Двое пакистанцев крутили косяки и курили на пороге бара. Время от времени к ним подходили студенты из других языковых групп и возвращались к своему столику с сигаретой, склеенной пакистанской слюной. Казахи в центре зала смешивали все напитки, до которых могли дотянуться. Они наливали слой за слоем, чтобы получился ЛГБТ-флаг, и выпивали его залпом, обернувшись к дальнему столику, где сидела компания в яркой одежде и одним жестом посылала казахов обратно в Караганду. Санкт-Петербург, город, в который со времен основания Петр I привозил европейскую культуру, лучших итальянских строителей и скульпторов, говорил с восточным акцентом и не пьянел после первого литра.

Терри и Моника пили на брудершафт. Черный русский поседел и стал бледной водкой. Затянувшись сигаретой, Терри назвал подругу слишком красивой для этой дыры и замолк, чтобы не ляпнуть большей глупости.

Девушка вытащила сигарету из его пачки:

– Значит, я все-таки пришла в правильное место, самец. Красота скрывает дерьмо, которого здесь не замечают.

– Что ты хочешь этим сказать?

Моника наполняла дымом легкие, не морщась от горечи. Ее длинные пальцы подносили сигарету ко рту, и губы втягивали опьяняющий аромат ментола.

– Сказать я хочу то, что раз люди в этом баре пялятся на меня, они не видят моей… Души, что ли.

– Или не хотят видеть, – сказал Терри и поймал взгляд Моники.

– В любом случае я вижу скелет каждого из этих бедняков, понимаешь?

Терри Коул молчал.

– Я вижу их насквозь. Я как чертов Дориан Грей в юбке, – сказала Моника. – Понимаешь о чем я?

– Нет.

– Это герой романа. Он продал душу дьяволу, чтобы остаться красивым навсегда. Все светское общество восхищалось им и пыталось узнать секрет, благодаря которому Дориан не старел, а обычные люди, бедняки, видели в нем опасность и старались обходить стороной.

Терри слушал и проваливался в трюм несущегося по волнам ночи корабля Эдем. Ветер раздувал парус и нес экипаж в открытый океан.

Он впервые пил русскую водку – лекарство от всех болезней в России. После сигареты целебный эликсир начал действовать. Сначала пошатнулось изображение, затем далекий шум дорог и голос Моники поменялись местами: водители стали слепить фарами и сигналить с чудовищной силой. Терри показалось, что сейчас его собьет машина, и иностранец шагнул назад, ударившись затылком о стену. Русская водка действовала как наркотик.

Терри Коул справился с настигающей паникой, зацепившись за тихий голос Моники:

– И что же внутри у людей в этом баре? – спросил он.

Моника изучила его лицо и выругалась странной фразой:

– Нет там ни зерна! Ни мозгов, ни истории. Но ты не такой, как они.

Они выпили еще по несколько рюмок. Терри смотрел на девушку и видел перед собой юную красотку. Он ударял кулаком по барной стойке вместо закуски и злился на самого себя, злился за то, что пялится на Монику точно так же, как все эти скелеты вокруг. Терри Коул ничем не отличался от каждого из этих неудачников. Моника ошиблась, увидев в нем нечто другое. Может быть, она хотела привлечь его внимание или попросить оплатить счет.

Мысли мешались в голове Терри. Водка заставляла злиться, а после смеяться. Русский наркотик хотел послать Монику ко всем чертям и раздеть до скелета.

Они выпили последнюю рюмку, и Терри Коул сказал:

– Думаю, пора по домам.

– У меня нет дома, – ответила Моника.

В мозге произошло короткое замыкание. Какое-то время Терри сидел в ступоре.

Бар закрылся в три часа ночи, и едва знакомая друг с другом парочка ждала такси, сидя на тротуаре. На этот раз сигарета очистила мозг от мыслей, в голове гулял штиль.

Моника положила голову на плечо иностранца и затянулась, выпустив дым ему в лицо. Девушка обняла руку Терри и почувствовала тепло. Оно было знакомым и легким, таким воздушным, как воспоминания о счастливом детстве. Под ногами хрустел снег, и маленькая Маша Иванова шла за руку с мамой. Они возвращались домой из детского сада, мама приготовила дочери подарок и обещала отдать его дома. Маша рассказывала маме, что нарисовала большую-большую кошку, и все подумали, что это тигр или лев. А на самом деле Маша нарисовала во весь рост котенка, которого загадала Деду Морозу на новый год, и который ждал ее под елкой с бантиком на макушке.

