– Ты ошибаешься. – В ее голосе была та же уверенность, что и на сердце. Эванджелина сомневалась в своих отношениях с Люком после его неожиданной помолвки с Марисоль, но сомнения таяли на фоне столь значимых воспоминаний, накопившихся за все те месяцы, что они пробыли вместе. В ту роковую ночь, когда умер отец Эванджелины, – ночь, когда ее сердце неустанно колотилось и болело, – Люк нашел ее бродящей вдоль витрин лавки диковинок в поисках лекарства от разбитых сердец. Слезы текли по ее щекам из раскрасневшихся глаз. Она боялась, что плач ее оттолкнет парня, но он, напротив, притянул Эванджелину в свои объятия и сказал: «Не знаю, смогу ли исцелить твое разбитое сердце, но ты можешь забрать мое, ведь оно уже принадлежит тебе».

Эванджелина давно знала, что любит его, но именно в тот момент поняла, что Люк питает те же чувства. Его слова могли быть позаимствованы из прославленного романа, но он подкрепил их искренними поступками. Помог собрать кусочки ее сердца воедино в ту ночь и во многие последующие ночи тоже. И теперь Эванджелина решительно намеревалась помочь ему. Предложения руки и сердца и помолвки не всегда являлись проявлением настоящей любви, но она знала, что те моменты, которые они разделяли вместе с Люком, в самом деле говорили об этом чувстве.

Он несомненно был проклят. Каким бы безумным или глупым это ни казалось остальным, проклятье – единственное объяснение, в которое она могла поверить. То, что он не мог хотя бы поговорить с ней или что каждый раз, когда Эванджелина порывалась поделиться с Марисоль правдой, слова не вылетали из ее открытого рта, – абсолютная бессмыслица.

– Пожалуйста. – Умолять было не в ее духе. – Помоги мне.

– Не думаю, что твои мольбы помогут. Но я ценю правое гиблое дело. Я остановлю свадьбу в обмен на три поцелуя. – Глаза Джекса игриво блеснули, вернувшись к ее губам.

Щеки Эванджелины вновь запылали румянцем. Выходит, она ошиблась в отношении того, что он не хочет целовать ее. Но если истории были правдивы, то одного его поцелуя хватит, чтобы принести ей смерть.

У Джекса вырвался резкий короткий смешок.

– Расслабься, лапочка, я не хочу целовать тебя. Это убьет тебя, и тогда ты станешь весьма бесполезной для меня. Я хочу, чтобы ты поцеловала трех других. Тех, кого выберу я. В то время, которое выберу я.

– И какого рода поцелуй? Достаточно просто прикосновения губ… или нечто большее?

– Если ты полагаешь, что они считаются, тогда тебе никогда не довелось целоваться по-настоящему. – Джекс оттолкнулся от статуи и подошел ближе, снова возвышаясь над Эванджелиной. – Поцелуй без языка – ненастоящий.

Румянец, с которым она неистово боролась, разгорался все сильнее, пока ее шея, щеки и губы не запылали огнем.

– Почему колеблешься, лапочка? Это всего лишь поцелуи. – Голос Джекса прозвучал так, словно он сдерживал очередной смешок. – Либо этот Люк ужасно орудует своим языком, либо ты попросту боишься согласиться слишком быстро, потому что эта идея втайне полюбилась тебе.

– Мне не полюбилась эта идея…

– Значит, твой Люк отвратно целуется?

– Люк целуется замечательно!

– Откуда тебе знать, если не с чем равнять? Если ты, в конечном счете, останешься с Люком, то, возможно, даже пожалеешь, что я не попросил тебя поцеловать больше трех человек.

– Я не хочу целоваться с незнакомцами – Люк, единственный человек, которого желаю.

– Тогда это не такая большая цена, – категорично сказал Джекс.

Он был прав, но Эванджелина не могла просто так согласиться с этим. Отец учил всегда, что боги и богини Судьбы не определяют чью-либо судьбу, хоть это и следовало из имени. Вместо этого они способны были распахнуть дверь в новое будущее. Но пути, открывавшиеся Мойрами, не всегда вели туда, куда люди ожидали, – и зачастую приводили к новым отчаянным сделкам в попытках исправить неудачи от первоначальных. Таких историй ходило несчетное множество, и Эванджелина не хотела, чтобы это повторилось и с ней.

