– Да неужели? Что ж, тогда считайте это расплатой за Кастера^[35].

– Поскольку мой дед его убил, – сказал Арчилл, – в этой мысли просматривается определенная справедливость. Тем не менее вот он, Томас, является настоящим американским гражданином. Я же канадец. Мой брат воевал в окопах. Мой дядя был на Сомме^[36].

Шея шерифа вытянулась, и он выкрикнул непонятный эпитет. Затем подозвал пару полицейских и указал на Томаса и Арчилла. Их бросили в грузовик вместе с остальными и повезли к границе. По пути они немного выучили испанский, и Арчилл влюбился в девушку, которая заплетала волосы в замысловатые косы и была одета во все белое. Это был первый раз, когда они встретили женщину с особой «внешностью», и они много разговаривали о ней после. О том, что она, Адольфа, отличалась от прочих. Может, дело было в том, как она держалась. Она, несомненно, была бедна, но белое платье и прическа придавали ей вид богачки. На ее отце была фетровая шляпа соломенного цвета, подтяжки и белая рубашка. Эти двое ехали в одном грузовике с ними, но выглядели словно обладатели билетов первого класса. Их вид вдохновил Томаса. Когда они, наконец, смогли проскользнуть обратно через границу, он купил широкополую шляпу из мягкого коричневого фетра. Они отправились обратно на север на товарных поездах. Люди на станциях раз от разу становились все белее и блондинистее. И с каждой остановкой местные бродяги, которых они видели, были все более продрогшими, усталыми, больными. Последний отрезок пути они проделали на «скачущем гусе»^[37], заплатив за билеты. Они сошли с него в Сент-Джоне^[38]. Джагги ждала на вокзале, уперев руки в бока. Как она узнала, что они приедут именно на этом поезде, было полной загадкой.

– Привет, Арчи. Ужин готов, – сказала она.

Через месяц они уже жили вместе. Они так и не поженились. Джагги была слишком независимой и хотела, чтобы все было так, как она хочет. Когда у Арчи начался кашель, Джагги отвезла его в санаторий Сан-Хейвен, к северу от Дансита, где он и умер через год. Тогда умирать от туберкулеза было обычным делом. Многих детей из Форт-Тоттена отправили в детский санаторий в резервации Сак-энд-Фокс^[39].

Родерик.

У Томаса были друзья по ту сторону. Все больше и больше друзей. Слишком много. Иногда он разговаривал с ними. Арчилл. Да, разговаривал. А почему бы и нет? Это помогало думать, что все они переехали в другую страну. Что они живут на дальнем берегу реки, которую можно пересечь лишь один раз. Темной ночью, при свете приборной панели, он разговаривал с Арчиллом, но только в своих мыслях.

– У твоего тезки есть работа.

– Хорошо, брат.

– И ты бы гордился своим сыном. Он здорово боксирует.

– Еще бы. Как правнук…

– Эти разговоры о смерти Кастера всегда доставляли тебе неприятности.

– Верно. Как Джагги?

– Печет пироги для чимукомаанег. Этот Барнс, учитель, каждый вечер привозит твоему сыну ужин.

– Это мог бы делать и ты.

Томас подождал. Под конец Арчилл стал не похож сам на себя. Истощенный, лишенный желаний. На белой постели. Посреди бесплодных холмов.

– Я борюсь с чем-то, идущим из Вашингтона, – проговорил он. – Я не знаю, что это, Арчи. Но оно плохое.

Дни святой Валентайн

– У вас всего три дня, – предупредил мистер Волд.

Он постучал ногами под столом. Его ботинки издавали звук, похожий на стрекот насекомого. Бетти Пай придумала называть его Кузнечиком. Это прозвище подходило ему на удивление хорошо. Патрис смотрела, как его квадратный рот и челюсть двигаются, словно жвалы кузнечика. Он перебирал бумаги, его длинные пальцы брали и перекладывали их. Его дыхание плыло по столу, сильное и вязкое, как будто он наелся мокрого сена. Он подтолкнул к Патрис лист бумаги. Она взяла его и прочитала. Ей придется проработать шесть месяцев, чтобы накопить еще три дня отпуска по болезни.

