В Афганистане Метлоу, инструктировавший моджахедов, был ранен и оказался в плену у русской диверсионной группы, отбившейся от своих… Он был просто поражен внешним сходством и внутренним родством погибшего морпеха с командиром этой группы майором Стрелковым, который спас ему жизнь, хотя у Метлоу не было никаких прав рассчитывать на это. Такие же широкие плечи, скуластое лицо, сильные казацкие руки и спокойный, презирающий смерть взгляд темно-серых глаз. «Он его сын? – мелькнуло у Метлоу. – Но майор ненамного моложе меня… Тогда брат?..» Но еще больше его поразило то, что русские не стали его добивать, не бросили в горах умирать, а тащили собой и, по сути, спасли ему жизнь.

А потом военная судьба сыграла с ними злую шутку – Стрелков был контужен в бою с моджахедами и полковник ЦРУ Джордж Метлоу, понимая, что контуженного майора ждет трагическая участь русского морпеха из его юности, не отдал его на растерзание. Отдать им тогда Стрелкова – значит растоптать память деда и честь казачьего рода, которая для деда была превыше всего, понял тогда Метлоу, этому не бывать, даже если боссы в ЦРУ не захотят понять его. И он спрятал Стрелкова в далеком монастыре под Гонконгом. Он рисковал, конечно, но иначе поступить не мог.

– Сэр, пора ехать, – оторвал Метлоу от тягучих мыслей солдат-водитель.

– Успеем, – нехотя откликнулся тот. – Когда еще удастся выбраться к морю…

Метлоу повернулся на шум подъехавшей машины. Старый японец из окна машины настороженно обратился к нему:

– Мне передали, что вы интересовались профессором Осирой, мистер э-э-э…

– Метлоу. Джордж Айвен Метлоу…

– Простите мою уходящую память, мистер Метлоу. Что надо вам от такого старого пня, как я?

– Ничего особенного не надо, – заверил его Метлоу. – Хочу лишь узнать, как идут дела у вашего пациента Джона Карпентера, которого мы после Афганистана определили в вашу лечебницу?

Осира вышел из машины и, вглядевшись в штормовые волны, кивнул:

– Взгляните – у Джона рандеву с дельфинами. Даже наступившие холода не мешают ему… Кстати, не могли бы вы сказать, где его родина?

– Вы сомневаетесь в его британском происхождении? – усмехнулся Метлоу.

Осира улыбнулся одними глазами.

– Я знаю, мистер Метлоу, по документам он – англичанин, родившийся и выросший в жарком Пакистане…

– Вы хотите сказать, что в Пакистане он не мог приобрести привычку к холодным процедурам… Кто же он, по вашему мнению?

– Он?.. Безусловно, не немец, не француз и не швед, хотя шведы спокойно переносят холодные морские ванны. Он славянин. Скорее всего – русский.

– Русский? – еще больше насторожился Метлоу. – У вас уже были русские пациенты?

– Нет, – уловив настороженность собеседника, улыбнулся Осира, – но после Второй мировой войны я несколько лет провел у них в плену. Не теряя времени даром, я изучал язык, быт, психологию и этнические особенности этого загадочного народа.

– Разве русские отличаются от других народов?

– Каждый народ неповторим, мистер Метлоу… Например, мы, японцы, созерцая природу, обожествляем ее, восхищаемся ею, порой до слез, принимаем каждый ее уголок за картину, вышедшую из-под гениальной кисти Творца. Мы полагаем, что человек недостоин вмешиваться в его творческий замысел.

– Хотите сказать, что японцы смотрят на природу со стороны? А европейцы?

– Немцы, французы, англичане, американцы – жестокие прагматики. Вы существуете как бы параллельно с природой и используете ее, как, впрочем, все, до чего вы можете дотянуться, в чисто утилитарных целях…

– А русские не таковы? – спросил озадаченный Метлоу.

– Русских, как и японцев, отличает беспримерная терпеливость в жизненных невзгодах и в выпавших на их долю страданиях… Но, в отличие от японцев, они не созерцатели и не фаталисты. Русские обладают даром растворяться в природе, становиться составной и неотъемлемой ее частью. Гроза, ураган, ужасные снега, морозы, дикая мощь и первозданность необжитых мест, которых так много в их стране, совершенно не пугают их. Даже напротив, мощь и экстремальные состояния природы вызывают у них прилив жизненных сил и восторг, схожий с религиозным экстазом.