– Я не хочу, чтобы кто-то погиб, – сказала она. – Ты не можешь остановить свадьбу, поцеловав там кого-нибудь.

Джекс выглядел разочарованным.

– Даже твою сводную сестрицу?

– Нет!

Он поднес пальцы ко рту и провел ими по нижней губе, скрыв частично свои эмоции, которые могли выражать как раздражение, так и удовольствие.

– Ты не в том положении, чтобы торговаться.

– А я-то думала, боги Судьбы любят сделки, – возразила она.

– Только когда мы устанавливаем правила. Тем не менее у меня сегодня хорошее настроение, посему я выполню твою просьбу. Но хочу узнать кое-что еще. Как ты заставила дверь впустить тебя?

– Вежливо попросила.

Джекс потер уголок подбородка.

– И это все? Ты не находила ключ?

– Я даже не видела замочной скважины.

Нечто, похожее на ликование, мелькнуло в глазах Джекса, а затем он схватил девушку за запястье и поднес его к своим холодным губам.

– Что ты делаешь? – воскликнула Эванджелина на одном дыхании.

– Не волнуйся, я не собираюсь тебя целовать. – Его губы коснулись нежной кожи на тыльной стороне запястья. Один раз. Два. Три раза. Едва уловимое прикосновение, но было в нем что-то невероятно интимное. Это и заставило ее вспомнить другие истории, где говорилось, что хоть его поцелуи и несут смерть, но стоят того, чтобы за них умереть. Джекс нарочно скользил туда-сюда вдоль ее учащенно пульсирующих вен своими прохладными губами, такими бархатистыми и нежными, и… острыми зубами вонзился в ее кожу.

– Ты укусил меня! – вскрикнула она.

– Расслабься, лапочка, я не пролил ни капли крови. – Его глаза засияли ярче, когда он отпустил запястье девушки.

Она провела пальцами по нежной коже, куда только что впились его зубы. Три тонких белых шрама, в форме крошечных разбитых сердец, украшали нижнюю часть ее запястья. «По одному на каждый поцелуй».

– Когда… – Эванджелина подняла голову.

Но Принц Сердец уже исчез. Она не видела, как он уходит, лишь услышала, как хлопнула церковная дверь.

Она получила то, что хотела.

Но почему же тогда не стало легче?

Эванджелина поступила правильно. Люк любил ее. Она не могла поверить, что парень женился на Марисоль по собственной воле. Дело было вовсе не в том, что Эванджелине не нравилась Марисоль. По правде говоря, она почти не знала свою сводную сестру. Примерно через год после смерти матери отец Эванджелины вбил себе в голову, что должен вновь обзавестись женой, которая присмотрит за его дочерью, если с ним вдруг что-то случится. Она до сих пор помнила то беспокойство, которое вытеснило в его глазах свет, будто отец знал, что ему осталось недолго.

Отец был женат на Агнес всего шесть месяцев, прежде чем умер. За это время Марисоль ни разу не посетила лавку диковинок, где Эванджелина проводила бо́льшую часть своего дня. Марисоль утверждала, что у нее аллергия на пыль, но на деле была слишком пугливой в отношении всех странностей, и Эванджелина подозревала, что истинная причина кроется в страхе ее сводной сестры перед проклятиями и всем сверхъестественным. В то время как они с Люком всегда шутили, что если на них когда-нибудь обрушатся злые чары, то это станет лишь доказательством существования магии.

И было до смешного грустно, что у Эванджелины теперь есть это доказательство, но нет Люка.

Даже если бы Джекс возвратился и позволил ей передумать, это бы ничего не изменило. Принц сказал, что остановит свадьбу, и обещал никого не убивать.

И все же… Эванджелина не могла избавиться от предчувствия, что совершила ошибку. Нет, она не думала, что согласилась слишком поспешно, но видела перед собой лишь пляшущий в глазах Джекса блеск в тот момент, когда он держал ее запястье.

Эванджелина бросилась бежать со всех ног.

Она не знала, что собирается делать или почему ей внезапно стало так дурно на душе. Эванджелина знала только то, что ей необходимо снова поговорить с Джексом прежде, чем он помешает свадьбе.