– Дело касается моей сестры, – пояснила она, – сэр.

Патрис, как могла, объяснила ситуацию с Верой. Она была единственным человеком в семье, который мог поехать в Миннеаполис. Она показала начальнику письмо от двоюродной сестры Бетти Пай. Он внимательно изучил его, перечитав несколько раз, и Патрис поняла, что, притворяясь, будто читает письмо, он перебирает возможности.

– Хорошо, мисс Паранто, – произнес он наконец, откладывая письмо, – эту ситуацию едва ли можно назвать болезнью. Я мог бы предоставить вам неоплачиваемый отпуск, понимаете, без гарантии, что вы сохраните работу, если вам не удастся вернуться, скажем, в течение отведенного времени.

– Сколько времени вы мне дадите?

– Не больше недели.

– Можно я подумаю об этом до завтра?

– О чем тут думать? – возразил мистер Волд. – Поезжайте, непременно поезжайте.

Он казался взволнованным ложной щедростью своей фразы и продолжал пережевывать сказанные слова даже после того, как они были произнесены.

Остаток утра Патрис работала молча, пытаясь решить, стоит ли рисковать работой. Во время обеденного перерыва она взяла свое помятое ведерко и достала оттуда вареную картошку, кусок лепешки и горсточку изюма. Иногда люди обменивали предоставляемые им правительством товары на корзины Жаанат. Патрис ценила изюм особенно высоко. Она ела его медленно, на десерт, позволяя каждой изюминке размягчиться и растаять на тыльной стороне зубов.

– Изюм!

Патрис, услышав изумленный возглас, протянула ведерко подруге, и Валентайн, жадно зачерпнув оставшийся изюм, отправила его в рот. Потом она взглянула на Патрис и заметила на ее лице смятение, прежде чем та успела его скрыть.

– Прости.

– Все в порядке.

– Но ты огорчена.

– Из-за Веры. Я боюсь брать отпуск, потому что, если не найду сестру сразу и мне придется остаться дольше установленного Волдом срока, я потеряю работу. У меня всего три дня.

– Каких три дня?

– Три дня отпуска по болезни.

– Чего?

– Отпуска по болезни.

– По болезни?

– С половинной оплатой.

– Ой, я даже не знала, что нам такой полагается.

Их перерыв закончился. Патрис допила остывший кофе, оставшийся на дне ее чашки. Вареная картошка придала ей сил, и она принялась за работу с внезапной сосредоточенностью, ставшей привычкой. Она опустила щуп, чтобы намазать каплю клея. Ее рука была твердой.

Позже, по дороге к машине, Валентайн сказала:

– Можешь забрать мои дни.

– Что ты имеешь в виду?

– Мои больничные дни. Мистер Волд сказал, что я могу отдать свои дни тебе. В этих обстоятельствах.

Патрис зарделась от облегчения, протянула руки к Валентайн и обняла ее, а затем отступила.

– Я так благодарна. Какой сюрприз!

– Знаю, – отозвалась Валентайн. – Я само противоречие.

То, что Валентайн назвала в себе это качество, заставило их обеих замолчать.

– Противоречие!

– У вас что, какая-то игра? – спросила Дорис, подходя к ним сзади.

– Нет, – ответила Валентайн, – это не игра, это про меня. Семь пятниц на неделе. То дерзкая, то милая.

– Ну и дела!

– Но ты никогда не скупишься. Всегда проявляешь щедрость, – отметила Патрис.

По дороге домой она рассказала подругам о предстоящей поездке в Миннеаполис. Она никогда раньше так далеко не путешествовала, а потому придумывала все по ходу дела.

* * *

У ее семьи не было дорожной сумки. В торговом центре был выставлен на продажу красивый клетчатый чемодан. Дорогой. Патрис купила полтора ярда холста. Потом срезала короткие ветви осины, содрала кору.

Она подшила холст, соединила края, сшила их вместе, обернула концы вокруг толстых прутов каркаса, затем, использовав сухожилия и латунные гвозди, прикрепила к прутам два куска кожи, чтобы они служили ручками. Холщовый чемодан выглядел как сумка рабочего, но что с того? Она не стремилась быть модной, ей требовалось просто добраться до Миннеаполиса. В Офисе по переселению индейцев висело расписание поездов. Она поймает попутку, идущую в Регби^[40], и сможет купить билет там, на вокзале.

