– Я сегодня хорошо, не кашляю совсем, – продолжала княгиня, зная, о чем он хочет спросить. – Правду говорю, вон и девки скажут. Ты если куда ехать надумал, так поезжай. Только ненадолго.

– На Макошину Неделю уеду, а потом назад, – глухо ответил Огнеяр. – После Макошиной Недели она опять придет за тобой.

– Может, не придет? – с надеждой спросила Добровзора. – Ты ее прошлой зимой так напугал. Может, побоится?

– Она? – Огнеяр усмехнулся. – Чего ей бояться? Она, тварь холодная, бессмертная сама. Чего она хочет-то от тебя, матушка? – Подняв голову, он откинул в лица пряди волос и заглянул матери в глаза. – Неужто другого кого не нашла?

– Отчего? – Княгиня вздохнула и снова прижала к себе его голову, чтобы он не смотрел ей в лицо. – А почему мне боги детей не дали? Не хочет Велес, чтобы у тебя братья-сестры были. Хочет, чтобы тебе некого было любить, волчонок ты мой. Видно, это твоему назначенью помешает. Вот он и хочет…

– Ну уж нет! – Огнеяр быстро выпрямился и крепко схватил мать за плечи. – Тебя я ему не отдам, и Веле его мерзкой! Шею ей сверну, если еще появится, не посмотрю, что бессмертная! Тварь подземная!

– Тише! – Княгиня в испуге пыталась унять его. – Они же слышат!

Перепуганные девки бросили свою пряжу и кинулись прочь из горницы. Может, Велес и Вела не заметят их и не накажут за то, что слушали ругань на хозяина и хозяйку подземного мира.

– Пусть слышат! – кипел Огнеяр. – Они мне братьев не дали, на меня отчим волком смотрит всю жизнь, сам хуже оборотня! Велес меня в мир послал – убить! Я и так иду да оглядываюсь – кого? А он у меня и мать отнять хочет! Совсем меня зверем сделать! Не дам! Не отдам я ему тебя!

– Тише, тише, волчонок мой родной! – Добровзора гладила его по лицу, стараясь успокоить.

Огнеяр снова опустил голову к ней на колени.

– Не могу я тебя им отдать, матушка моя, – тихо, с отчаяньем заговорил он. – Пока ты с мной – я человек. Потому что ты одна во всем свете во мне человека видишь. А не будет тебя – я для всего мира стану волком. Я для всех – волк.

– Не весь же век мне с тобой быть, – с нежной грустью ответила княгиня, перебирая его волосы. – И без Велы мой срок придет. Все матери умирают, и я умру. А чтобы люди волками не делались, им боги любовь дали. Сперва мать любит, потом – жена, дети остаются. Не будет меня – будет у тебя подруга. Она тебе не даст волком сделаться.

– Да где же я найду ее? – с тоской спросил Огнеяр. – От меня же девки шарахаются.

– Ну, не все же! – Княгиня лукаво улыбнулась.

– Да ну! – Огнеяр знал, о чем она говорит. – Это любопытство одно, не любовь. Носил бы Неизмир волчью шерсть на спине – козы глупые к нему бы липли! А вот кто меня самого любить будет… Не родилась еще такая, видно. Ее Вела в колыбели придушила!

– Не говори! – Княгиня положила руку ему на затылок. – Вела сильна, да и Лада Светлая не слаба. Найдет она тебе подругу. Ты человек для меня, и другая в тебе человека увидит. Ты сам только его в себе не потеряй.

Руки княгини ласкали его волосы, серую полоску волчьей шерсти, которая выбегала из-под волос у основания затылка и по хребту сбегала под ворот рубахи. Ей самой было странно думать, что найдется девушка, которая с чистым сердцем забудет об этой шерсти и полюбит ее сына как человека, как жениха и мужа. Но Добровзора любила своего волчонка, как всякая мать любит единственного ребенка, дорого ей доставшегося, и верила в его добрую судьбу.

– Вот женишься, я внуков буду нянчить, – вслух мечтала она и уже видела в мыслях какие-то неясные образы красивой молодой невестки, кудрявые детские головки, ощущала теплую тяжесть маленького тельца у себя на руках. И это так тронуло сердце, что слезы показались на глазах у княгини. Она ведь еще совсем не стара и могла бы сама еще иметь детей, если бы не эта странная судьба, почетная и злая!

