По дороге, которую нужно контролировать, раз в неделю проходил крытый грузовик и очень редко – гражданский автобус. Два раза навещали партизаны. Одни с китайскими «Калашниковыми», другие даже со старыми «ППШ». И те, и другие вели себя смирно, даже угощали сигаретами. Больше досаждали маленькие группки африканцев со щитами и копьями. Они большей частью шумели, издалека швырялись сучьями, но близко не подходили.

Через полгода Егор вместо денег и обещанного отпуска получил только обмундирование и командировку в глубь Анголы с бойцами из племени кимбунду. Прежние, из племени киконго, были хоть заносчивы и вспыльчивы, но умели держать порядок и дисциплину.

Новые, из кимбунду, французского не знали, пришлось Жигареву ускоренно учиться португальскому. Кимбунду были очень любезны в обращении, угодливы, но в первой же операции половина из них сбежала. Всего-то забот – охранять от партизан-марксистов из МПЛА португальскую лесосеку с единственным трактором и трелевочной машиной. В такую глушь полиция или португальские парашютисты никогда не забирались. Хозяева из Лиссабона обходились услугами наемников.

Когда партизаны, спрятавшись в кустах, все-таки попали из гранатомета в трактор, в страхе разбежались последние бойцы отряда Жигарева, а рабочие-португальцы обложили своего ангела-хранителя легковесным матерком, плюнули на все и отправились на лесовозе в Луанду.

Поехал с ними и Егор. Он опасался лишь одного – чтобы случайно не наткнуться на Матиса. В пути их несколько раз обстреливали и под конец сожгли машину. Еще неделю плелись пешком. Километров за десять от Луанды услышали артиллерийскую пальбу. Над Луандой занимался дым пожаров.

Несмотря на усталость, шли к столице почти до утра. Португальцы молчали, только сердито шевелили черными кустистыми бровями. Канонада их не интересовала, они прислушивались только к пароходным гудкам. С рассветом пальба стихла окончательно. Все центральные улицы города были усеяны какими-то канцелярскими бумагами и брошенными домашними вещами, некоторые дома горели, а весь город словно вымер.

В порту стоял последний португальский пароход, к его трапу вилась очередь, как в Москве к Мавзолею.

– Пошли, Георг, – вцепились ему в куртку приятели-португальцы. – Нужно попасть на пароход, а то к вечеру нас тут негры перережут.

Это был первый день задолго до этого запланированной независимости Анголы. Последние португальские войска еще ночью покинули Луанду.

Жигарев потом всю жизнь жалел, что не согласился сесть с португальцами на тот самый пароход. Он отправился по пустынным улицам искать советское посольство. Но вот на дороге появилась колонна машин с неграми в хаки. Один джип вплотную подъехал к нему.

– Слушай, приятель, – обратился по-португальски он к седому негру за рулем, – как мне найти советское представительство? Ты сам из Луанды?

– Нет, – ответил негр по-испански. – Я из Гаваны.

Кубинцы передали Жигарева новоиспеченным ангольским властям, как только отряды МПЛА вошли в Луанду. Времени разбираться не было, Егору дали отряд пугливых лесных жителей, и с ними он потом дошел до самой Намибии. Тактика была простая – впереди шли кубинцы с бронетехникой, за ними он и отряды бывших партизан. За полгода на передовой его ни разу не потревожило ни кубинское, ни ангольское командование.

Но однажды под бомбежку попал броневик с белыми людьми в штатском. Они слышали, какими словами Жигарев поднимал своих людей в атаку. Когда все стихло, прибежал командир-кубинец:

– Георг, тебя люди в машине спрашивают. Из твоих. На тебя злятся.

Жигарева вместо радости сковал непонятный паралич. Пыльный, с камуфляжным макияжем на лице, он не знал, как отрапортоваться толстому сеньору в чесучовом пиджаке. Ему стало легче, когда на него обрушился сначала отборный русский мат, потом родимый начальственный разгон:

– Что за самодеятельность? Кто отправил вас на огневой рубеж? Как зовут?

– Команданте Жигарев, – выпалил Егор, протягивая документы.

– Давно в командировке?

– С прошлого года.

– Свободен. Я с тобой еще разберусь, – высокий начальник положил его документ в нагрудный карман и захлопнул перед самым носом дверцу.

