Крылатая Свобода

Другим вариантом аллегории революционной свободы был неоклассический женский образ в белых античных одеждах и лавровом венке, соединенный с символами нового мира и прогресса (земной шар, фабрика с дымами, локомотив, солнце и др.). Так, на знамени железнодорожного цеха Путиловского завода (1917, ГМПИР) эта фигура была изображена стоящей на земном шаре как символ интернационала, с горящим факелом и пальмовой ветвью в руках7, а на знамени Главных мастерских Северо-западных железных дорог (1917, ГМПИР) она благословляет рабочего, разбившего свои цепи, с трона – земного шара. Восходящее солнце согревает своими лучами движущиеся поезда и надпись «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Да здравствует республика и социализм!»8.

Знамя Трубной мастерской Ижорского завода, 1917. ГМПИР

Знамя железнодорожного цеха Путиловского завода, 1917. ГМПИР

«Крылатые девы» примыкали к раннесоветским интерпретациям художественного наследия Великой французской революции9, а потому задержались в новой геральдике чуть дольше «России в цепях». Фигуры Свободы, Революции, Победы, Справедливости широко использовались в театрализованных политических шествиях, а затем и в декоративном оформлении городов в дни политических празднеств – в первую очередь, в композициях триумфов с аллегорическими колесницами10. На первомайской демонстрации в Петрограде 1918 года шествия профсоюзов на Скобелевской площади сопровождались оркестром и автомобилем с «аллегорической группой, изображающей Россию, возвещающую мир всем народам». В нее входили «артисты в костюмах всех национальностей, крестьянка со снопом ржи в руках, мальчики с граблями и серпами, а рядом с красными знаменами мужественные фигуры воинов», над которыми возвышалась «Россия с пальмовой ветвью в руках»11. В ноябрьской демонстрации 1918 года в Москве шествие колонны Пресненского района возглавляла аллегорическая группа «Свобода с разбитыми цепями». На мемориальной доске памяти павших революционеров, торжественно открытой в Кремле в первую годовщину революции, была изображена Октябрьская революция в виде женской фигуры с пальмовой ветвью12. Наконец, в масштабном (на несколько тысяч человек) петроградском празднестве на стрелке Васильевского острова «К Мировой Коммуне», поставленном для Второго конгресса III интернационала 19 июля 1920 года, действовали двадцать фигур «Дев Победы». Одетые в античные туники, они выступали с парапетов у спуска к Неве и появлялись на Ростральных колоннах, откуда трубили в золотые трубы, а после пушечного выстрела с Петропавловской крепости проезжали по площади на броневике и сбрасывали с него короны и мешки с золотом – символы капитала и самодержавия13. Сохранились описания и других театрализованных апофеозов. В 1919-м в московском Госцирке прошел спектакль «На страже мировой коммуны»: «В центре арены воздвигается красный помост перед уходящей ввысь радужной башней. На площадке башни – символическая фигура – женщина-Свобода, около которой группируются русский крестьянин, рабочий, матрос, интеллигент, внизу на сходящих к помосту ступеньках придавленные империалистами траурные фигуры Баварии и Венгрии. В стихах, читаемых фигурами, выражается уверенность в скором пришествии мировой революции»14. В праздничных сценариях, разработанных в 1921 году для уличных шествий в Казани режиссером Зинаидой Славяновой, аллегория Свободы, украшенная лентами и цветами, соседствовала в рамках одного действа с фигурой России в сарафане15.

Русский феминизм

Анализируя работу Славяновой, С. Малышева предположила, что форма апофеоза оказалась недолговечна в советском искусстве, так как опиралась на европейскую (а значит – буржуазную) традицию16. На мой взгляд, имеет значение и то, что неоклассические аллегории Мудрости, Свободы и Справедливости были символом и политическим инструментом международного женского движения начала века. Эти фигуры широко использовались в оформлении шествий, знамен и плакатов английских и американских суфражисток17 и в периодике русского феминизма: на открытках Российской Лиги равноправия женщин, на страницах «Женской мысли» и «Женского альманаха», в эмблеме «Женского вестника», в иллюстрациях «Сборника на помощь учащимся женщинам». Значимым событием стало и организованное Всероссийской лигой равноправия женщин знаменитое массовое шествие в Петрограде 19 марта 1917 года, объединившее около сорока тысяч женщин. Театральная торжественность шествия, несомненно, отсылала к первому суфражистскому параду в Вашингтоне 3 марта 1913 года: здесь аллегорические фигуры также соединились с демонстрацией новых типов женского политического участия. «Впереди – женщины-амазонки на лошадях для поддержания порядка, большое знамя “Российская Лига Равноправия Женщин” и два оркестра музыки. Посредине шествия – окруженный слушательницами Бестужевских курсов автомобиль, в котором была одна из крупнейших борцов за свободу России – Вера Николаевна Фигнер в сопровождении председательницы Совета Российской Лиги Равноправия Женщин П. Н. Шишкиной-Явейн. По пути шествия от Городск. Думы к Государств. Думе огромные толпы народа приветствовали манифестанток и В. Н. Фигнер, забрасывая ее цветами и выражая сочувствие женскому движению возгласами “Да здравствует равноправие женщин!”. Наблюдение за порядком шествия, охрану спокойствия в городе в это время взяли на себя некоторые женские организации, создав отряды милиционерок»18.

