– В ближайшие дни надо провести партийную конференцию на судоремзаводе и механическом заводе Лида! Нужно обратиться с воззванием к трудовому населению Архангельска – разъяснить громадность стоящей перед нами задачи…

Щекутьев, внимательно слушая Шестакова, что-то торопливо помечал в своем блокноте.

– Центральный комитет партии, ВЦИК и Реввоенсовет Республики призывают губернскую партийную организацию, – звучал над ними голос Шестакова, – бросить на самые трудные участки экспедиции коммунистов, сознательных пролетариев, лучшую часть старого офицерства…

Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что-то, хлопали друг друга по плечам.

– Привел все-таки Бог свидеться, – довольно говорил Шестаков. – Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало…

– Меня-то не очень, – смеется Щекутьев. – Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.

– Ты и тут по части радио командуешь?

– Начальник службы связи! – гордо сообщил Щекутьев.

К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:

– Знакомьтесь, Константин Петрович, – военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони…

Неустроев приветливо поклонился:

– Весьма рад…

– И мне очень приятно, Константин Петрович, – искренне сказал Щекутьев. – Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах, был про вас наслышан.

– Ну уж, ну уж… – Смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.

– А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, – мечтательно прищурился Щекутьев. – Ох и операция была лихая!

– Лихая, ничего не скажешь, – согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: – Я очень рад, Сережа, что ты с нами.

– Ну еще бы! – охотно поддержал его Щекутьев. – Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали…

Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:

– Ну-ну, так что Шурик?

Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:

– Враг. Да еще какой! Злобы сколько… А ведь койки в кубрике рядом висели… Хлебом делились…

– Диалектика революции, – развел руками Шестаков. – Я потому и радуюсь тебе… Ну, дружок, я помчался – дел невпроворот. Как устроюсь – дам знать. Пока…

– Оревуар!.. – улыбнулся Щекутьев.

Четыре тысячи Солоницын достал.

И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно – лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.

На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.

– Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, – не то улыбался, не то по-волчьи скалился Чаплицкий.

– Соберешь, пожалуй, – тяжело вздохнул Солоницын. – Пока рубашку с меня последнюю не сымете, не успокоитесь ведь…

– Не агравируйте, господин купец. Сиречь – не преувеличивайте, – лениво заметил Берс. – Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка…

Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:

– Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной…

Солоницын неприязненно покосился на него.

Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:

– Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела…

– И что тогда?

– А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!

– Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где-нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!

– Все мы в руке Божьей, – сладко потянулся Чаплицкий. – В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»

– А-а! – небрежно махнул рукой Солоницын.

– Вот-вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!

Солоницын встал, бормотнул угрюмо:

– Пойду скажу, чтобы свет запалили.

– Не надо! – неожиданно резко бросил Чаплицкий. – Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь… – Подумал и добавил: Вас ротмистр проводит… Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.

И едва он произнес эти слова, раздался короткий двойной стук в дверь.

Чаплицкий поднялся и скомандовал Берсу:

– Ну-ка, ротмистр, воздымите его степенство! Быстренько!

Солоницын, недовольно бормоча себе под нос что-то невразумительное, отправился вместе с Берсом в мезонин.

А Чаплицкий подошел к двери, прислушался, потом отодвинул засов. В горницу вошел человек, закутанный в башлык поверх тулупа. Лица его в сумраке не было видно.

Чаплицкий дождался, пока он разделся, проводил в горницу, предложил:

– Обогреетесь? Есть чай, можно водочки…

– Сейчас, к сожалению, не могу, Петр Сигизмундович, – отказался гость. – Я должен вскорости вернуться на место.

– Понял. Какие новости?

– Неважные. Сегодня из Москвы прибыл особоуполномоченный комиссар Шестаков…

– Николай Шестаков? – живо переспросил Чаплицкий.

– Он самый, Николай Павлович. Ему поручено организовать морскую экспедицию, чтобы перебросить сюда и в Мурманск сибирский хлеб. На Оби и Енисее скопилось свыше миллиона пудов…

Чаплицкий присвистнул:

– Ничего себе! Но ведь это невозможно!

– Почему?

– Миллер в прошлом году пытался это сделать с помощью английских ледокольных пароходов.

– А чем кончилось?

– Полным фиаско: прорвалось только одно судно, да и то вмерзло в материковые льды. Все коммерсанты, вложившие в это предприятие деньги, понесли большие убытки.

Гость хрипло засмеялся:

– Это действительно неосуществимо. Для английских торгашей и наших спекулянтов. Но где Миллер и где мы сейчас? Я согласен, до сих пор такая экспедиция никому еще не представлялась возможной. Но большевикам, к сожалению, удалось многое, что до них не удавалось никому.

Вернулся Берс. Чаплицкий, не знакомя его с посетителем, уселся верхом на стул, упер лицо в ладони, задумчиво сказал:

– Мы не можем этого допустить! Если они доставят сюда хлеб – нам конец…

Гость закурил, неспешно заметил:

– Я еще не все сказал. Они планируют часть хлеба, масла, сала, пушнины выбросить на европейский рынок… Это конец всему белому движению.

– Да. И еще – это начало конца Запада, – мрачно сказал Чаплицкий. – Но на Западе это пока не очень ясно понимают. Чувства курицы, которая уже находится в кипящей кастрюле, они представляют себе чисто умозрительно…

Гость вскочил, вскинул кулаки:

– Как же они могут не понимать, что у нас творится?

