Оператор повесил наушники на камеру, погасил яркий свет, постучал пальцем по стеклу аппаратной. Видеоинженер вскинул голову от компьютера и показал пальцы, сложенные колечком. Мол, все отлично, можешь пойти отдохнуть, и с завистью глянул на оператора, тот выбил сигарету из пачки, вышел из студии. Видеоинженер не мог покинуть пост, вдруг сервер даст сбой и показ фильма прервется.

Оператор прошел мимо охраны.

– Виктор, ты дверь не замыкай. Я только покурю на крыльце и назад.

– Что мне, лишний раз кнопкой щелкнуть жалко? Да и холодно, Петрович, мог бы в туалете покурить.

– Снег сегодня красивый. Прямо рождественская открытка, – вздохнул пожилой оператор, – помозговать надо, как его снять, – он замотал шею шарфом и вышел на крыльцо.

Медленно плыл, переливаясь и клубясь в лучах яркого фонаря подсветки, табачный дым. Оператор, чуть прищурившись, смотрел на серебристый снег сквозь причудливые изгибы синеватого дыма, с сожалением думая о том, что видеокамерой невозможно передать и половины всей сегодняшней вечерней красоты.

«Нужно слышать потрескивание ветвей, припорошенных снегом, нужно вдыхать морозный воздух. А снежинки вспыхивают как бриллианты, и тут же, рядом с ними, виднеется свежая изумрудная трава на теплотрассе, кажется, что среди нее новогодней ночью распустятся одуванчики».

На какое-то одно мгновение, абсолютно неожиданно для самого старого курильщика, струйка дыма над кончиком зажженной сигареты сложилась в силуэт стройной обнаженной девушки с пышными разлетевшимися волосами. Постояла секунду-другую. Оператор даже дыхание затаил, так и замер с открытым ртом, боясь спугнуть видение. А потом пригрезившаяся ему девушка качнулась, оторвалась от кончика сигареты, подхваченная легким, почти неощутимым движением ветра. И тут же расплылась бесформенным облачком в вечернем декабрьском воздухе, в котором уже витал аромат праздника.

«Вот же штука, – от досады оператор щелкнул сильными пальцами, – можешь сидеть с включенной камерой, совать под объектив зажженные сигареты, делать это несколько лет подряд. И все, никогда больше чудо не повторится. А я видел ее так ясно, так отчетливо. И всегда такое случается, когда нет под рукой камеры. Молодежь скажет, что такую девушку из дыма можно нарисовать и на компьютере. Но нет. Как нельзя нарисовать на нем и настоящий рождественский вечер. Его можно только увидеть. И потом вспомнить. То-то я размечтался. Это Европа уже вовсю Рождество празднует, а наше, православное, только после Нового года наступит. Новый год – самая работа. Мне праздники еще пережить надо».

Оператор с досадой отправил щелчком еще тлеющий окурок в рыхлый сугроб. Бычок пробил в нем темную норку, огонек на мгновение вспыхнул, осветил ее и погас.

«Вот так и моя жизнь. Все время горбатился на телевидении, больших людей снимал, праздники, трансляции. Всегда за кадром оставался. Никто моего лица не вспомнит. Постарел, на кабельное телевидение ушел. Еще пару лет поработаю, и вышвырнут меня в сугроб, как осыпавшуюся новогоднюю елку после праздника».

Оператор спрятал бензиновую зажигалку в один из многочисленных карманчиков на своей жилетке цвета хаки и потянул золотистую ручку стеклянной двери. Охранник слово сдержал, замок оказался разблокирован, но тут же щелкнул, когда дверь закрылась. Теперь ее открыть можно было только с пульта. На туфли налипло много снега, и оператор долго вытирал их о пластиковый коврик, лежавший у стойки охраны.

– Ты на Новый год дежуришь? – поинтересовался оператор.

– Нет уж, мне на прошлый выпало, – заулыбался Виктор, – теперь пусть другие его «всухую» встречают.

– Хорошая машинка, – похвалил оператор новенький мобильник, лежавший на стойке, – фирма выдала?

– Дождешься, – вздохнул охранник, – Балуев даже на Рождество не расщедрится. Сам купил.

Оператор поднял мобильник, глянул на дисплей.

