– Что это убийство? Родственники знают только, что она умерла, потому что требовалось их согласие, чтобы отключить ее от аппарата искусственной вентиляции. А о ее смерти знали еще до вскрытия. Я отправил к ее родственникам сотрудников, которые сообщат, что смерть не была естественной.

– Но убийство… Без следов удара на голове?

– Удар пришелся по затылку, так что вы ничего не увидели, а кожа не была повреждена. Кроме того, удар был нанесен каким-то предметом. Об этом свидетельствует характер повреждений черепа.

– Что это было?

– Пока не знаем. Все, что могло послужить орудием убийства, изъято и отправлено на экспертизу. Если среди этих предметов его нет, логично предположить, что преступник принес орудие убийства с собой. А потом забрал.

– Тогда почему вы полагаете, что ее ударили, а не… – начал Финни и сам ответил на неоконченный вопрос: – Да, конечно, вскрытие. Как вы сказали. Господи, я мог бы ей чем-то помочь… Меня учили обращать внимание на мелочи, но я ничего не увидел.

– Вы не могли знать, что произошло, Марк. Как вы сказали, она лежала на кровати в пижаме. Что вы должны были подумать? Возможно, сама сержант не знала, насколько серьезна ее травма. Ее ударили, но потерять сознание она могла не сразу. Возможно, у нее начала кружиться и болеть голова и она приняла парацетамол. А могла не помнить, что произошло. Легла в постель, не понимая, какая ей грозит опасность. Затем ей стало хуже, она потеряла сознание и впала в кому. Спасти ее можно было только в том случае, если б ее вовремя нашли и доставили в больницу, чтобы снизить внутричерепное давление. Но этого не случилось, и никто из знавших ее людей не виноват – кроме убийцы.

– Вы хотите сказать, что она знала убийцу?

– Если б нападение произошло на улице или в другом общественном месте, ее сразу нашли бы. Но факты говорят о том, что она впустила убийцу к себе в квартиру.

– Или у убийцы был ключ.

– Или так. Да.

– Наверное, ключи есть у родственников. Родителей, сестры… Может, даже у ее мужа, Росса Карвера.

– Даже?

– Они расстались. Года два назад?.. Или раньше?.. Но они вместе жили в этой квартире, когда были женаты. Может, у него остался ключ.

Финни вернулся на диван, взял круассан и разломил его пополам; поднял, но, похоже, не смог заставить себя есть. Вернув круассан на тарелку, он взял кофе. Рука у него дрожала, отметил Линли. Не слишком сильно, чтобы это заметил непрофессионал, но этого было не скрыть от человека, который более или менее регулярно допрашивает преступников.

– Расскажите мне о ее переводе, – попросил Линли. – Он был добровольным?

Финни колебался. Линли увидел, как он с усилием сглотнул.

– К сожалению, нет. Инициатором был я. Она предпочла бы остаться здесь.

– Вы упоминали о команде. Полагаю, она была ее частью.

– Да, – подтвердил Финни. – Она была хорошим полицейским и превосходным детективом.

– Тогда почему вы ее перевели?

– Это трудно объяснить, и я предпочел бы этого не делать. Но проблема была в том, как она работала. Наткнувшись на предполагаемую ниточку, предпочитала действовать самостоятельно. И предлагала свои варианты действий – так что она не была тем командным игроком, который мне тут нужен. Если что-то приходило ей в голову – даже если это не входило в круг наших обязанностей, – она этим занималась, а докладывала потом, если вообще докладывала. Мы с ней несколько раз спорили насчет того, что лучше для проекта.

– Над чем вы работали? – спросил Линли. Слово «проект» предполагало текущую задачу, возможно долговременную.

– Насилие в отношении женщин, – ответил Финни. – Но в основном женское обрезание. Она была полна решимости положить конец этой практике, вырвать с корнем. Разумеется, как и все мы. Но проблема в том, что она хотела немедленных действий в любом направлении, куда уводила ее фантазия, а расследование и без того шло трудно.

Линли взял свой круассан и отщипнул кусочек. Круассан оказался очень вкусным. Впрочем, как и кофе.

– Я могу понять ее рвение.