– Буржуазия по природе своей безыдейна. А потому безнравственна, – зло уронил Чаплицкий. – Она жаждет только сиюминутных барышей. И в конце концов, в результате – она слепа, поскольку, давая передышку большевикам, готовит себе погибель!

Повисла тяжелая пауза. А в коридоре плотно прильнул глазом к замочной скважине Солоницын.

Гость тихо засмеялся:

– Безыдейна, говорите, буржуазия-то? А вы, Петр Сигизмундович, не записались, часом, в РКП(б)?

– Пока нет, – серьезно сказал Чаплицкий. – Я просто трезво смотрю на вещи. Краснопузые предложили черни такую стройную и привлекательную программу, которую наш мир никогда не сможет им пообещать. Мы им приказывали умирать за нас, а большевики предложили им жить для себя.

– Надеюсь, вас еще не увлекла идея строительства новой прекрасной жизни для черни?

– Перестаньте фиглярствовать. Сейчас меня занимает вопрос, как не дать им привезти хлеб. – Чаплицкий расхаживал по горнице, задумчиво потирая лоб. – Нет, хлеба я им не дам, пусть вымрут, гниды, все до единого!

– У вас есть для этого реальные средства, господин каперанг?

Чаплицкий стукнул кулаком по столу:

– Они существуют объективно: неведомая ледовая трасса, бескормица, нет топлива, исправных судов… – Закурил и добавил уже более спокойно: – А мы должны все эти сложности сделать непреодолимыми. Чтобы караван вообще не смог выйти.

Пришедший долго молчал, потом медленно сказал:

– А если они все-таки преодолеют эти непреодолимые препятствия? Они ведь нам уже не раз показывали, как надо преодолевать непреодолимое.

Чаплицкий засмеялся:

– Похоже, что это вы записались в РКП(б), милый мой!

– Нет, серьезно?

– А если серьезно, то существует английский флот, наконец! – Он раздраженно фыркнул: – В конце концов, их это, черт побери, тоже касается!

Гость покачал головой:

– Англия сейчас на открытую войну не пойдет. А нападение на мирный караван – это война. Их так называемый пролетариат будет возражать…

– Ерунда! – Чаплицкий решительным жестом отмел это предположение. – Английский флот – хранитель самых старых традиций государственного пиратства.

– Не понял?..

– Для того чтобы за полчаса уничтожить караван, крейсеру «Корнуэлл» вовсе не нужен «Веселый Джек» на гафеле. И британский лев тоже. Просто неизвестное военное судно неустановленной государственной принадлежности.

– Вы думаете, они на это пойдут?

– Еще как! Не забывайте: в России пропадают миллионы их фунтов стерлингов.

– Ну что ж. Может быть. Посмотрим. Да, позвольте полюбопытствовать: вырезанный патруль – ваша работа?

Чаплицкий криво ухмыльнулся:

– Был грех.

Гость восхищенно покачал головой:

– Чисто сделано. Но в порт не показывайтесь, Петр Сигизмундович. Там предстоят крупные облавы.

– Хорошо. Теперь следующее: от человека, которого я послал за кордон, нет вестей?

– Неужели я молчал бы об этом, Петр Сигизмундович! – с упреком воскликнул гость. – Правда, еще рано. У нас в запасе имеется по крайней мере неделя.

– Имеется, – согласился Чаплицкий. – Но если не будет сведений, через неделю придется посылать нового…

А Леонид Борисович Красин в это самое время принимал в Стокгольме группу шведских рабочих.

Резиденция советской делегации находилась в небольшом, скромно обставленном помещении с высокими светлыми окнами.

Пожилой швед с вислыми седыми усами обратился через переводчика к Красину с короткой речью, которую закончил словами:

– Мы поздравляем вас, товарищ посол, с подписанием контракта. Мы, рабочие фирмы «Нюдквист и Холм», с большим волнением переживали все этапы переговоров…

В разговор включился его товарищ – коренастый, спортивного вида рабочий:

– Мы, товарищ посол, оказали на владельцев фирмы все свое влияние – политическое и экономическое, – чтобы добиться успеха в прорыве экономической блокады Советской Республики…

Красин пригласил гостей к столу:

– Друзья, я не могу угостить вас шампанским – хотя наш успех того стоит, но все деньги ушли на покупку паровозов. А вот русского крепкого чая с клюквенным вареньем напьемся вдоволь!

Швед торжествующе выбросил вперед руку:

– Тысяча паровозов для революционной России! Ваш чай покажется нам вкуснее шампанского! Дин скооль! Мин скооль! Ваше здоровье!

– За нас всех, товарищи! – провозгласил Красин. – Вы себе и не представляете, какую оказали нам помощь своей поддержкой, как мы ее ощущали все время, как нам было это необходимо, дорого и важно!

– Мы делали общее пролетарское дело, – сказал коренастый швед и прихлебнул горячего чая из чашки. Обжегся, замотал головой: – Крепко! Крепко! – И по-русски: – Го-ря-шо!

– У нас нет шампанского, – смеялся Красин, – но с сегодняшнего дня мы, советские купцы, имеем кредит на сто миллионов крон.

– Мы слышали, – подтвердил пожилой. – Шведский банк принял ваш залог на двадцать пять миллионов.

Отворилась дверь, и вошел Виктор Павлович Ногин. В руках он держал телеграфный бланк.