Разбирались почти месяц. Однажды среди ночи в блиндаже Жигарева разбудил его добровольный денщик Роберто. Ростом с карабин шестнадцатилетний паренек:

– Команданте, вставайте. Есть разговор.

Роберто был до революции городским воришкой из Луанды. Жигарев однажды спас его от расправы, когда кто-то узнал в парне давнишнего похитителя своего кошелька.

– Команданте, вас завтра… – и Роберто выразительно нарисовал петлю вокруг своей шеи. – Мне рассказал двоюродный брат из штаба. Приезжали незнакомые русские, и многих долго расспрашивали о вас и заставляли подписывать бумаги.

– Почему ты думаешь, что меня хотят арестовать?

– Брат все слышал. Это серьезно. Когда нас в Луанде выпустили из тюрьмы, нам дали очень строгого командира-кубинца.

Он все время громко кричал. Мы написали бумагу в госбезопасность, что видели у него людей от Жонаса Савимби. И кто-то однажды команданте застрелил. Наши очень радовались. А на фронте еще быстрей, пшик – и все!

– И зачем ты меня разбудил, Роберто?

– Нужно уходить к белым.

– А тебе зачем?

– Я в Луанде работал в большом отеле для богатых белых. У меня было много долларов. В Южной Африке тоже много отелей, а в Анголе еще долго не будет белых.

И об этой своей слабости тоже горько сожалел Жигарев. Как сейчас он понимал, дома он получил бы максимум лет пять строгача и давно уже был бы на свободе. А в Намибии, куда его привезли юные солдатики из ЮАР в рубашечках с коротким рукавом и отутюженных шортиках, его еще издалека высмотрел… месье Жакобе.

– Джо! Джо! – издалека замахал он конвоиру. – Я с тобой так нечестно не играю. Ты уводишь у меня из табуна лучшего жеребчика. Видишь на нем мое тавро?.. Не бойся, этот русский не понимает по-английски.

– Не понимаю, – по-английски же подтвердил Жигарев. – Но кое-что могу сказать. В школе учил английский.

– Он был с тобой в Иностранном легионе? – спросил Джо хитрого бельгийца.

– Он был у меня лучшим лейтенантом в Заире. Кстати, Джо, я ему должен шестьсот долларов жалованья. Отдай ему наличными.

– Могу только в рандах.

– Это ему даже больше подойдет в Мозамбике. Пошли, Георг. Слышал я уже про твое дезертирство. Русские не любят изменников. А я терпеть не могу этой пустыни! Она со всех сторон простреливается, ты в ней, как таракан посреди кухни. Скажи, Георг, когда твои черномазые миновали Лубангу, на открытом месте охота воевать пропала?

– Почему же? Кубинцы шли напролом.

– Я про африканцев тебя спрашиваю. Тем бы только из кустов палить.

– Было и такое.

– А знаешь, я и сам не прочь забраться в джунгли. Какой-то рефлекс защитный выработался. За кустами даже надежней, чем в Европе. И никакой налоговой полиции и алиментов. А какой там воздух романтики!

Жигарев не ответил. Он улетел в Мозамбик не затем, чтобы прожить или, скорей, провоевать целых пятнадцать лет. В джунглях сподручней было бы за все расквитаться с Жакобе, чем посреди бессовестно открытой со всех сторон намибийской пустыни.

У Егора не всегда в душе кипело юношеское бунтарство, у себя в спецроте на действительной службе в советской армии он был одним из самых тихих солдат.

В Конго и Анголе характер начал меняться, но в нем не было еще взрывчатой вспыльчивости. Первый год в Мозамбике он чувствовал себя, как вареный рак. Вся работа на Жакобе заключалась в охране контрабандного груза, не больше.

Они либо контролировали какую-то транспортную магистраль, собирая дорожную «пошлину», либо пресекали на ней всякое движение – как заказчику вздумается. Никакой политики и в помине не было, шли караваны со слоновой костью или оружием. Пьянка днем и ночью, иногда замызганный бордель.