– Жениться? – с унылым презрением повторил Огнеяр. Для него это слово было лишено настоящего смысла, он никак не мог вообразить себя женатым, накрепко связанным с другим человеческим существом. Он слишком привык к мысли, что он не такой, как все, и ему нет пары. – Где невесту взять? – продолжал он. В мыслях его не мелькнуло ничьего образа, кроме Милавы из рода Вешничей. – Да и куда ее вести? Сюда? У Неизмира-батюшки благословения просить?

Огнеяр выпрямился и решительно замотал головой. Он не ощущал никакой необходимости в жене, на общий толк ему было наплевать, да и не хотелось вести жену в дом, где хозяином Неизмир.

– Это твой дом! – с непривычной твердостью ответила княгиня. Лицо ее стало строгим, даже упрямым. Видно, она уже не раз думала об этом. – Это дом твоего деда и прадеда, здесь живут твои чуры. А не его.

– И сколько же ему быть здесь в хозяевах?

Огнеяр поднял на мать жесткий, требовательный взгляд. Он не так уж стремился быть князем и повелевать другими, но не мог стерпеть, чтобы кто-то пытался повелевать им самим. Неизмир давно уже оставил попытки приказывать ему, но само звание – княжич – указывало на подчиненное положение Огнеяра и унижало его.

– Не век, – только и ответила Добровзора, отводя глаза.

Горящий взгляд сына смущал ее, и она не знала, что ему сказать на это. Для княгини не было тайной, что Неизмир мечтает передать княжеский стол своему брату, но она не могла согласиться с этим. Помня о правах своего сына, она молчала до поры – до того времени, пока Огнеяр поймет, чего хочет. До сих пор он не горел желанием опоясаться княжеским мечом и княжеские дела совсем не занимали его. А ведь ему, с его волчьей шерстью на спине, вдесятеро труднее было бы настаивать на своих правах. Созови он сейчас вече и спроси у чуроборцев: «Люб ли я вам?» – во всем городе едва ли найдется человек, который ответит «да».

Конечно, Огнеяр знал, какой славой он пользуется в Чуроборе и что мыслит о наследовании стола Неизмир. Знал он и ту простую истину, что всякое право нужно отстаивать силой. Это значит – ездить по городам, боярским селам и родовым займищам, набирать сторонников, обещать золотые горы, кому – мирную жизнь, кому – победоносные походы, уговаривать, дарить подарки, задавать пиры, собирать полки… Жениться, в самом деле, да на какой-нибудь княжне, у кого отец посильнее и побогаче…

Да разрази меня Перунов Гром! Огнеяр слишком любил волю, любил делать то, что хочется, и не заботиться о чужих делах. Его стремление к Гордеславову столу было гораздо слабее, чем нежелание трудиться ради того, чтобы его занять. В этом деле зверь в нем был гораздо сильнее человека. Лесные Князья, Сильные Звери, не издают указов, не собирают даней, не разбирают тяжб. Они воплощают в себе дух и силу своего племени. Они – глаза, уши, лапы и зубы богов‑покровителей на земле. Таким князем мог бы быть Огнеяр. «Да какой из меня, по совести сказать, князь? – хмуро думал он, не глядя в лицо матери. Он знал, что Добровзора очень хочет увидеть его на месте ее отца Гордеслава, и ему было совестно перед ней за свою, как он думал, полную негодность к этому. – И в люди-то не берут…»

Будущее казалось Огнеяру туманным, и он старался не думать об этом. Пока Неизмир не вмешивается в его дела…

И вдруг Огнеяр вспомнил удар ножом в темных сенях. Так что это было – нелепая месть за безумие сестры или корни тянутся гораздо глубже? До сих пор Неизмир почти не мешал Огнеяру жить по-своему, но теперь Огнеяр стал подозревать, что отчим, может быть, собирается помешать ему вообще жить дальше.

И вдруг в ушах Огнеяра раздался отчаянный, полный неизмеримого ужаса женский крик. Он мгновенно вскинул голову, так что даже мать испугалась внезапного блеска его глаз. Он напрягся, как зверь перед прыжком, и вслушивался в тишину княжеского терема, нарушаемую только обычной возней челяди по хозяйству. Крик повторился еще только один раз, и в этот миг Огнеяр все понял. Перед его взором встало лицо той девушки из Вешничей, он видел ее серо-голубые глаза, широко раскрытые, полные испуга и мольбы о помощи. Она была далеко, но ей грозила опасность. Может быть, она звала и не его, но он ее услышал. Может быть, и к ней протянула холодную руку безжалостная Вела – задушить ту, что смотрела на него без боязни и вражды! Нет, не отдам!