– А толку, что он у тебя есть? Все равно в бомбоубежище он не работает. Земли над нами четыре метра и еще полутораметровый железобетон, напичканный рельсами. Не доходит сигнал. Разве что у самой двери стать.

– Не помогает, и там не берет, пробовал. Стекло металлом тонировано, экранирует.

– Тогда на хрена ты деньги тратил? Дома у тебя телефон и так есть.

– Теперь без мобилы ходить несолидно. Девушки любить перестанут, – отшутился охранник и убрал телефон со стойки.

Студия понемногу оживала, пустой и гулкий коридор наполнялся голосами. Его почти стерильную белизну теперь нарушали броские женские платья, строгие темные мужские костюмы. Живой выпуск новостей – это по масштабам кабельного телевидения огромное производство.

Редактор с диктором препирались, стоя под заправленным в сверкающую рамку фестивальным дипломом «За лучшее операторское решение телевизионных новостей».

– Я не успею прочитать твой текст за двадцать секунд, – настаивал диктор.

– На большее у нас нет видеоматериала, – не сдавалась редактор, – постараешься и прочтешь.

– Постараться могу. Прочесть – нет. Выброси из него пять строчек, тогда получится, или дочитаю уже в кадре.

– Ты же знаешь, что в последнем блоке мировых новостей все тексты звучат за кадром только под хроникальные съемки. По-другому мы не работаем.

– Тогда ничего не выйдет…

– Сможешь. Я и слова из него не выброшу…

Охранник Виктор слушал профессиональный спор. Каждый день перед выпуском вся новостийная бригада ругалась, иногда и до мата доходило.

«Послушать их, то можно подумать, что новости выйти в эфир не смогут. Сплошные накладки и проколы пойдут. А потом ничего, все получается. И текст укладывается, и видеоматериала хватает. И неважно, что в один день в мире, считай, ничего не случается, а в другой день повсюду сплошное кипение – за сутки рассказать не успеешь. А они – профессионалы, ровно в полчаса эфира укладываются, каждый день. Ни минутой больше, ни минутой меньше. Где надо растянут, где надо – укоротят».

Мирно помаргивал монитор, подключенный к наружной камере наблюдения, на нем по-прежнему виднелось засыпанное снегом крыльцо перед входом. Тот мир казался далеким и нереальным – слишком спокойным, холодным. В коридоре в руках сотрудников, перебегавших из кабинета в аппаратную, шелестели бумаги распечаток. Выпускающий режиссер пытался отыскать ассистентку, чтобы уточнить у нее номера кассет с сюжетами, а та словно сквозь землю провалилась.

– Она домой не уходила? Может, случилось что? – в отчаянии допытывался режиссер у охранника Виктора.

– Нет. Как пришла, точно помню, а потом здесь и не появлялась. На студии ее ищите.

– Где искать! Я уже все кабинеты обошел.

– Всю студию вы не осматривали.

Режиссер задумался и тут же бросился к девушке-редактору.

– Глянь в женском туалете. Может, она там?

Девушка сунула режиссеру листки текстов и скрылась за углом. Коридоры бомбоубежища были настоящими лабиринтами, указатели, вывешенные на стенах, могли только сбить с толку непосвященного. Но сами сотрудники ориентировались превосходно.

В женском туалете перед зеркалом ассистентка старательно красила губы.

– На тебя уже скоро в розыск подадут. Без вести пропавшей объявят. Красишься, словно это тебе в эфир выходить, – заглянув за дверь, возмутилась редактор.

– Успеет. Надоел уже, – тюбик с помадой исчез в сумочке.

– Так ему и передать?

– Так и передай. Нельзя быть слишком нервным. До эфира еще тьма времени. Я и так на час раньше пришла. Не телестудия, а самый настоящий концентрационный лагерь. Кофе в кабинетах пить нельзя, курить – тоже. В туалет больше чем на минуту не заходи. На пять минут не опоздай. Даже позвонить по телефону толком нельзя. Каждый звонок фиксируется. В начале месяца объяснительные пиши, кому и зачем звонила. Сообразил Балуев офисный коммутатор поставить. Теперь он знает, кому я звоню, может даже мои разговоры прослушивать.

– Насчет телефонов я с тобой согласна, это отвратительно. Балуев всех под колпаком держит. Но в остальном… должен же быть порядок. Иди, режиссер тебя ждет.