Сестра Кудряшки Джей, Дианна, работала в комнатушке, служившей офисом. Патрис уселась за стол, заваленный бумагами, и принялась листать стопку буклетов в поисках любой новой информации о Вере. Позади нее к стене был приклеен плакат. Приезжай в Миннеаполис. Шанс всей твоей жизни. Хорошая работа в розничной торговле, на производстве, в федеральном правительстве, в учреждениях штата и на местном уровне, захватывающая общественная жизнь, удобные магазины. Прекрасная Миннесота. Десять тысяч озер. Зоопарк, музей, аттракционы, места для пикников, парки, развлечения, кинотеатры. Счастливые дома, красивые дома, множество церквей, захватывающая общественная жизнь, удобные магазины.

Помимо любви, подумала Патрис, Вера, вероятно, уехала в Миннеаполис ради «захватывающей общественной жизни» и «красивых домов». Ее пленили рисунки окон с прямыми, словно проведенными по линейке, оконными переплетами.

– Вы хотите подать заявление?

– На переезд в «прекрасную Миннесоту»?

– Вам помогут с работой, обучением, посодействуют в поисках жилья и во всем остальном.

– Вера все это получила?

– Ну да.

– Вам следовало бы мне заплатить, так как я собираюсь сделать вашу работу. Я поеду в Миннеаполис, чтобы найти сестру. Разве вы не отслеживаете, куда деваются ваши клиенты?

– Через некоторое время мы теряем с ними связь.

– Мне нужен очень короткий промежуток времени.

– Последний известный нам адрес – Блумингтон-авеню.

– У меня он тоже есть. Я собираюсь начать с него.

– Тебе есть где остановиться?

– Нет.

– Найди мою подругу.

Дианна написала имя Бернадетт Блу на карточке вместе с ее адресом и номером телефона.

– Я не знаю, доступна ли она еще по этому номеру. Он рабочий.

– И какая у нее работа?

– Секретарская.

– Дочь Джагги Блу.

– Та, что бедовая, – присовокупила Дианна.

Патрис подняла брови. Дианна сказала:

– Шучу.

Но тон ее не был шутливым. Она продолжила листать стопку бумаг.

– А вот еще одно имя. Отец Хартиган.

– Я не собираюсь проделывать весь этот путь, чтобы встретиться со священником.

– На крайний случай.

– У меня крайнего случая не будет.

– Вера тоже так говорила.

– Я все-таки думаю, вы должны мне заплатить.

В ту субботу Патрис подождала, пока Поки уйдет, а Жаанат отправится в лес. Хотя Патрис знала, что они не возьмут ее деньги себе, она была не совсем уверена, что они вдруг не пожелают избавиться от ее отца. Свои деньги она закопала под восьмым зеленым квадратом линолеума справа. Эта часть узора находилась под ее кроватью. Она отодвинула хлипкую раму в сторону. Осторожно, чтобы не потрескался, она медленно сдвинула линолеум. Под ним она хранила копилку – помятую розовую жестянку из-под печенья, разрисованную танцующими печеньками. Та была аккуратно зарыта, и земля над нею разровнена. Она раскопала руками землю и сняла крышку. Деньги были на месте. Все сто шесть долларов. Она вынула их, перезахоронила коробку и оставила восемь долларов под маминой банкой с сахаром. Дорис ехала в Регби и должна была забрать ее через полчаса. Патрис завела часы и подсчитала, на сколько минут они отстали за ночь. Полученное в результате время было довольно точным. Все, что оставалось сделать, – это сесть в поезд. В Миннеаполисе ей предстояло отправиться по ненадежному адресу и к дочери Джагги Блу, Бернадетт, той, что бедовая.

Жаанат вернулась с корзиной съедобных сосновых побегов. Они постояли вместе, обнявшись, прямо за дверью.

– Он ведь в Фарго^[41], верно? – спросила Патрис, имея в виду отца.

– Он не придет сюда сейчас, по крайней мере в ближайшее время.