Я готовилась, я учила, я справлюсь.

Мысленно отгораживаюсь от класса и один за другим просматриваю записанные примеры. Я понимаю, каким должен быть ход рассуждений, я знаю принцип, все лето я решала именно такие, а некоторые из них даже абсолютно совпадают.

С уверенностью я вычисляю первый пример, второй, третий – всего их двадцать, а решение дается мне так легко, что даже приятно и немного смешно от того, как сильно я волновалась из-за этого среза.

В последней четверти прошлого года по математике у меня вышло три.

И хотя я изо всех сил старалась впитать материал, каждую контрольную писала на три или даже на три с минусом. Мне казалось, что это какой-то злой розыгрыш, ведь в моменте контрольной я все понимала, а в итоге решение всегда было неверным.

Отец не нанял мне репетитора, несмотря на мамины уговоры. Он говорил и продолжает говорить, что репетиторы – это позор. Что это подтверждение тупости ребенка и тупости матери ребенка, которая не способна ему помочь.

Из его уст не раз звучало, что мы с мамой безмозглые, никчемные, пустоголовые, а наше место только у кастрюли или швабры.

Но сейчас все по-другому. Сейчас, когда ответы так легко выскакивают из-под моей ручки и встают в маленькие клетки, я верю – все будет совсем иначе и отец признает, что я не безнадежна.

Глава 9. Вечерний улов

Нос лодки рывком заходит на берег между угрюмыми валунами.

Мужчина бросает весла в уключины и, опершись о корму, выпрыгивает на мель.

Недвижимо я сижу на том же месте и смотрю то на своего спасителя – ни одна мышца на его лице не дрогнет сочувствием, – то на берег: мрачный, безлюдный, очерченный линией тропического леса.

Леса густого, как навалившийся на меня ужас.

Крепкие, покрытые темными линиями мозолей руки скручивают сеть и наматывают ее на локоть.

В узких ячейках трепыхаются две рыбешки, маленькие, но каким-то образом умудрившиеся попасться.

Быстро выдернув за хвост одну, а затем вторую, мужчина с силой и злостью бросает их в море.

Значит, он рыбак. И сегодняшний улов не принес ничего хорошего. Возможно, он зол из-за этого? Или причина все-таки во мне?

Смотав сеть, мужчина закидывает ее в лодку – от удара о дно брызги воды выскакивают из полотна, взвиваются и разлетаются в разные стороны.

Капли холодом обдают мое лицо, шею, руки. Они кажутся ледяными, и я тут же покрываюсь мурашками. Хотя, наверное, дело не в воде – голова раскалывается от боли. Похоже, у меня жар.

Хочу согреться и обхватываю себя руками.

Только сейчас я обращаю внимание на свою одежду: футболка темного цвета разорвана внизу, но не по шву, а так, словно я зацепилась за что-то острое, джинсы тоже порваны, в нескольких местах ткань висит клоками, а под ней видна израненная кожа. Стопы босые, исцарапанные.

Провожу пальцами по футболке, пытаюсь понять, что за принт на ней. Но все кажется не моим и словно с чужого плеча.

Я ничего не помню.

Вообще ничего.

Бросаю взгляд на незнакомый берег, куда через минуты мне предстоит сойти, а затем на скалу – огромную, устрашающую, склонившуюся над морем, как мачеха над непослушным ребенком.

Мужчина вплотную прижимается к лодке и с силой толкает ее вперед. Пошатнувшись от резкого толчка, я ударяюсь затылком о доски.

Боль в голове вырастает в гору из тяжелых булыжников. Становится объемной и нестерпимой.

Хватаюсь руками за корму, желая удержаться, но следующий толчок оказывается еще сильнее.

Лодка с шаркающим звуком заползает на берег. Каждая доска вибрирует, протискиваясь вперед по мелкой гальке. Эта ужасная вибрация наполняет все тело.

–Хватит! – выкрикиваю, падая на дно и чувствуя, как в моей голове что-то щелкает, шипит и стонет. – Не надо толкать! Пожалуйста!

Но он не обращает внимания на мою мольбу.

Еще несколько толчков, и я уже едва справляюсь с тошнотой.

– Выходи, – громкий раздраженный голос звучит совсем близко.

