Одна из них, возникшая в дальнем углу зала, стала медленно приближаться к трону. С каждым ударом останавливающегося сердца темный силуэт приближался, дрожа и расплываясь в мареве раскаленных жаровен. Лис уже не мог понять, где явь, а где призраки, порожденные угасающим сознанием. Он лишь шире раскрывал рот и напрягался из последних сил, стараясь протолкнуть в легкие хоть малую толику воздуха.

Силуэт приблизился, оказавшись еще одной фигурой в черном балахоне. Несмотря на одежды, скрывающие фигуру, ее очертания были смутно знакомыми. Но эту информацию умирающий мозг выдал скорее по привычке, нежели по необходимости, как смертельно раненный олень все еще бежит от волков, путаясь ногами в собственных кишках, вывалившихся из распоротого брюха. Какая разница, знаешь ли ты кого-то или нет, когда шею уже щекочет холодное дыхание смерти?

Однако Лис успел рассмотреть, как некто в черном воздел кверху руки. В одной из них тускло блеснул вороненым клинком нож, в другой было зажато нечто, напоминающее небольшие кузнечные клещи.

– Да славится Ночь! – резанули по ушам пронзительные голоса. – Да примет она от тебя, неофит, твою добровольную жертву!

Внезапно Лис ощутил резкую боль в горле. Он непроизвольно попытался сомкнуть челюсти, но не тут-то было. Металлические змеи проникли в рот и теперь, кроша зубы, раздирали его, как ученик лекаря раздвигает крючьями рану, чтобы учитель мог извлечь из нее наконечник стрелы.

А потом Лис увидел собственный язык, вытянутый изо рта на, казалось бы, нереальную длину. Узкий кусочек плоти, средоточие немыслимой боли, которое тянул, тянул на себя клещами мучитель в черном балахоне. Из-под капюшона на мгновение блеснули глаза, и в помутненный запредельной болью мозг парня молнией ворвалось узнавание. Абсолютно неживые глаза смотрели словно сквозь Лиса в то время, как рука мессира, сжимающая нож, приближалась к лицу несчастного…

Стальные змеи на мгновение ослабили петли, сжимающие шею, и из груди парня вырвался страшный вопль, когда он почувствовал, как ледяная сталь вгрызается в корень языка. Но тут же крик перешел в бульканье. Горячий поток хлынул из образовавшейся раны, заливаясь в горло и обильно брызжа на новую одежду. Но захлебнуться в собственной крови Лису было не суждено.

Неторопливым движением руки мессир бросил отрезанный язык в жаровню. Трепещущее мясо мерзко зашипело на раскаленных углях. Понаблюдав, как корчится от нестерпимого жара кусочек человеческой плоти, мессир деловито засунул за веревочный пояс окровавленные нож и клещи. После чего он протянул руку и вытащил из жаровни металлический прут, расплющенный на конце в небольшую блямбу, сияющую от жара, словно крохотное солнце.

От нереальной боли и значительной кровопотери беспамятство уже заволакивало сознание Лиса. Но недостаточно быстро. Несчастный мысленно умолял всех Высших и Низших богов, чтобы они побыстрее забрали его душу… Но боги не спешили. Вероятно, им было интересно смотреть, как мессир медленно подносит огненную каплю к лицу своей жертвы, как резким движением просовывает железо в горло, по пути доламывая и без того раскрошенные зубы, и как от великих мучений сокращается в конвульсиях человеческое тело…

Но сам Лис уже не чувствовал боли. Когда страдания становятся запредельными, боги либо забирают страдальца к себе, либо милосердно гасят сознание. Последнее, что Лис осознал, был запах горелого мяса, ударивший в ноздри. Так же пахла деревня, сожженная драконом. Так же пах мертвый рыцарь и его лошадь…

Запах смерти.

«Скорее бы…» – пронеслось в голове Лиса, прежде чем он провалился в черную бездонную пропасть…

* * *

Тысячи ледяных игл кололи лицо, шею, грудь, руки. Но больнее всего было губам. Казалось, что иголки бьют по оголенному мясу, с которого только что содрали нежную кожу.

От этой боли он и пришел в себя. А может, от холода, неистово ломящего кости. Или же от ветра, назойливо теребящего ресницы, слипшиеся от слез и крови.