Редактор заняла место перед зеркалом и провела пальцем по губам, подправляя помаду.

Виктор вместе с напарником, негромко переговариваясь, разгадывали кроссворд в газете, забытой одним из посетителей на стойке. Короткий карандаш никак не хотел держаться в мощных пальцах охранника, списанное острие оставляло в микроскопических клеточках абсолютно не поддающийся чтению след.

– Пойду своей Таньке позвоню, – Виктор хлопнул по карману с мобильником и подмигнул напарнику.

– Боишься, что не одна вечер проводит?

– Сплюнь три раза через левое плечо. Если что, я на минутку отошел.

– Знаю я твои минутки. Танька коротко говорить не умеет, – охранник отложил карандаш и газету.

Балуев, хоть и считал, что без его ведома никто не может на студии и шага сделать, все же ошибался. На всякий яд найдется противоядие. Владелец предпринял все, чтобы держать сотрудников под контролем, особенно в том, что касалось телефонных звонков. Даже сам аппарат офисного коммутатора стоял у него в кабинете.

Зажглась лампочка – говорит человек, погасла – повесил трубку. Он имел возможность извлечь из памяти любой номер, сколько бы от звонка ни прошло времени. И не дай бог, оказывалось, что звонили не по делу, а друзьям, родственникам или знакомым, особенно по межгороду и на мобильники. В чем-то Балуев, конечно, был прав – меньше болтаешь, больше работаешь на канал, но во всем надо знать меру. Пережмешь, русский умелец придумает, как обойти запрет. Придумал такой финт и Виктор, не зря в воздушном десанте служил.

Армия и тюрьма, особенно российские, «соображалку» – как что спрятать, как обмануть начальство – развивают великолепно. В каждом здании найдутся помещения, куда никто без надобности заходить не станет. Имелось такое и в бомбоубежище. Обитая оцинкованной жестью дверь закрывала вход в электрическую подстанцию. Нормальный человек даже порог ее переступить побоится. Гудят трансформаторы, индикаторные лампочки горят, как угольки, рубильники, пакетные выключатели, и повсюду на табличках молнии нарисованы, черепа с костями и надписи: «Опасно для жизни». В подстанцию только контролеры Мосэнергонадзора пару раз в год и заглядывали, чтобы снять показания электросчетчиков.

Виктор соорудил в подстанции хитрое приспособление, всего-то и пришлось припаять к проводку винтовой штекер, а проводок воткнуть в разъем с надписью «Наружная связь». Таких разъемов в любом бомбоубежище несколько, на случай, чтобы связисты после бомбежки могли к выведенным наружу разъемам телефоны подключить и переговорить с засыпанными людьми, убедить их открыть запоры. Ведь любое бомбоубежище – это суперсейф, только вывернутый наизнанку, изнутри закроешься, и никто тебя без твоей воли оттуда уже не выковырнет.

Виктор огляделся, чтобы никого в это время в коридоре не было, открыл дверь в подстанцию и тут же закрыл ее за собой. Головка антенны с мобильника свернулась легко. Охранник бережно спрятал ее в карман, а на ее место ввернул штекер. Тут же осветился экранчик телефона. Роуминг стал таким, словно Виктор находился не в глубоком подземелье, а стоял на людной московской улице. Устроившись на стуле, Виктор набрал номер своей невесты.

– Привет, – охранник хотел добавить «дорогая», но язык не повернулся, хоть и знал, что девушке это понравится, но пересилить себя бывший десантник не мог. «Телячьи нежности» были не для него.

– Привет, дорогой. Освободился уже? – в трубке послышалось нежное щебетание девичьего голоса.

– С работы звоню. Я тут пять минут выкроил. Для тебя специально. Мы же с тобой еще о планах на Новый год не поговорили.

– Ты меня никуда не пригласил, вот я и молчала. Пара предложений мне уже поступила, над ними и думаю.

– Давай вместе встретим.

– Меня, между прочим, в ресторан зовут.

– Кто? – упавшим голосом осведомился охранник, денег на встречу Нового года в ресторане он в своем бюджете не предусмотрел.

– Так, друг детства. Вспомнил, позвонил…

Виктор почувствовал по голосу девушки, что та его «разводит». Нет никакого богатенького друга детства.