– Не могу, – говорю шепотом. Сознание делает шаг назад, а со всех сторон снова крадется темнота.

– Пойдешь через лес, по тропе. Потом метров пятьсот и выйдешь к людям. Крайний дом на второй улице – дом врача.

– Я не могу, – голос такой тихий, что я сама еле слышу его.

– Постучишь, скажешь, что Эдгар выловил у скалы Печали, он поймет, много таких, как ты, видел.

С каждым мигом слова становятся все дальше и тише. Я хочу думать, что мужчина отходит от меня, но догадываюсь, что это не так.

Я лежу на холодном дне старой деревянной лодки, мои руки и ноги теряют последнюю силу, глаза закрываются, и я то ли засыпаю, то ли просто проваливаюсь в свою боль и забытье.

Глава 10. Луна, прошлое

Из школы я иду медленно, стараясь растягивать каждый шаг. Любуюсь цветами в соседских садах, рассматриваю витрины магазинчиков и глажу бездомных блаженных котов, которые так и путаются под ногами.

Но время все равно тянется слишком медленно. Я знаю, что если приду домой рано, вновь нарвусь на разговор о том, что в моем возрасте неприлично общаться только с родителями, а дружить только с братом.

Потянув за нагретую солнцем резную ручку калитки, заглядываю во двор дома – отцовская машина на месте, но самого отца не видно. Это хорошо. Посижу немного у крыльца или пройдусь до беседки.

– Здравствуй, Лунаи, – шепот садовника раздается, как только я проскальзываю на дорожку, ведущую вдоль розовых кустов.

Я оглядываюсь, но никого не вижу.

– Я здесь, – знакомый голос с легким акцентом звучит очень тихо и откуда-то снизу.

– Где?

– Здесь, присядь.

Присаживаюсь на корточки и сразу встречаю веселый, по-мальчишески озорной взгляд темных глаз Сиюна по ту сторону густых кустов.

Сиюн – кореец, сын нашего старого садовника Джиху. Сейчас, когда сад уже раскинут и оформлен, Джиху работает в другом доме, а его отпрыск, как начинающий специалист, трудится у нас на полставки и присматривает за созданным отцом творением садоводческого искусства. Одевается Сиюн всегда в одну и ту же рабочую одежду темно-зеленого цвета, а с виду он совсем не дурен собой – крепкий, высокий, черноволосый. Иногда я вижу, как девчонки из школы, проходя мимо нашего дома, украдкой пытаются заглянуть через забор и состроить Сиюну глазки. Но он всегда занят делом и, кажется, не очень заинтересован в таком общении. Я думаю, что садовник немногим старше меня, но он не учится ни в школе, ни в институте, потому что вынужден работать.

Улыбаясь мне, Сиюн сидит на корточках и старательно проделывает какую-то манипуляцию с опустившим голову розовым бутоном.

– Все твои дома, встречают гостей – уважаемых Нино и Заза, – говорит он, не отрываясь от работы.

– Нино и Заза? – удивленно переспрашиваю я.

Сиюн кивает.

Очень странно, мои бабушка и дедушка по линии отца редко наведываются в гости без повода или крупного праздника, а их приезд всегда сопровождается излишней суетой, потому что они очень любят внимание. Я давно не видела их и, пожалуй, должна бы испытывать радость, но ее совсем нет.

Родственники по маминой линии рождают в моей душе намного больше тепла. Но живут они в столице, далеко от нашего городка, поэтому видимся мы редко, а общаемся в основном по видеосвязи.

Когда мы с Эриком слышим из динамика маминого телефона знакомую грузинскую речь, очерченную придыханием, сразу бросаем все занятия и с воплями радости бежим вниз – это звонит бабушка Тина.

Тина всегда сокрушается, что мы мало общаемся лично и редко приезжаем на лето. Она может бесконечно расспрашивать маму о нас и о самых обычных вещах: что мы едим, хорошо ли спим, какие фильмы любим, какая погода в Дапарули и о прочих мелочах. Бабушка даже через расстояние готова бессчетное количество минут окутывать нас теплом простой заботы. Дедушка Серго умер несколько лет назад, с тех пор жизнь бабушки изменилась, но она мужественно выдержала нападки одиночества и печали, сохранила доброту сердца и веселый нрав.

