У них были общие цели, но каждый желал лидировать. Они оба хотели составить пару, но каждый хотел быть в этой паре главным. Каждый возвышал себя и свое видение того, каким должен быть Паргорон.

И каждый принижал заслуги другого.

Иногда чаша терпения переполнялась. Около тысячи лет назад они по-настоящему воевали. Чудовища Оргротора брали штурмом Мазекресс, а та успокаивала их своими песнями, ломала волю и обращала против создателя.

При этом она их еще и трансформировала. Она всегда считала, что может сделать лучше. Всегда находила, что можно исправить или усовершенствовать.

Но в одном она уступала Оргротору. В отличие от него, Мазекресс не могла создавать жизнь с нуля. Только менять уже существующее. И Отец Чудовищ не упускал возможности об этом напомнить.

– Зря мы столько раз ссорились, – сказал он, касаясь изящной руки Ярлыка. – Нам просто следует принять себя такими, какие мы есть. Я несу детородную силу Древнейшего и создаю жизнь. Ты же – Сердце этого мира. Тебе следует принять это и задуматься о своем главенстве над ла-ционне… над всеми обитателями Паргорона. Мне же оставь то, ради чего существую я.

– Оргротор, я прекрасно понимаю, что ты пытаешься меня уязвить, – мягко ответила Мазекресс. – Былые обиды заставляют колкости плясать на твоем языке. Но ты должен понимать, что я воплощаю не тривиальный кусок плоти, не буквально анатомический орган, а саму любовь Древнейшего. Больше всего он любил творение. Я не могу без этого.

– Да… Я понимаю. Я тоже воплощаю не буквально… орган…

– К счастью. Иначе нам всем было бы очень неловко с тобой общаться.

Оргротор натянуто улыбнулся. Шпилька Мазекресс оказалась больнее.

Будь он совсем юн, как когда-то – мог бы обидеться. Но возраст Отца Чудовищ приближался к десяти тысячам лет. Он испытал за это время бесконечно много – и о многом же передумал. Ему, в общем-то, повезло с происхождением, поскольку во многих культурах его образ – самый сильный. Где-то вызывающий стыд, где-то смех, но при этом обладающий бесконечным глубинным контролем над психикой смертных… да и бессмертных.

Он уступает в могуществе Триумвирату, но его способности уникальны. Он единственный сумел создать существ, равных тем, что явились непосредственно из Тела. Бушуки, кэ-миало и гхьетшедарии – такая же Плоть Древнейшего, как гохерримы, нактархимы и сурдиты. У них нет памяти о том, что они были частью чего-то большего, они явились в мир через его посредничество… и это самое веское доказательство его власти над миром. Он не приказывает – но он делает жизнь такой, какая она есть.

И все-таки… не такой, как хотелось бы. Не до конца. Небезупречно.

– Я много кого создал, – произнес Оргротор, глядя вдаль. – Много кого породил. Но всегда были какие-то недочеты. Не получается добиться совершенства. Такого, каким его видел бы Он.

– Возможно, мы добьемся его вместе.

– Возможно. Я раскритиковал тебя, но ты… действительно улучшаешь мои творения. И для этого тебе не нужна помощь других Органов.

Это было нелегко произнести. Нелегко признать.

– Я всегда восхищалась твоим умением создать жизнь с нуля, – прозвучал мелодичный голос. – Ты слишком строг к себе. Твои творения… они небезупречны, но жизнь не бывает безупречной. Древнейший всю вечность тянулся сердцем к идеалу – но так и не смог его достичь. А мы – всего лишь две его частички.

– Я не настолько безумен, чтобы пытаться достичь идеала Древнейшего… но хотел бы достичь собственного.

– Что если нам попробовать вместе?

Они как-то незаметно придвигались все ближе. Ярлык Мазекресс уже почти касался Оргротора. Дыхание ее физического тела становилось все жарче. Воздух наполняли миазмы демонического вожделения.

– Я возьму с тебя брачную клятву, – тихо сказал Оргротор. – И сам принесу такую же.

