Полностью простив Шеферду его прегрешение, Пол теперь даже испытывал некоторую неловкость из-за того, что тот так расстроился, когда раскрылась его роль осведомителя. Пол встал.

– Куда ты, милый? – спросила Анита.

– За Шефердом.

– Он не говорил, что у тебя полный упадок сил, – сказал Бэйер.

Кронер поморщился, глядя на Бэйера.

– Он действительно не делал этого. Если хочешь, я сам схожу за ним. Я виноват, что заговорил на эту тему. Это не Шеферд, и бедняга…

– Я просто подумал, что это Шеферд, – вмешался Бэйер.

– Я нахожу, что это следует сделать мне, – сказал Пол.

– Я тоже пойду, – сказала Анита. В ее голосе прозвучали мстительные нотки.

– Нет, ты лучше не ходи.

Пол быстро зашагал вдоль бара и услышал, что она идет за ним.

– Я ни за что не упущу этого момента.

– Я здесь, и нечего будет упускать, – сказал Пол, – я просто скажу ему, что все в порядке и что я его понимаю. Я и в самом деле его понимаю.

– Он хочет заполучить этот пост в Питсбурге, Пол. Поэтому он и сказал Кронеру, что у тебя полный упадок сил. А теперь он притих, потому что боится потерять свое место. Сейчас он попляшет!

– Я вовсе не собираюсь выгонять его.

– Но ты сможешь подержать его некоторое время в неизвестности, пусть понервничает. Поделом ему.

– Анита, прошу тебя, это касается только Шеферда и меня.

Теперь они стояли на дерне, устилающем дорожку для гольфа, затерянные в этом мире синих и черных тонов, в хрупком свете новорожденной луны. У первой площадки, широко расставив вытянутые ноги, сидел на скамейке Шеферд. Рядом с ним в одну линию выстроились три стакана с коктейлями.

– Шефи, – мягко окликнул его Пол.

– Хелло. – Это прозвучало без всякой интонации, никаких чувств за этим приветствием не скрывалось.

– Сматывайся! – шепотом приказал Пол Аните.

Она не двинулась с места, сжимая и разжимая руки.

– Суп остынет, – сказал Пол как можно более доброжелательно.

Он уселся на скамейку. Три выстроенные рядком стакана разделяли их.

– Мне ведь совершенно наплевать на то, сказал ты им, что я раскалываюсь, или нет.

Анита стояла в дюжине ярдов от них, ее силуэт обрисовывался на фоне балконной двери.

– А по мне, так пусть тебя хоть наизнанку выворачивает от злости, – сказал Шеферд. – Ладно, я им сказал. Ну и что? Можешь теперь меня выставить.

– Шефи, Богом клянусь, никто тебя не собирается выставлять.

Пол никогда не мог толком понять, как ему быть с Шефердом, он с трудом мог поверить в то, что кто-нибудь в самом деле мыслит так, как Шеферд. Когда Шеферд впервые приехал в Илиум, он объяснил Полу и Финнерти, что намерен с ними соревноваться. Смело ставя себя в смешное положение, он говорил о соревновании и перебирал с любым, кто только соглашался его слушать, различные острые моменты, когда смогли бы раскрыться способности его или кого-нибудь другого, моменты, на которые остальные смотрели как на обычную текучку, вещь незаметную и бессодержательную. Однако для Шеферда жизнь была площадкой для гольфа. С целыми сериями нача́л и окончаний, со строгим ведением счета набранных очков – для сравнения с другими партиями – после розыгрыша каждой лунки. Он постоянно огорчался или радовался победам или поражениям, которых никто, кроме него, не замечал, однако всегда со стоицизмом относился к правилам игры. Он не просил скидок, не давал скидок и не делал никакого различия между Полом, Финнерти или любым другим из своих коллег. Он был прекрасным инженером, скучным собеседником, упрямым хозяином своей судьбы, но никак не покровителем слабых.

Ерзая на скамейке, Пол попытался представить себя на месте Шеферда. Шеферд только что проиграл раунд и теперь с мрачным почтением к правилам соревнования хочет уплатить за проигрыш и перейти к следующему раунду, который он, как всегда, преисполнен решимости выиграть. Мир, в котором он живет, трудный мир, но ему не хотелось бы, чтобы он был иным. И один только Бог ведает почему.