Разлепить веки было непросто, но Лис все-таки сделал это.

Над ним от края до края мира раскинулось небо с крупными звездами. Обе луны внимательно смотрели на парня с высоты, словно тревожась – не простынет ли он, лежа на земле под мелким ночным дождем?

Но Лису было все равно. Перед его глазами все еще стоял полутемный зал с троном из стальных змей и мертвое лицо мессира поверх крохотного раскаленного солнца.

Парень знал: стоит пошевелиться – и тело немедленно отзовется взрывом запредельной боли. Поэтому уж лучше лежать на сырой земле, смотреть в небо и ощущать, как дождь бьет по сожженным губам, и как медленно, но неотвратимо подбирается ночная сырость к пока еще теплому сердцу.

Но умереть сейчас, лежа на мокрой земле, ему было не суждено.

Внезапно одну из лун загородило пламя факела, и Лис невольно прищурился.

– Слышь, бродяга, чего это ты здесь разлегся? – раздался над головой грубый голос. Капля горячей смолы упала на лицо парня, он невольно дернулся – и тут сбылись самые худшие его ожидания. Боль, притаившаяся в его теле, вырвалась наружу. Адский огонь опалил горло. Парень застонал, зажал ладонями рот и принялся корчиться на земле.

– Может, у него падучая? – с сомнением поинтересовался другой голос. – Или же демоны вселились в этого бродягу и теперь мучают его изнутри?

– Самое лучшее средство от демонов и падучей – это веревка, – авторитетно заявил первый. – Была бы моя воля, я б всех этих нищих, бездельников и бродяг отправлял на виселицу сразу после поимки.

– Сразу нельзя, – вздохнул второй. – Какой же это закон будет, если сразу? Надо, чтоб судья приговор прочитал, тогда можно. А так чтоб вот после поимки и прямо тут же вешать – никак нельзя…

– Ладно, хорош трепаться, служивый. Давай-ка лучше глянем, что это за любитель загорать по ночам в луже…

Чья-то сильная рука ухватила Лиса за шиворот и рывком поставила на ноги. На запястьях парня сомкнулись стальные перчатки, рванули вниз, вынуждая оторвать от лица ладони.

Перед ним стояли двое стражников, закованных в стальные доспехи. Один из них держал в руке факел и пытливо заглядывал в лицо пленника.

– Разрази меня гром! – воскликнул вдруг факельщик. – Пусть Низшие прямо сейчас уволокут мою душу под землю, если это не тот же самый прохвост, которого мы упустили вчерашней ночью!

– Точно, он, – удивленно протянул второй стражник. – Похоже, выперли его из дома с фонарем, и теперь ему не миновать петли…

Насквозь промокшая рубаха облепила тело Лиса, словно саван мертвеца, вылезшего из полузатопленной могилы. Парня начало не на шутку трясти – нервная дрожь от пережитого и ночной холод сделали свое дело. Осколки зубов стучали друг о друга, и унять эту дрожь не было никакой возможности.

– Что это с ним? – немного испуганно спросил стражник.

– Демоны его изнутри мучают, – пояснил факельщик, отвешивая Лису тяжелый удар кулаком в живот, от которого парень согнулся в три погибели и снова рухнул в лужу. – Это тебе за то, что убежал, – прошипел стражник. – А это – за то, что нам начальник стражи из-за тебя по два талера из недельного жалованья высчитал.

Новый удар – на этот раз кованым сапогом в лицо – заставил Лиса разогнуться, хватанув при этом раскрытым ртом грязи из лужи. Вонючая жижа хлынула в легкие, и парень зашелся в надрывном кашле. Факельщик, ярясь все больше, замахнулся для нового удара, но напарник остановил его.

– Хватит, Крос, – сказал он. – Ты забьешь его насмерть, а за труп беглого преступника никто не даст нам награды.

– Тоже верно, – с сожалением проговорил стражник, переводя дух: не такое уж это простое дело – лупить преступников в полном пехотном доспехе. – Хватай его за одну руку, я возьму за другую – и потащили.

– Ну вот, если б ты его не бил, глядишь, он пошел бы сам, – вздохнул второй стражник.

– Вряд ли, – качнул тяжелым шлемом факельщик. – За этот год я уже третий раз подбираю беглых преступников неподалеку от дома с разбитым фонарем, и все в похожем состоянии. Не знаю, что там творится и почему городской страже запрещено переступать его порог, но по мне, стоило бы перевернуть этот домишко вверх дном.