Моника выдохнула дым и унеслась на воздушном шаре ввысь. Она вспомнила, как дергала за мамин рукав и смеялась. Маша просто хотела выпытать, что же ее ждет дома, девочка просто не знала… Она теребила старый рукав пальто, и страсть разгоралась сильнее, приближаясь к дому. Мать и дочь остановились на перекрестке. За ним росла желтая панельная девятиэтажка, на последнем этаже горели черные окна. До квартиры казалось так далеко, что Маша сильнее тянула за рукав матери, она сопротивлялась всем крошечным телом, оставаясь позади терпеливой женщины. Девочка просто не знала, что в канун нового года на красный сигнал светофора вылетит автомобиль, и все ее мечты оборвутся. Пьяный водитель сбил Марину Иванову, которая спешила подарить дочке котенка и первой вышла на дорогу, когда загорелся зеленый.

Маша Иванова помнит последний взгляд своей матери: она обернулась и посмотрела на непослушную дочь с лаской и любовью. В ее глазах не было раздражения или усталости. Нет. Напротив. Тепло и томительное ожидание счастья, которого ожидала Маша от котенка, – вот что было во взгляде матери перед тем, как удар раздробил ее кости на снежинки.

Тело женщины отбросило на два десятка метров, выхватив из рук дочери. Водитель не собирался останавливаться, он не отпускал ногу с газа. Красная тойота догнала упавшее на землю тело и переехала его поперек грудины на полной скорости и на глазах маленькой Маши. Ребра смялись как консервная банка. Человек стал таким уязвимым, смертным.

Моника закурила новую сигарету. Она попала под власть наркотика, от которого было не спрятаться. Алкоголь ударял волнами воспоминаний в висок, и боль резонировала по коже мурашками. Маша Иванова подбежала к матери. Она не замечала, как по шее текли слезы, как крик заглушал шум улиц. Девочка упала на колени. Она гладила лицо матери, пока прохожие не оттащили ее. Мама выглядела живой; «моргни» – просила до сих пор Моника. Но мама не отвечала. Жизнь покинула ее сердце.

А Маше осталась жалкая жизнь.

Моника поднялась и, прикрывая грудь подушкой, зашла в ванную. Она не знала, где находится и сколько прошло времени с той ночи в баре. Девушка сидела на крышке унитаза и старалась собрать осколки памяти, на которые разбилась прошедшая ночь. Грязный бар Эдем, навязчивый американец, такси. А дальше?

А дальше на Монике не было нижнего белья, она проснулась с завсегдатаем подвала, который храпел под одеялом. Вот что было дальше. Моника успела осмотреть квартиру по пути в ванную. Осматривать было особенно нечего: голые стены, большая кровать посреди кухни и разбросанные по полу вещи.

Провалы в памяти пугали, Моника начинала нервничать и стучала голой пяткой по полу, не зная, насколько далеко зашли эти двое ночью. Девушка приложила ладонь к влагалищу, провела пальцами между малых и больших половых губ, дотронулась до входа во влагалище и поднесла руку к носу. Сухо, никем незнакомым не пахло.

Моника выглянула из ванной комнаты, в квартире слышался крепкий сон. Девушка стала собирать свои вещи. Кружевной лифчик, чулки, на одном из которых пошла стрелка, блузка, юбка. Моника подняла мужские трусы и тут же отбросила их в сторону, будто обожглась. Она вернулась в ванную и поняла, что принимала душ. Трусики висели изнутри душевой кабины, на ручке. Красное кружевное белье в цвет маникюра вернулось на стройное тело.

Без чулок и с икебаной вместо прически Моника встала на каблуки, брошенные у входной двери. Куртка ночного незнакомца валялась на полу, и ничего не стоило обчистить ее карманы. Девушка достала из правого отделения несколько долларовых купюр, не взглянув на них. Над левым карманом она замерла, когда почувствовала нечто твердое. Она держала в руках пистолет. Тот тип, с которым она напивалась и спала в одной постели, держал при себе настоящий ствол.

Терри завертелся в кровати. Он что-то простонал и скинул с себя одеяло. Так заканчивалась каждая ночь в Эдеме: после того, как корабль, расправив парус, уносился за горизонт, он разбивался на мелкие щепки, одной из которых был Терри Коул. Моника находилась в незнакомой квартире с мужчиной. Тугая слюна сползла по горлу Моники, и она попыталась опустить дверную ручку, чтобы сбежать. Дверь оказалась заперта.