– Хотел закрыть мне путь в Питсбург, так, что ли? – начал Пол.

– Считаю, что я больше подхожу для этого, – сказал Шеферд. – Но какая теперь разница? Я выбыл из игры.

– Ты проиграл.

– Я пытался выиграть и проиграл, – сказал Шеферд. – Это разные вещи. А теперь валяй, можешь меня вышвырнуть.

Лучшим способом уколоть Шеферда было отказаться от соревнования.

– Не знаю, – сказал Пол, – я думаю, что ты и в Питсбурге был бы на месте. Если хочешь, я напишу тебе рекомендацию.

– Пол! – сказала Анита.

– Иди обратно, Анита, – сказал Пол. – Мы тоже вернемся через минуту.

Аниту просто распирало от желания дать Шеферду именно то, что ему сейчас требовалось, – борьбу, возможность зацепиться за что-нибудь в качестве исходной точки для нового, как он это называет, цикла игры.

– Я прощаю тебя, – сказал Пол. – И хочу, чтобы ты продолжал помогать мне, как прежде, если только ты сам этого хочешь. Лучшего человека на твое место и не придумаешь.

– И ты будешь держать меня под ногтем, так ведь?

Пол мрачно усмехнулся.

– Нет. Все останется как было. Держать тебя под ногтем? Как мог ты…

– Если ты сам меня не выставляешь, то я хочу, чтобы меня перевели.

– Хорошо. Но ты сам знаешь – не я решаю вопрос о переводе. А сейчас пойдем в столовую. Пошли? – Вставая, он протянул руку Шеферду. Шеферд, не приняв ее, прошмыгнул мимо.

Анита остановила его.

– Если у вас имелись какие-то соображения относительно состояния здоровья моего мужа, то, по-видимому, вам следовало бы в первую очередь высказать их ему или его доктору, – язвительно заметила она.

– Ваш муж и его доктор уже целый месяц прекрасно знают то, что я сказал Кронеру и Бэйеру. Пол настолько вышел из формы, что ему нельзя доверить даже ножную швейную машинку, не говоря уж о Питсбурге. – Шеферд распалялся по мере того, как к нему возвращалась уверенность в себе, а возможно, надеясь на то, что его слова будут услышаны в столовой.

Пол взял их под руки и повел в бар на виду у всех собравшихся. Все вопросительно глядели в их сторону. Пол, Анита и Шеферд, улыбаясь, рука об руку, пересекли помещение бара и направились в столовую.

– Что, нездоровится? – любезно осведомился у Шеферда Кронер.

– Да, сэр. Думаю, что это из-за эскалопа, который я съел за ланчем.

Кронер сочувственно покивал головой и повернулся к официанту.

– Я полагаю, молочный гренок не повредит мальчику? – Кронер старался любой ценой сохранить гармонию в своей семье и подсказать попавшему в трудное положение выход из него. Пол понимал, что теперь на протяжении всего вечера Кронер будет поддерживать – как сейчас с этим молочным гренком – версию о мнимой болезни Шеферда.

После кофе и ликера Пол выступил с краткой речью о включении Заводов Илиума в общую систему, подчиненную Национальному Производственному Совету. Затем он перешел к более широкой теме, которую назвал Второй Технической Революцией. Он читал свою речь, следя за тем, чтобы через правильные интервалы отрывать глаза от бумаги. Это было, как он уже пояснил сегодня после обеда Катарине Финч, старье – доклад о прогрессе, об укреплении веры в то, что они делают сейчас, и в то, что ими уже сделано в области промышленности. Машины трудились на Америку намного лучше, чем это когда-нибудь удавалось самим американцам. Теперь производилось больше товаров для большего числа людей, и производились они с меньшими затратами, и кто осмелится сказать, что это не великолепно и не заслуживает благодарности?! Это обычно повторялось всеми, кому только приходилось выступать с речами.

Во время обсуждения Кронер поднял руку и попросил разрешить дополнить доклад.