Метлоу вгляделся в морской простор, в котором то показывалась, то пропадала голова пловца, и засмеялся:

– В подтверждение ваших наблюдений, Осира-сан, ваш пациент демонстрирует нам свое единение с морской стихией и ее обитателями. Сейчас Америка помешана на теории реинкарнации… Может, он в прошлой своей жизни был русским?

Осира улыбнулся одними глазами.

– Рождают характер, но не тело, – заметил он. – Вопрос его национальной принадлежности, сэр, интересует меня исключительно в целях определения методики лечения…

– А кем он себя считает сам?

– Пока англичанином Джоном Ли Карпентером, родившимся в Пакистане… Пока… Но… Фрагменты прошлого, которые все чаще исторгает его память, стали более устойчивы, хотя еще далеки от того, чтобы из их мозаики составить какой-либо рисунок прошлой жизни. Но… информация о прошлой жизни может вызвать у пациента стресс, который навсегда похоронит слабые надежды на возврат памяти, – вздохнул Осира. – Так что пусть пока остается Карпентером.

Звук монастырского колокола, принесенный порывом ветра, заставил Стрелкова вернуться на берег. Растерев тело жестким полотенцем, он оделся и, легко преодолев крутизну прибрежных скал, бегом направился к воротам монастыря, у которых его ожидали Осира и Метлоу.

– Доброе утро, сенсей! – почтительно приветствовал он сначала Осиру.

Тот кивнул на Метлоу:

– Мистер Метлоу хочет побеседовать с тобой. Я разрешаю пропустить утреннюю медитацию.

– Спасибо, сенсей, – склонил голову Стрелков и крепко пожал руку Метлоу: – Рад тебя видеть, Джордж!

– Как тебе тут живется, Джон?

Боковым зрением разведчика Метлоу уловил, что один из монахов и служка, занимающиеся хозяйственной работой во дворе монастыря, прислушиваются к их разговору.

– У моря можно говорить без посторонних глаз и ушей, – сказал он, взяв Стрелкова под локоть.

– Разве нам что-то угрожает? – удивился тот.

– Нет, но я бы хотел обсудить с тобой одну проблему подробнее и без помех… Помнишь, я говорил тебе, что ты тоже русский? Как и я?

– Говорил… Я нашел Россию на карте, но… я так ничего и не вспомнил… Я даже не знаю, есть ли там у меня близкие. При медитации ко мне приходят фрагменты каких-то событий. А чаще всего лицо белокурой женщины, которая почему-то просит меня помнить, что мы с ней одной крови. Я никак не могу вспомнить, кто она мне, не могу!.. Но больше всего воспоминаний связано с войной, с кровью и чьими-то смертями…

– Немудрено, – вздохнул Метлоу, – война много лет была моей профессией. И ты, и я, мы с тобой оба – люди войны.

– А если память никогда ко мне не вернется?

– Тогда тебе лучше навсегда остаться Джоном Карпентером. У России была и пока остается дурная привычка отказываться от самых верных ее сыновей, – с горечью ответил Метлоу. – Когда-то она отказалась от моего деда, а значит, отказалась от отца и от меня…

– И от меня она отказалась?

– Поверь, мне больно говорить это, но… Боюсь, в России тебя посадят в тюрьму, выбраться из которой очень мало шансов.

– В тюрьму? Я совершил преступление? Метлоу поднял на него глаза:

– Нет. Ты просто оказался в безвыходной ситуации… Но, к сожалению, я, твой единственный свидетель, в силу разных причин не могу выступить в русском суде. Одно ты должен запомнить: ты до конца выполнил воинский долг и не совершил никакого преступления против своего Отечества. Станут уверять тебя в обратном – посылай всех в задницу!

– И все равно, если я ясно пойму, что я русский, я вернусь туда. Меня ничего не остановит.

– Ну да, – улыбнулся Метлоу, – русские не сдаются…

В камеру вошли следователь и человек в штатском, несколько месяцев назад препроводивший Стрелкова в лефортовский следственный изолятор.