– Да. Конечно. Как женщина, она…

Линли не дал ему договорить:

– Она была не просто женщиной в конкретной ситуации.

– Что вы имеете в виду?

– Ее саму жестоко изуродовали. Это выяснилось при вскрытии. Думаю, она никому об этом не говорила, за исключением мужа.

Марк опустил взгляд. Рот у него приоткрылся. Несколько секунд он молчал, а в это время в «Орбиту» вошла шумная группа – вероятно, на второй завтрак.

– Нет, конечно, она мне не говорила, – наконец выдавил он из себя. Потом кивком указал на папки, которые принес Линли. – Вы сказали, жестоко?

– Инфибуляция^[9].

– Господи Иисусе… – В глазах Финни блеснули слезы. Он поднес ладонь к лицу, словно закрываясь от взгляда Линли. Возглавляя этот проект, он явно знал, что такое инфибуляция.

– По свидетельству патологоанатома из Министерства внутренних дел, операция была сделана много лет назад, возможно в младенчестве. Единственное, что мы знаем, – сделана она была варварски. Ее почти полностью зашили.

Марк поднял вторую руку, давая понять, что не желает знать подробности. Томас не мог его винить. Женщина была его коллегой. Удивление, ужас… И именно Марк Финни вынудил ее перевестись.

– Я не должен был ее переводить, – сказал тот, словно прочитав его мысли. – Почему она мне не сказала? Она могла бы сказать мне, почему… – Он растерянно умолк.

– Почему она не играла по вашим правилам?

– Все могло быть иначе, скажи она мне.

– Осмелюсь заметить, для такого признания она должна была вам полностью доверять, – сказал Линли. – А после того, что с ней сделали, ей, наверное, было трудно кому-то довериться. – Он допил кофе и встал. – Нам нужно взглянуть на все, чем она занималась в команде и что делала самостоятельно. Ее папки, записи, компьютер, отчеты о проделанной работе, цифровые фотографии и все остальное, что она могла задокументировать и передать вам – или утаить. И мне потребуется поговорить с ее коллегами.

– В нашей команде, кроме меня, есть еще два детектива и сержант Джейд Хопвуд, которая заменила Тео.

– Всего четыре человека? – удивился Линли. – И как вы собирались бороться с насилием в отношении женщин, имея в своем распоряжении только одного сержанта и двух детективов?

– Это все, что нам выделила служба столичной полиции, – ответил Финни. – Думаю, вы понимаете, с какими трудностями мы сталкиваемся.

Нью-Энд-сквер Хэмпстед Север Лондона

Сержант Уинстон Нката знал, что одна из причин, по которым ему поручили сообщить семье Тео Бонтемпи, что ее убили, заключалась в том, что он черный, как и его погибшая коллега – и, вероятно, ее семья. Его это не волновало, хотя он и задавал себе вопрос: неужели шеф – Линли – думает, что если услышать ужасную весть от человека своей расы, это каким-то образом ослабит удар? Он выслушал поручение молча, воздержавшись от вопросов и замечаний, хотя и не обрадовался. Никому не хочется сообщать такого рода новости.

Нкату удивил адрес родственников – Хэмпстед. Хэмпстед – это куча денег, а куча денег означает наследство, которое не все ушло на похороны или хорошо оплачиваемую работу. Выросший в многоквартирном доме на юге Лондона, в районе, который все еще ждет, чтобы стать модным, Уинстон привык к похожим на башни домам, смешению рас, войнам подростковых банд, обычно черных, и родителям – в частности, его собственным, – которые выпускали ребенка из квартиры только при условии, если он мог назвать место, куда направляется, и маршрут, не заводивший на чужую территорию. Но это не особо помогало. Он все равно присоединился к «Воинам Брикстона» – как и его брат Гарольд, который пребывал в тюрьме на содержании королевы и останется там еще как минимум семнадцать лет. Уинстон расстался с «Воинами» благодаря доброте и заинтересованности, проявленной копом – черным, как и семья Нкаты, – и в результате выбрал другой путь. За эти годы его жизнь сильно изменилась, но он давно пришел к выводу, что люди его расы, поселившиеся в Хэмпстеде, могут быть только знаменитостями: кинозвездами, известными спортсменами и тому подобное.