– Мне просто хочется подчеркнуть то, что ты говоришь, Пол, мне хочется указать на одну любопытную деталь. Одна лошадиная сила равняется приблизительно двадцати двум человеческим, и притом хорошим человеческим силам. И если мы переведем лошадиные силы одного из крупнейших прокатных станов в силы человеческие, то окажется, что один только этот стан за час производит бо́льшую работу, чем все рабы Соединенных Штатов периода Гражданской войны на протяжении двадцати четырех часов.

Он блаженно улыбнулся. Кронер был краеугольным камнем, источником веры и гордости всего Восточного района.

– Это очень интересная цифра, – сказал Пол, пытаясь отыскать в рукописи место, на котором он остановился. – И это, конечно, прямо относится к Первой Промышленной Революции, когда машины обесценили ручной труд. Вторая Революция, та, которую мы с вами сейчас завершаем, не так легко поддается выражению в цифрах, как это можно сделать с сэкономленным трудом. Если бы здесь была какая-нибудь единица измерения, вроде лошадиных сил, в которой можно было бы выразить усталость и раздражение человека, занятого монотонным трудом, тогда, пожалуй… Но такой единицы измерения нет.

– Но можно измерить количество брака, это уж я вам точно говорю, – сказал Бэйер, – а также самые невероятные и глупейшие ошибки, которые только можно себе представить. Убытки, простои, липу! Это прекрасно можно выразить в долларах, в долларах, которые тратились на никуда не годную работу.

– Правильно, но я всегда рассматривал это с точки зрения самого рабочего. Две промышленные революции ликвидировали два вида каторжного труда, и мне хотелось бы найти выражение того, от чего избавила людей Вторая Революция.

– Я работаю как каторжник, – сказал Бэйер.

Все расхохотались.

– Я говорю о тех, по ту сторону реки, – сказал Пол.

– Они никогда не работали, – сказал Кронер.

И опять все расхохотались.

– И они размножаются, как кролики, – сказала Анита.

– Кто это здесь отпускает грязные шуточки по поводу размножения кроликов? – спросил появившийся в дверях Финнерти. Он слегка покачивался, дыхание у него было учащенным. Видимо, он все же отыскал свое виски. – Так кто же это? Когда маленькая крольчиха пришла в кладовку к кролику, а клерк…

Кронер моментально оказался на ногах.

– О Финнерти, как ты себя чувствуешь, мой мальчик? – Он подозвал официанта. – Ты как раз подоспел к кофе, мой мальчик, к большой чашке черного кофе. – Он наложил свою гигантскую лапу на Финнерти и направил его к только что освобожденному Анитой месту. Финнерти поднял со стола карточку сидящего рядом с ним инженера, покосился на нее, а затем и на инженера.

– А где же, черт побери, моя карточка?

– Дайте ему его карточку, ради всего святого, – сказала Анита.

Пол вытащил карточку из кармана, расправил ее и положил перед Финнерти. Финнерти удовлетворенно кивнул и погрузился в мрачное молчание.

– Мы как раз говорили о Второй Промышленной Революции, – сказал Кронер, как будто ничего не произошло. – Пол говорил о том, что нет единиц измерения, чтобы определить, какое количество каторжной работы она ликвидировала. Я считаю, что это можно выразить графически при помощи кривой.

– Но только не приход маленькой крольчихи в кладовку к кролику, – сказал Финнерти.

Его замечание игнорировали все, кто следил за объяснениями Кронера.

– Если мы пересчитаем количество рабочих часов, затрачиваемых человеком, на количество действующих вакуумных трубок, то увидим, что количество рабочих часов человека понижается, а количество трубок увеличивается.

– Подобно кроликам, – сказал Финнерти.

– Да, как вы правильно заметили, – улыбнулся Кронер, – подобно кроликам. Кстати, Пол, еще один интересный аспект, о котором тебе, возможно, говорил когда-нибудь твой отец, заключается он в том, что люди сначала не обращали особого внимания на то, что ты называешь Второй Промышленной Революцией, и это тянулось довольно долго. У всех в голове была атомная энергия, и все толковали о том, что иное использование атомной энергии должно перевернуть весь мир. Атомный век – вот на что все замахивались. Помнишь, Бэйер? А тем временем вакуумные трубки множились, как кролики.

– Соответственно возрастало и потребление наркотиков, алкоголизм, число самоубийств, – сказал Финнерти.

– Эд! – сказала Анита.