– Это еще почему? – удивился второй стражник, пыхтя и отдуваясь – волочь безвольное тело по земле труд не из легких, даже если это тело подростка.

– Потому, что лишать языка беглых преступников имеет право только городской палач по приговору суда. Видел, как хрипел этот парень, да и морда у него вся в кровище. Я уверен, что у него тоже нет языка, и его выдрали ему в том самом доме. А кому нужно такое, кроме как слугам Низших, проводящим запретные обряды?

Второй стражник ничего не ответил. Его напарник, отличавшийся крутым норовом, сейчас говорил страшные вещи, за которые вполне сам мог лишиться языка. И составлять компанию говорливому товарищу в столь неприятном деле у стражника не было ни малейшего желания.

* * *

Он пришел в себя от тряски. Болтало настолько сильно, что измученному сознанию не оставалось ничего другого, как вынырнуть из спасительного беспамятства. Желудок, переполненный кровью, грязью и дождевой водой, настойчиво требовал очистки, и Лис, перегнувшись пополам, опорожнил его, при этом неслабо ткнувшись лицом во что-то твердое, пахнущее сырым деревом и засохшим дерьмом.

– Ну вот, – огорченно сказал кто-то рядом. – Так и знал, что в последний путь придется отправляться по щиколотку в блевотине.

Наконец желудок перестал сокращаться в болезненных спазмах, и Лис понял, что он стоит на коленях, упершись лбом в трясущийся деревянный пол. Судя по тому, как недовольно храпели лошади где-то впереди, его везли на старой, раздолбанной телеге. А еще он не чувствовал рук. Неужели и их тоже отрубили?

Парень сделал над собой усилие, разогнулся в пояснице, разлепил веки и осмотрелся.

Он не ошибся. Его действительно везли куда-то, словно вязанку хвороста, грубо брошенную в старый, рассохшийся, грубо сколоченный гроб на колесах, по которому давно печка плачет. Мысль насчет хвороста пришла Лису в голову, как только он обнаружил, что его руки туго стянуты за спиной ремнями. Помимо этого, обе ноги парня были плотно обхвачены железными обручами грубой ковки. В борт телеги была вделана мощная скоба, соединенная с ножными кандалами двумя короткими и толстыми цепями.

Справа от Лиса валялся связанный по рукам и ногам грузный мужик, с виду весен сорока от роду. То ли спал, то ли был без сознания. От каждого толчка телеги его мясистое тело колыхалось, словно куча студня.

Напротив Лиса, прислонившись спиной к противоположному борту телеги, сидел тощий дед в драном, грязном рубище, так же, как и Лис, со связанными за спиной руками и кандалами на ногах. Тело несчастного покрывали многочисленные рубцы и ожоги – не иначе, следы жестоких пыток. Спутанная борода старика, достававшая ему до пупа, мерно колыхалась в такт покачиваниям телеги – похоже, сидевший на козлах возница твердо вознамерился пересчитать колесами все ямы и выбоины дороги. Лис почувствовал, что еще немного, и его пустой желудок попытается вывернуться наружу, как карман нищего, пытающегося разыскать в своем тряпье завалявшуюся монетку.

– Потерпи, парень, – сказал дед. – Скоро приедем, и тогда все твои мучения разом закончатся.

Лис не совсем понял, о чем это говорит старик, но зато сумел рассмотреть за высоким бортом чей-то мерно покачивающийся вверх-вниз начищенный до блеска шлем со значком городской стражи. И еще один, чуть левее…

– Нехилый эскорт для двух бродяг и одного торгаша, правда, – усмехнулся щербатым ртом старик. – Дюжина всадников конной стражи, два сержанта, два арбалетчика, целый рыцарь во главе процессии и – подумать только – рядом с тем рыцарем самый настоящий боевой маг Сенситов!

Уловив в глазах Лиса немой вопрос, старик усмехнулся снова.

– Преступников не принято казнить в черте города, только дворяне удостаиваются такой чести. Мы же люди простые, немудрящие. Вывезут за ворота, приговор зачтут – и будем мы болтаться в петле, словно освежеванные бараньи туши, воронам на радость.