– Стрелков Сергей Сергеевич, по постановлению Главной военной прокуратуры Российской Федерации уголовное дело по обвинению вас в измене Родине прекращено за отсутствием состава преступления, – будничным голосом произнес следователь и, потерев покрасневшие уши, радостно добавил: – Вы свободны, майор Стрелков.

– От лица органов государственной безопасности Российской Федерации приношу вам извинения, Сергей Сергеевич, – продолжил человек в штатском.

И когда с лязгом захлопнулась за ним железная тюремная дверь и томящий сумрак остался позади, Стрелкова увидел, что на другой стороне улицы стояла белокурая женщина, та, безымянный образ которой долгое время приходил к нему в его бесплодных попытках восстановить в памяти связь времен, оборвавшуюся взрывами афганской войны…

И только когда она прильнула к нему и ее руки коснулись его покрытого шрамами лица, он поверил, что это не сон и не бред.

А потом рядом с ними остановился автомобиль, из которого выбрался весьма элегантный улыбающийся господин.

– Вот это да! Сам Джордж Метлоу! – выдохнул Стрелков. – Ты в России?.. Как?!

– Не Джордж Метлоу, а Егор Иванович Мятлев. Могу и паспорт показать, – широко улыбнулся тот. – Русская военная прокуратура попросила меня дать показания по твоему делу. Разумеется, я тут же отправился в аэропорт…

– Но ты же сотрудник ЦРУ?

– Кто тебе сказал? Какое ЦРУ?.. Я швейцарский бизнесмен. У меня семейной шорная мастерская «Руссишер казак Мятлефф», основанная моим дедом, настоящим донским казаком… А он научил меня верить, что русские не сдаются…

1996–1999 гг.

Владко

Владко Драгич был самым слабым солдатом роты Алексеева. Тонкий в талии, с длинными черными кудрями, обрамляющими щеки со смешным детским румянцем, он не мог поднять ящик с минами или долго нести на плече ротный пулемет Калашникова. Но по одержимости в бою Владко не было равных.

А появился он в роте так. На православное Рождество бойцов даже на заоблачных позициях в горах не удержать было от пьянства. Заоблачная позиция – это плотный, почти осязаемый туман днем и ночью, набухший влагой бушлат, вечно мокрое белье и раскисшая обувь, язвы и нарывы на теле. В таких условиях нужно сжать себя в кулак, чтобы не срываться на крик по любому, самому пустяковому поводу.

Сделано было все по чести и по уставу: ротный интендант Рокошочник отрапортовал о состоянии боевого духа бойцов и порекомендовал отправить трех «паломников» в церквушку в долине на всенощную, чтобы они принесли оттуда просвирок и святой воды, опять же для поднятия боевого духа в сражении за дело святой Православной церкви.

Ну и, как водится у православных, те, помимо Святых Даров, принесли из долины обязательного для сербов на Рождество поросенка и еще кое-что… В блиндажах потом стоял такой дух от ракии, хоть святых выноси.

Алексеев, злой как черт, ходил от отделения к отделению, распекал подчиненных на чем свет стоит, но те только благодушно поздравляли ротного командира с Рождеством Христовым и подносили ему чарку кукурузной водки.

А на передовом посту, в затишке между двумя утесами, в тумане поблескивал костер. Хор нестройных голосов негромко тянул какую-то песню, а среди бойцов у самого огня похаживала, покачивая станом, стройная фигурка в длинной юбке, с рассыпавшимися по плечам волосами.

Въедливая сырость, расчесанные нарывы на теле и тупая боль в зубах сорвали Алексеева с тормозов. Он опрокинул котелок с варевом, затоптал костер и зло двинул разгульной девке по зубам.

– Чтобы через пять минут ее здесь не было!

Бойцы от хохота повалились на землю. Алексеев никак не мог понять, в чем дело. Наконец Рокошочник панибратски обнял его за плечи:

– То не девка, друже капитан, то мних… Монах…

Бедный монашек с разбитыми губами испуганно утирал кровь рукавом рясы, а бойцы продолжали ржать, как жеребцы. Алексеев растеряно смотрел на них, потом повернулся к монашку.

– Ты кто такой?

– Владко…

– Откуда здесь?

– Из монастыря ушел на войну.

– Сколько тебе лет?

– Шестнадцать…

– Шестнадцать… А мамка плакать будет?