тимур принялся мысленно вырисовывать, что и как станет делать. Завертелись-закрутились виртуальные колесики виртуального бизнеса, потекла в карман виртуальная прибыль, и даже тратится начала, когда зазвенел телефон. Черт, ну как чувствовал, не надо было его включать. Фирма с работящими сотрудниками и ангелообразной секретаршей моментально растаяла. Ну и кому, интересно знать, он понадобился в первом часу ночи?

– Алло?

Из трубки доносились треск, шипение и чье-то нервное, возбужденное дыхание.

– Алло?

Молчание в ответ. Ну, все понятно, Ника снова укололась или что она там еще делает, и решила поразвлечься. Вот же неугомонная душа!

– Ник, я знаю, что это ты, так что прекрати маяться дурью и ложись спать.

Трубка ответила сдавленным смешком.

– Уши оборву. – Пригрозил Тимур, нажимая на "отбой". Подумав, он и шнур выдернул, так спокойнее.

Первым, кого он увидел, выйдя из квартиры, была Ника. Вот вам и здрасти. Она сидела на скамеечке с видом бедной сиротки, приехавшей в гости к богатым родственникам, и теперь гадающей: пустят ее в дом или сразу погонят прочь. Аж слезу прошибает, какая она несчастно-правильная, спинка пряменькая, коленки вместе, глазки опущены, ручки нервно теребят подол юбчонки. Тьфу ты! Что ей на этот раз нужно-то?

– Здравствуй. – Пробормотала она, поднимаясь навстречу.

– И тебе не болеть.

А глаза у нее красные и опухшие, словно Ника ночь напролет в подушку рыдала.

– Ага, тебя, несчастного, оплакивала. – Буркнула Сущность.

– А я к тебе.

– А меня дома нет. – Не хватало еще ее в квартиру пускать, кто знает, чего от нее ждать-то. Он ее в квартиру пригласит, а она потом обвинит в попытке изнасилования. Нет уж, он про эти штучки под общим названием "давай поговорим наедине", наслышан, пускай другого лопуха ищет.

– Тим, ну, пожалуйста. Пожалуйста, выслушай. Мне надо… Я… Я извинится хочу…

– За вчерашнее.

– Тогда уж за позавчерашнее. – Поправила Сущность, с интересом прислушиваясь к разговору.