Мгновенно Огнеяр оказался на ногах. Он помнил, что до девушки три дня пути самое малое, но не мог ждать.

– Сейчас поеду! – Он быстро поцеловал мать и бегом бросился к двери. – После Макошиной вернусь! – слышала Добровзора его крик уже с лестницы. Он родился от огня – и сам был как молния.

* * *

Упырь появился не из чащи, откуда его ждали, а со стороны Белезени, где цепочкой тянулись поляны. Теперь получилось, что Милава оказалась между упырем и Бебрей с его рогатиной; не они прикрывали Милаву, а она прикрывала их.

Под взглядом упыря Милава почти обеспамятела от ужаса. Мерзкая морда с оскаленными клыками и пятнами тления – никто не поверит, что когда-то это было обыкновенное человеческое лицо, – рывком приблизилась, нависла, серые лапы с кривыми грязными когтями потянулись к ней. «Беги! Да беги же!» – яростно закричал чей-то голос совсем рядом. И это был голос не Бебри и Спожина и даже не приезжего боярина. Мгновенно Милаве вспомнился Огнеяр – она видела его смуглое лицо, горящее тревогой и напряжением битвы, взволнованный блеск его глаз. Словно сильная горячая рука схватила ее за ворот кожуха и толкнула прочь. Как белка, Милава легко метнулась в сторону, и упырь рухнул на то место, где она только что стояла. А Милава уже бежала прочь от поляны – откуда только прыть взялась! – и ей казалось, что где-то близко за деревьями ее ждет он, Серебряный Волк, гроза нечисти, и он защитит ее хоть от всех оборотней, бродящих по осенней слякоти земного мира.

А на упавшего упыря набросились мужики. Недаром Елова обещала, что оружие предков придаст им сил – не заробев и не растерявшись, Бебря крепко сжал Оборотневу Смерть, замахнулся и ударил сверху вниз, норовя пронзить упыря. Но тот с неожиданным проворством откатился в сторону, и рогатина только ранила ему руку. Разбрызгивая по палым листьям тягучую черную кровь, упырь отскочил, взмахом другой руки обломал кол Спожина, ударился о ель и повернулся, пытаясь скрыться в чаще.

Тут на пути его встал Светел. Его мутило от мерзкого запаха, сердце замирало – ему еще никогда не приходилось сталкиваться с нежитью. Но воин был приучен идти вперед, не позволяя страху овладеть собой. Выхватив меч, он рубанул по башке упыря, и часть черепа слетела, как сбитая шапка. Но упырь уже был мертв, и остановить его обычными средствами было невозможно.

Серая тяжелая лапа взметнулась над головой Светела, но не ударила, а упала. Упырь вдруг дернулся, словно его сильно толкнули в спину, привалился к ели и замер, острием Оборотневой Смерти пригвожденный к стволу. Серая туша тяжело обвисла, лохматые, грязные руки и ноги задергались, когти скребли промерзшую землю, из ран на руке и на голове медленно капала темная кровь и еще какая-то мутная, гнилая гадость. Нестерпимая вонь наполнила воздух на поляне. А Бебря со свирепым лицом все нажимал и нажимал на древко рогатины, словно хотел покрепче пришить гадину к стволу. Уж теперь не вырвется!

А Милава все бежала и бежала, не чуя ног, пока не увидела тын. Ее тоже заметили, раскрыли ворота, все родовичи обступили ее с расспросами. Почему она бежит, почему одна, как там упырь, как мужики? Милава ничего не могла толком ответить, но из ее обрывочных восклицаний все поняли, что упыря все-таки встретили. Что там теперь? Оставив Милаву с женщинами, все оставшиеся мужики и даже парни мигом похватали давно заготовленные осиновые колья и побежали гурьбой искать своих. Как бы там ни было, а помочь надо!

Бебрю и двух братьев нашли на той же поляне. Упырь, прибитый рогатиной к стволу, висел на ели и уже не дергался, только черная гнилая лужа натекла возле корней и дурная вонь разливалась волнами по лесу вокруг. Вслед за мужчинами подоспела и Елова. Не морщась от страха и отвращения, как все, она подошла, осмотрела неподвижную серую тушу и с довольным видом закивала.