Иногда видеобеседы украшают и другие мамины родственники: дядя Тимур и тетя Лейла живут в Грузии, но часто путешествуют и бывают в столице; крестные Сосо и Софико недавно переехали – теперь обитают недалеко от бабушки и часто заходят к ней в гости. Мамины двоюродные сестры Диана и Тамина с мужьями и детьми, их племянники с родителями, троюродные дяди и сводные тети – все любят Тину, все тянутся к ней, как к теплому огоньку для ума и сердца. Иногда мне кажется, что мы встречаемся с бабушкой реже, чем со всей остальной родней, не знаю, достоверны ли мои ощущения, но если это так, то причина тому однозначно в отце, который никогда не ладил с маминой семьей.

Сиюн разводит руками. Этот жест – посильная поддержка, понимание моей безрадостной реакции на приезд Нино и Заза.

– Да уж, – вздыхаю я.

Садовник пожимает плечами. Он прекрасно знает обо всем, что происходит в доме. Поэтому я так безошибочно считываю сочувствие на его лице. И поэтому он говорит шепотом, чтобы не выдать мой ранний приход из школы.

– А что с цветком? – спрашиваю, наблюдая, как ловкие пальцы прикладывают к ветке деревянную палочку, бережно закрепляют ее бечевкой сначала у основания бутона, а затем у основания ветки.

– Грустит, – говорит Сиюн. – Верхние ветки так разрослись, что не дают солнца и свободы малышу. Но ничего, я ему помогу, главное – вовремя заметить неладное.

Отец ругает меня за общение с садовником, так что я почти ничего не знаю о Сиюне. Но, несмотря на это, у нас сложились теплые отношения и даже какое-то неуловимое взаимопонимание.

Например, подстригая газон, Сиюн всегда начинает с участка у меня под окнами и вырисовывает газонокосилкой улыбающееся лицо или солнышко.

Когда я замечаю такие проделки, всегда смеюсь и машу ему рукой, а он быстро, пока никто не заметил, сравнивает длину травы и как ни в чем не бывало переходит к следующему газону. Еще он часто приносит нам с братом спелые яблоки с самого дальнего дерева, где они слаще остальных. А, когда у меня плохое настроение после ссор с отцом, может поставить в вазу на веранде не лилии, хризантемы или ирисы, а кустовые розовые розы – мои любимые.

– Давно Нино с Заза приехали? – задаю я вопрос, наблюдая за движениями длинных пальцев.

– Как только ты в школу ушла, – отвечает Сиюн, чуть замешкавшись.

– Так давно? Ты уверен? А о чем они говорят, не слышал?

Как странно. Мои бабушка с дедом предпочитают наведываться, когда я дома, они любят хвалить мои длинные темные волосы и строить невообразимые планы на десятки лет вперед.

– Слышал несколько фраз. – Серьезно глянув на меня, Сиюн словно решает, стоит ли отвечать и как это лучше сделать.

– Ну и что же, что? Зачем они нагрянули? – мне не терпится узнать, в чем же дело, но приходится вытаскивать все клещами.

– Я слышал… – Сиюн бросает взгляд за мою спину, проверяя, не вышел ли кто-то на крыльцо, затем оглядывается убедиться, закрыта ли калитка, и только потом, раздвинув руками колючие кусты, наклоняется ближе ко мне. – Они говорили что-то про приданое и патардзали, – он произносит это, не издавая звуков, одними губами, но я безошибочно понимаю каждое слово.

– Приданое, патардзали… – повторяю, ежась от холода, который ползет по спине и захватывает мысли. Сиюн поднимает на меня грустный, почти обреченный взгляд.

– Да, Лунаи, они говорили о тебе.

Глава 11. Вечерний улов

Темнота.

Давящая и тугая, запутывающая меня в своей бесконечности.

Я лежу, накрытая темнотой, и не понимаю, жива я или нет.

Темнота – черная дыра, которая засасывает меня все глубже в свое брюхо. Но чем дальше я проваливаюсь в ее нутро, тем сильнее начинаю чувствовать себя. Себя настоящую.

Мне кажется, что из темного давящего пространства доносятся звуки и голоса, словно кто-то говорит, но не со мной, а с кем-то другим. И говорит так весело, легко, по-свойски.