– О непричинении вреда и защите интересов друг друга, – согласилась Мазекресс. – Попробуем создать жизнь, которая будет… нести нашу волю. Нас обоих. Здесь и за Кромкой.

– И ты никогда не будешь рассказывать им, откуда я взялся, – шутливо потребовал Оргротор.

– Не порть момент.

Их соитие… вы же понимаете, что Оргротор сошелся не с Ярлыком? Едва они заключили договор и уверились в чистоте помыслов друг друга, остальное не заставило себя ждать. И эта сцена… она была прекрасна на метафизическом плане, но у какого-нибудь смертного вызвала бы рвоту.

Возможно, безумие.

И она была длительной. Она была очень длительной. Она продолжалась часы… дни… недель тогда не было, поскольку не было Нижнего Света, но она продолжалась недели. Оргротор и Мазекресс не могли насытиться друг другом.

В некотором смысле… в некотором смысле это происходит по сей день. Оргротор и Мазекресс оказались настолько идеальной парой, что они буквально… срослись. С каждым днем, с каждой неделей этого необыкновенного соития Оргротор все глубже погружался в лоно Мазекресс.

Их плоть все сильнее взаимопроникала. Граница меж их существами становилась все менее четкой. Сознания все теснее переплетались.

И спустя какое-то время они перестали воспринимать себя по отдельности. Стали фактически единым целым.

Мазекресс была гораздо больше, и она была сильнее, так что внешне осталась одна она. Но она… изменилась. Именно тогда у нее появились многочисленные хоботы. Она не обрела подвижности, осталась вросшей в землю, но Паргорон везде Паргорон, а покидать его она все равно не собиралась.

Никто из них не собирался.

Оргротор не погиб. Он органично вплелся в это новое существо. Как те самцы глубоководных рыб, которые настолько щедры к будущим поколениям, что отказываются от собственной индивидуальности и навсегда прирастают к своим самкам.

– Подожди… – подал голос Дегатти. – То есть эти ее хоботы… это… это…

– Ну нет же, – поморщился Янгфанхофен. – Не опошляй.

Но для всего остального Паргорона Оргротор погиб. Его дети перестали чувствовать его присутствие. Он исчез, осталась только Мазекресс. И все стали считать, что она его убила. Поглотила, вероятно… в общем-то, это было почти правдой. Демоны и в самом деле частенько проделывают такое друг с другом, это заложено в их природе. Им свойственно забирать, а не дарить. Поглощать, а не расточать.

Однако на самом деле то было не поглощение, а слияние. Мазекресс не убивала Оргротора, он по-прежнему жив внутри нее, активно влияет на ее решения… и пребывает в вечном блаженстве.

Своего идеала он достиг.

– Помянем, – поднял бокал Бельзедор.

– Помянем, – поднял и Дегатти.

А Мазекресс вскоре после этого получила прозвище Матери Демонов. Она перестала просто переделывать других существ и начала порождать новых, сама по себе. В Паргороне стали появляться невиданные прежде зверодемоны – иногда штучные, иногда скопом. Она экспериментировала, тренировалась, выбирала лучшие стратегии.

В слиянии с Оргротором она обрела новое могущество. И через некоторое время начала усложнять задачи, создавая разумных существ. Тех, кого потом будут называть низшими демонами.

Но это все произойдет уже позже. А первые несколько десятилетий у них с Оргротором был… медовый месяц. Они просто наслаждались друг другом, пока над Чашей сгущались тучи, пока все громче гремели громы, и сверкали клинки гохерримов.

Паргорон вступал в финальную фазу Десяти Тысяч Лет Войны. И началась она с решающей битвы Зубов и Ногтей.

Десять Тысяч Лет Войны. Часть 2

55307 год до Н.Э, Паргорон, где-то на границе Пекельной Чаши и Каменистых Земель.

В небесах пылал Центральный Огонь. Воздух дрожал от жара. Мистлето сегодня был не в духе, он ворочался и бурчал в своей пламенной обители, а внутренняя сторона Чаши скворчала, как яичница. Дворцы гхьетшедариев окутались призрачной дымкой, их владельцы изогнули пространство, подстраивая под себя климат.