Еще был жив в душе не проходящий страх перед любым человеком, говорящим по-русски. Тогда СССР находился на пике могущества, у спецслужб были достаточные средства и длинные руки, но пропажа сержанта срочной службы из спецконтингента в Конго, очевидно, мало кого беспокоила. И если бы Жакобе не нагнетал страха своими россказнями о беспощадных русских агентах в Африке, Жигарев смело бы вышел к первому же советскому пароходу.

Казалось: вот еще полгода – и он вернется домой. Для этого всего-навсего нужно было убрать Жакобе и совершить какой-нибудь подвиг во имя родной страны, чтобы тем самым вымолить прощение. Он тогда себя считал чистым перед отечеством и совестью.

Но Жакобе нужно было знать лично, чтобы убедиться, на что способно человеческое коварство. Участились вылазки в ЮАР. Раз за разом за них больше платили. Южноафриканские силы самообороны белых всю самую грязную работу по усмирению чернокожих в дальней глубинке все чаще стали перекладывать на наемников.

Однажды ночью Роберто подошел к еще не заснувшему Егору:

– Команданте Георг, ты был на руднике? Жигарев сонно помотал головой.

– Ничего не знаешь? Это вот… – Роберто снова, как тогда, нарисовал петлю вокруг своей шеи. – Нужно уходить в Родезию.

Луна предательски высветила их, едва они вышли на поляну. Было слишком тихо для джунглей в эту пору. Все живое словно вымерло: ни звука, только запахи и густая глянцевитая зелень, незаметно переходящая в непроглядную тьму. И сладковатый запах порченой тушенки, который потом преследовал Жигарева долгие годы. После этого он больше никогда не ел мясных консервов.

В центре поляны громоздилась мусорная куча, приваленная листвой. Роберто включил фонарь. Куча черных курчавых голов с обрезанными ушами, перекошенные от ужаса лица, выпученные в страхе глаза с невероятно яркими белками, такие же ослепительно белые оскаленные зубы. Зашуршала с омерзительным шипением листва, и из кучи черепов подняли свои острые головки тонкие змеи.

Если бы не Жакобе, Жигарев перебил бы всех этих так называемых «вьетнамцев» в лагере, но похоронили после его буйства только трех. Роберто исчез сразу после этого, но не успел далеко уйти, его вернули тем же вечером.

В Мозамбике, на основной базе Роберто как-то перед операцией протянул Егору на ладони блестящий карабинчик от парашюта:

– Твой, команданте Георг. Какой красивый, как серебряный.

– А зачем тебе было нужно его срезать?

– Посмотри получше, какой блестящий, звенит и щелкает, как стальной. Но он из кадмия, гнется. Тебе в Анголе португальские парашютисты не рассказывали, как такие штучки из аккумулятора делают?

– Спасибо, Роберто, – Егор сунул карабинчик в карман и протянул мальчишке все свои доллары. – Тебе на обзаведение. Когда еще ты там в своем отеле первую зарплату получишь…

Из-за этих денег, судя по всему, Роберто и шлепнули в Ливингстоне, как рассказывал Матис со слов местной полиции после второго, уже удачного побега мальчишки из лагеря. А карабинчик Егор всегда хранил в нагрудном кармане, поэтому тот блестел, как отшлифованный.

– Все, мой капитан, – сказал Жигарев, ожидая выстрела в спину. – Больше с твоими головорезами на операцию ходить не буду, хоть мне самому уши обрежь.

– И прекрасно, Георг. Мне сейчас больше не нужны полевые командиры. Хочешь, летай с Ричардом на его «саранче». Мне как раз нужен офицер связи, только не забывай, что где-то сидит бухгалтер с рожками и корпит над кровавыми ведомостями. Там все отмечено, кто, за что и сколько получил. Русские тоже считать умеют, на Родине за все получишь сполна.

Австралиец Ричард мотался по югу Африки на одномоторном «Фэрчайлде», подобранном не иначе как на свалке. В боевых вылазках он не участвовал, оружия никогда при себе не имел и стрелять не любил.

Но все же был уверен, что занимается нечестным бизнесом. Он был австралиец, потомок прощеных каторжников, поэтому-то ему и не зазорно было заниматься противозаконным делом. Ел он все подряд, словно был убежден, что тюремная баланда и есть тюремная баланда, другой не дадут, а есть все-таки надо. Более неприхотливого наемника Егору встречать не приходилось.