Схватив замок и повернув его, словно увеличивая громкость на радио, девушка задержала дыхание. Один щелчок, и она может быть на свободе. Моника обернулась. Терри все еще спал. Она преодолела препятствие в глубине двери, и замок издал тихий цокот.

Вопреки ожиданиям дверь не открылась. Надо было сделать еще один оборот. Черт. Черт. Черт.

– Ты уже уходишь? – спросил Терри.

Острые каблуки подкосились, и тогда Моника обернулась. Мужчина сидел на краю кровати, обернувшись в одеяло. Его лицо изображало умиротворение.

– Что это у тебя в руке?

В ладони лежал пистолет. Девушка не знала, чего ожидать от нового знакомства. Терри Коул казался Монике симпатичным, особенно сейчас, в постели, однако провалы в памяти и найденное оружие говорили против него.

– Ты знаешь, что нельзя трогать чужие вещи без разрешения? – сказал иностранец. – Отдай его мне.

Терри протянул руку, улыбнувшись, но Моника подалась назад, царапая пол каблуками. Тело предательски тряслось, не в состоянии подняться и выбежать из квартиры. Губы не могли выжать из себя ни слова.

На глаза наворачивались слезы, безысходность накатывала откуда-то изнутри. Моника вновь чувствовала это. Тупик. Надо действовать, рвать когти, кричать, стучать в дверь и звать на помощь. Но кто-то держал ее за рукав, тянул, не давая сдвинуться с места.

Мария Иванова легла на холодный паркет и представила, как колеса автомобиля растаптывают ее кости, тело сминается в консервную банку, а на лице застывает грустная улыбка. Снег укрывает ноги, живот. Он перестает таять на бледной коже и наконец пеленает глаза. Моника жаждала ощутить каждый осколок памяти, оказаться под колесами смерти и посмотреть послушной дочерью в глаза матери. Моника знала, что сидит за рулем своей жизни, поэтому хотела сделать настолько крутой поворот, чтобы разбиться вдребезги. Как бы она ни падала, как бы ни кричала и ни напивалась, ничто не помогало. Из чувств осталась лишь зияющая пустота внутри и хруст падающих снежинок на мамино тело.

Щеку окружила лужа слез, и их соль держала на плаву, выталкивая на поверхность, когда Моника пыталась утонуть. Казалось, боль девочки разлилась в Мертвое море, помогая держаться на плаву вот уже двенадцать лет.

Терри подошел к Монике и взял на руки. Пистолет со звонок ударился о паркет.

– Я не сделаю тебе больно, – сказал иностранец.

Сон Моники украшал снегопад. Огромные хлопья кружились в небе и опускались, словно на переплетающихся между собой ниточках. Терри смотрел в окно, и ему казалось, что они с Моникой игрушки внутри снежного шага. Кто-то встряхнул их жизни, и теперь Терри под одним одеялом с красивой девушкой. Он впервые может позаботиться о живой душе, может быть, даже полюбить ее.

Терри зарывался в волосы Моники, наслаждаясь ее ароматом и упуская важную деталь. Если снежный шар встряхнули, значит, он в чьих-то руках.

Время тянулось так медленно, что Терри физически ощущал его, вдыхая как запах эндорфина, поступающего в кровь. Моника уехала на такси, как только стемнело. Они провели целый день вместе, не вставая с постели.

Они встретились на следующий день. Моника сидела за барной стойкой и маленькими глотками пила водку с кофейным ликером. Звон колокольчика над дверью подсказал, что в бар вошел Терри. Его лицо переливалось как никогда, оно было живым, может быть, даже слишком живым для такой дыры. Терри сел через один стул от девушки и не поднял взгляда на Луи, подав сигнал о срочной порции виски. Терри смотрел только на Монику.

Когда она повернулась к нему, улыбка обвисла на губах и превратилась в выражение скорби. Моника сидела с заплаканным видом, тушь ручьями текла к груди. Терри будто встретил ее заново, будто не было той пьяной ночи. Воспаленные глаза молили о пощаде, их наполнял страх, которого было слишком много: сосуды лопались, слова, какими Моника пыталась все объяснить, мешались в кашу. Терри поздоровался с Луи, и в его руке уже плескался крепкий напиток.