Адрес семьи Бонтемпи привел его на Нью-Энд-сквер, с утопающими в тени тротуарами и украшенными глицинией портиками домов. Жилье Бонтемпи впечатляло: особняк из красного кирпича, самый большой из всех соседних. Он был огорожен черной чугунной оградой. Между оградой и домом – цветущий сад. Дом трехэтажный – по пять больших окон на каждом этаже, – а из крыши торчит куча дымоходов. Имелась даже одноэтажная пристройка, хотя Нката никак не мог понять, зачем такому большому дому еще и пристройка. Перед домом была припаркована одна машина, «Лендровер» последней модели. Свою «Фиесту» сержант поставил прямо за ней.

Выбравшись из машины, он направился к калитке. Высота забора и калитки была чуть больше метра, но калитка тем не менее оказалась запертой. Нката нажал единственную кнопку. Ничего. Пришлось сделать еще несколько попыток. Наконец строгий женский голос ответил:

– Да? В чем дело?

Уинстон назвал себя, и замок на калитке открылся. Он вошел и направился к большой «пещере» из глицинии, видимо накрывавшей крыльцо. Так и оказалось. Глициния разрослась в трех направлениях из одного мощного ствола, который выглядел так, словно его перенесли сюда из райского сада, где Адаму и Еве указали на дверь. Вьющиеся побеги закрывали крыльцо, обрамляли окна первого этажа и тянулись к крыше.

Дверь открылась раньше, чем он успел подняться по ступенькам. На пороге, держась за ручку двери, стояла высокая и чрезвычайно привлекательная женщина. Примерно одного возраста с ним – двадцать семь – и одетая в летнее белое платье с узором из подсолнухов, перехваченное в талии. Ткань контрастировала с цветом ее кожи, но этот контраст был приятным. Ноги босые, заметил Нката, на ногтях красный лак; волосы распрямлены и спускаются по щекам аккуратной стрижкой, которая ей очень идет. Тщательный макияж, украшения. Все элегантное. Судя по ее виду, ею занимался профессиональный стилист.

– Новый Скотленд-Ярд? – неуверенно переспросила она, даже не пытаясь оторвать любопытный взгляд от длинного шрама на его лице. «Возможно, именно шрам вызвал у нее опасения», – подумал сержант.

Он протянул женщине удостоверение. Она прочла его, потом снова посмотрела на сержанта.

– Как, вы сказали, вас зовут? – Это было нечто вроде проверки.

– Произносится: «Н» плюс «ката», – ответил он.

– Значит, африканец.

– Мой отец из Африки. Мама с Ямайки.

– Но у вас нет ни того, ни другого акцента.

– Я родился здесь.

– Вы действительно из службы столичной полиции?

– Совершенно верно. И мне нужно поговорить с вашими родителями.

Женщина довольно резко повернулась, так что платье взметнулось вверх, обнажив нижнюю часть ног, и исчезла в доме. Дверь она оставила открытой, и Нката вошел. Он оказался в прихожей с отполированным до блеска полом из черного дуба. На полу лежал персидский ковер. Антикварные столики, рукоятки из полированной бронзы, пейзажи в золоченых рамах. Как выразилась бы Барбара Хейверс, семья Бонтемпи не прозябала в нужде.

Молодая женщина вернулась. В руках у нее был поднос с большой бутылкой воды «Сан-Пеллегрино» и четырьмя бокалами.

– Они скоро будут. Идите за мной, – сказала она и провела его в гостиную, похожую на картинку из журнала, посвященного дизайну квартир: мягкие диваны, мягкие кресла, обивка с узором из цветов и виноградных лоз, сияющий столик из красного дерева, антикварный шкафчик с необычной коллекцией маленьких фарфоровых фигурок женщин, обрезанных у талии. Об их назначении Нката даже не догадывался.

– Кстати, меня зовут Розальба. То есть Рози, – сказала женщина. – Вы насчет Тео? Я ее сестра.

Уинстон отвернулся от антикварного шкафчика.

– Да. Верно.

– «Сан-Пеллегрино»? – спросила она, поднимая бутылку.

– С удовольствием. Да. – Он не смог сдержать любопытства: – Можно задать вам вопрос: чем занимаются ваши родители?