Шествие стало наиболее крупным и запоминающимся выступлением русского женского движения; его результатом стал декрет Временного правительства о всеобщем избирательном праве. Тем не менее уже в двадцатые годы советские театроведы полностью изъяли из революционной истории образы как западных, так и российских суфражистских манифестаций. В сборнике «Массовые празднества» 1926 года А. Гвоздев фактически заканчивает свое исследование «Массовые празднества на Западе» Французской революцией, бегло перечисляя формы массового театра в США и Европе, и почти не упоминает о политических демонстрациях, хотя большая часть советского материала в книге посвящена именно этой теме19. В следующей статье сборника Адр. Пиотровский уверенно называет «основные формы массового шествия – демонстрация протеста, праздничная манифестация, революционные похороны и массовое собрание», заложенными «в семнадцатом году»20.

Победа пролетариата

И все же в раннесоветском искусстве неоклассические девы быстро отступили в тень главных символов государства – монументальных образов рабочего и крестьянина. Спутницы или вестницы революции, они не были ее субъектами. Эта динамика заметна в первых версиях праздничного украшения городов, особенно в Петрограде, где были сильны влияния модерна и неоклассики – например, в известных декорациях к 7 ноября 1918 года. В ГРМ хранятся выразительные эскизы оформления для одного из зданий (автор не установлен) – монументальный образ четырех крылатых Слав под красными знаменами, трубящих в фанфары. Похожую фигуру Славы архитектор Лев Руднев поместил в центр композиции на штандарте, посвященном памяти жертв Революции на Марсовом поле. Кузьма Петров-Водкин украсил Театральную площадь флагами и панно с мужскими аллегорическими типами: «Косец», «Микула Селянинович» и «Степан Разин». На отдельном полотне была написана единственная женская фигура – «Жар-Птица» в ореоле из сияющих перьев. Подобно старой аллегории России, она реяла между двумя образами Ивана-Царевича – воина с мечом и бедняка на печи.

Неизвестный художник. Эскизы панно «Слава» для оформления Петрограда к 7 ноября 1918 г. ГРМ

В остальных сценах доминировали образы фабричного труда и восстаний революционных масс, всецело отданные мужчинам. В этом ряду – огромные панно Н. Альтмана для Главного штаба («Земля трудящимся» и «Заводы трудящимся»), панно В. Баранова-Россине для площади Восстания («Нет выше звания, чем звание солдата социалистической революции»), впечатляющие живописные установки Я. Гуминера для оформления площади перед Смольным («Слава героям, своею смертию рождающим всемирную революцию», «Слава героям, своею жизнью созидающим мощь революционного пролетариата») и др. Те же тенденции были заметны и в Москве: в оформлении города к празднованию 7 ноября 1918 года одним из главных акцентов стало панно С. Герасимова с фигурой крестьянина «Хозяин земли» на фасаде Городской думы, а едва ли не единственным женским образом была аллегория Искусства в композиции Н. Чернышева «Наука и Искусство приносят свои дары Труду». Вместе с тем высочайшая занятость женщин в производстве и сельском труде не была секретом для большевиков. Жалуясь на то, что «социализм не знает пола» и мало вовлекает женщин в политику, Лилина в одном из докладов 1919 года прямолинейно констатировала: «Россия еще до войны отличалась тем, что в ней было гораздо больше женщин, чем мужчин. В России сейчас, благодаря войне, число мужчин стало еще меньше. Вы, съехавшиеся из деревень, знаете, что главные работники там – бабы. У нас на фабриках и заводах главный контингент рабочих составляют женщины»21.

Массовые праздники

Со временем роль женских аллегорий в парадных постановках становилась все более декоративной, как, например, в майском празднестве 1922 года в Екатерининском зале дворца Урицкого: здесь торжественные сцены освящения знамени и церемониала похорон красноармейца сопровождал «хор девушек с молодой зеленью в руках»22. Такие женские «метафорические группы», разнообразные «победы» или «свободы» в шествиях и инсценировках «триумфов революции» все чаще противопоставлялись другим массовым группам: буффонным маскам врагов (стран Антанты) или контрреволюционным элементам – «капиталу», «министру», «генералу». Ближе к середине 1920-х назидательная роль аллегорических групп еще сохранялась, но протагонисты совершенно сменились. Девы были забыты, и аллегориями назывались уже исключительно карнавальные «политсатирические композиции», сформированные из мужских отрицательных образов – поверженных капиталистов и буржуев.

Гений мира

Замещая реальную революционерку метафорой-аллегорией, большевики устраняли память о русском женском движении, однако столкнулись с другим подводным камнем: «победы» и «свободы» могли претендовать на место богини Разума времен Французской революции или олицетворять новый якобинский культ Верховного Существа. На этом месте должна была появиться другая фигура. Думаю, точка в отношении партии к неоклассическим аллегориям была поставлена сразу после смерти Ленина, в ходе известной полемики на тему демонтажа фигуры «Гения мира» на вершине Александровской колонны. В протоколах заседаний специально собранной комиссии можно увидеть самое начало дискуссии о гендерных кодах главных репрезентаций советской власти. Так, архитектор Лев Ильин, директор Музея города и председатель Совета общества «Старый Петербург», пытаясь спасти работу Монферрана, выстроил целую теорию о том, что колонна сможет остаться цельным произведением искусства, только если скульптор изобразит Ленина в римской тоге – а между тем в стране, где «у власти стоит рабочий класс, являющийся носителем истинной культуры <…>, облечь в формы античной эпохи великого вождя-реалиста, жившего в эпоху реализма, будет ложью»23. Памятник остался на месте24, но проекты по разработке образа вождя в тоге или красноармейца в ампирных одеждах обсуждались на протяжении всей весны и лета 1925 года25.

Женская версия сюжета «смычки». Рудаков К. Рисунок для журнала «Работница и крестьянка», 1923. Собрание Р. Бабичева