Находись она в самой обычной церкви, то, вполне возможно, быстро бы нагнала его. Но это была церковь бога Судьбы, защищенная магической дверью, которая, казалось, обладала собственным разумом. Когда она открыла ее, дверь не вернула Эванджелину в район Храмов. Дверь выплюнула ее в старую запущенную аптеку, с витающей в воздухе пылью, пустыми склянками повсюду и тикающими часами.

Тик. Так. Тик. Так. Тик. Так.

Никогда еще секунды не пролетали столь быстро. Между ударами секундной стрелки магическая дверь, через порог которой она только что переступила, исчезла, и на ее месте появилось зарешеченное окно, выходящее на ряд кривых, словно зубы, улиц. Она находилась в квартале Пряностей – на противоположном конце города от того места, где должна была состояться свадьба Люка и Марисоль.

Эванджелина выругалась, сорвавшись из этого места прочь.

Когда пересекла весь город и добралась до своего дома, она боялась, что уже опоздала.

Марисоль и Люк собирались произнести свои клятвы в саду ее матери, в беседке, что возвел ее отец. Ночью здесь всегда стрекотали сверчки, а днем – щебетали птицы. Сейчас, войдя в сад, Эванджелина слышала их трель, но ни единого человеческого голоса. Лишь грациозные птицы весело порхали вокруг беседки, а затем садились на гранитные статуи.

У Эванджелины подкосились ноги.

Раньше в этом саду не было никаких статуй. Но теперь их стояло девять, и все они держали в руках кубки, словно только что закончили произносить тост. Каждое лицо было пугающе реалистичным и до ужаса знакомым.

Эванджелина с отвращением наблюдала, как жужжащая муха приземлилась на лицо статуи, напоминавшей Агнес, а затем перелетела на один из гранитных глаз Марисоль.

Джекс остановил свадьбу, обратив всех в камень.

3

В венах Эванджелины от ужаса стыла кровь.

Муха улетела, а серая птица такого же блеклого цвета, как и сами статуи, забралась на цветочный венок в волосах Марисоль и начала клевать его.

Может, они с Марисоль и не были близки, – а может, Эванджелина даже относилась к сводной сестре более ревностно, чем хотела признать, – но она всего лишь хотела помешать свадьбе. Она не желала обращать сестру в камень.

Когда Эванджелина встала перед статуей Люка, ее грудь сжалась от боли и стало трудно дышать. Обычно он выглядел таким беззаботным, но сейчас на его каменном лице застыла тревога: гладкая челюсть была напряжена, глаза – зажмурены, а между гранитными бровями образовалась складка.

Он шевелился.

Его каменные губы разомкнулись, словно он пытался заговорить, сказать ей что-то…

– Еще минута, и он перестанет дергаться.

Эванджелина метнула свой взгляд к задней части беседки.

Джекс непринужденно прислонился к решетке, увитой голубыми цветами, напоминающими облака, и кусал очередное ослепительно белое яблоко. Выглядел он, с одной стороны, как скучающий молодой аристократ, а с другой – как злобный полубог.

– Что ты наделал? – напористо спросила Эванджелина.

– Именно то, о чем ты просила. – Он снова откусил яблоко. – Сделал так, чтобы свадьба не состоялась.

– Ты должен это исправить.

– Не могу. – Его ответ был лаконичен, как будто он устал уже от этого разговора. – Я обратился за помощью к другу, который мне задолжал. Это можно исправить, только если кто-то займет их место. – Джекс бросил взгляд на участок зелени рядом с беседкой, где на трухлявом пне покоился медный кубок.

Эванджелина подошла ближе к сосуду.

– Что ты делаешь? – Джекс оттолкнулся от решетки, уже не так безразлично наблюдая за тем, как Эванджелина рассматривает кубок.

Если она выпьет из него, то все вернется на круги своя?

– Даже не думай об этом. – Его голос внезапно стал резким. – Если выпьешь и займешь их место, никто тебя не спасет. Ты навек обратишься в камень.

– Но я не могу оставить их в таком виде. – Эванджелина отчасти разделяла мнение Джекса. Она не хотела становиться статуей в саду. У нее не хватило духу даже поднять кубок, когда она прочла выгравированные на его боку слова:

Яд

Не пей меня

Из него исходил запах серы, и она сильно сомневалась, что осмелится выпить эту мерзкую жидкость. Но сможет ли жить в ладу с собой, если позволит им всем остаться во власти проклятия?