Но прямо здесь гхьетшедариев не было… почти. Один-единственный таки явился посмотреть на события – до жути любопытный весельчак Гариадолл. Он парил высоко в воздухе и хищно ухмылялся, не в силах дождаться начала. Он сам пока не решил, хочет ли помочь одной из сторон или просто таращиться со стороны… в общем, ему было все равно, лишь бы повеселиться.

Но он единственный был настроен так несерьезно. Внизу раскалились добела ауры. Десятки тысяч высших демонов сошлись в одном месте – там, где пески Пекельной Чаши превращались в пыльную равнину Каменистых Земель. В одну сторону уходила пустыня, постепенно все сильнее загибаясь, исчезая в дрожащей дымке. В другую – потрескавшаяся почва, поначалу ровная, но затем вздымающаяся холмами и скалистыми отрогами.

Гохерримы обрушились на нактархимов четыре года назад. Их легионы мгновенным штурмом уничтожили три крепости – но оказалось, что нактархимы сами выставили их на съедение. Они давно смекнули, что планируют заклятые враги, и дали тем узнать о якобы важнейших своих точках. На деле же то были пустышки – толком не защищенные, зато окутанные сложными миражами. Гохерримы зря потратили время, а нактархимы вовремя узнали о нападении.

Они не любили открытые бои, Ногти Древнейшего. Им не нравились лобовые атаки и поединки лицом к лицу. Нактархимы предпочитали силе скорость, а мощным и неотвратимым ударам – точные и непредсказуемые. На внутренней стороне Чаши невозможно таиться в ночи, поскольку настоящие ночи случаются там лишь изредка, но за сотню веков нактархимы научились множеству трюков.

У них не было демонических клинков – но у них тоже была демоническая сила. Они заключали ее в собственных телах, прятали под костяной броней. Это во многом даже удобнее, во многом надежнее… но тем слаще было гохерримам эту броню вспарывать.

Еще нактархимы зависели от своих крепостей. В них они создавали средоточия силы, насыщали сами стены душами… далеко не в таких масштабах, как потом будут делать бушуки, но тем не менее. Это давало им преимущество – но это же делало их замки желанными призами. Потеря каждого была весьма болезненна.

Поэтому открытого противостояния нактархимы долго не принимали. Ускользали от гохерримских легионов, рассыпались в холмах и ущельях Каменистых Земель, наносили булавочные уколы, выбивали врагов по одному, обрушивались на спящих. До последнего скрывались в самых тайных своих крепостях, подставляли гохерримам менее ценные, устраивали засады и обманки.

Их тактика воплощала в себе все то, что гохерримы особенно не переносили.

Таким образом Зубы и Ногти воевали тысячелетиями. Кланы нападали на кланы, одиночки на одиночек. Вечное кровопролитие, бесконечные битвы. Но прежде каждый клан был сам по себе, и иногда случались даже междоусобицы – теперь же гохерримы отступать не собирались. Они шли железной лавой, вырезая и вычищая всех, кого могли.

Нактархимы не были так централизованы. Между собой они все были в союзе, они не вели междоусобиц, как гохерримы, но это были зыбкие союзы, шаткие. Старейшины даже сейчас что-то выгадывали, торговались друг с другом. Каждый хотел, чтобы именно его клан пострадал меньше остальных, чтобы основные удары пришлись на других.

У гохерримов в основном гибли разведчики. Ядро их войска было неуязвимо, но оно было слишком велико и отовсюду заметно. Для поиска и вылавливания нактархимов отправлялись летучие отряды – и они порой попадали в ловушки. Прямо сейчас семь молодых гохерримов скакали по ущелью, за ними развевались плащи, кони храпели – а впереди мелькала серая тень.

Нактархим убегал. Глупый нактархим пытался удрать, но клинки разведчиков уже пылали, и от них расходился жар, и демоническая сила струилась в скакунов, разгоняя их сверх возможного. Во все стороны летели камни, копыта высекали искры, силуэты всадников размылись, они достигли пределов скорости нактархима… а вот и превысили!

– Заходи слева! – крикнула юная Эсветегона.