На секунду показалось, что прозвучал знакомый голос. Нет, он точно был не случайным рыком, покинувшим рот, полный крови. Это голос, которым были произнесены определённые слова, но они утонули во всхлипах, слившись в нечто нечленораздельное. Я стал прислушиваться и только сейчас понял, что стиснул зубы с такой силой, что почти пищал, а зубы буквально взмолили с тупой кратковременной болью. Я приложил ухо к двери уже не боясь удара, и даже чуть опустил ногу, дав ей небольшой отдых.

Было предчувствие, что за дверью вообще никого, но я каким-то органом чувствовал и даже знал, что там много народу, хоть и людьми из них я никого не назову. Там треск пола под натиском десятка ног, словно покачивающихся из стороны в сторону, и среди этого скрипа снова прорезался голос. Я его знаю уже давно, пусть он и претерпел некоторые изменения лет десять назад. Это был Данил, словно говоривший с опухшей губой или с набитым ртом. Его слова были лишь похожи на таковые, но не значили для меня ничего. Я всеми силами старался что-то вырвать из них, что-то хотя бы отдалённо похожее на человеческую речь, но вообще безрезультатно. Я полностью опустил ногу на пол и больше не держал перегородку, за которой плакал мой лучший друг. Я открыл дверь.

Данил словно не изменился, да и были ли предпосылки к этому? Я о многом жалею, по правде говоря, и об этом в том числе. Я потерял друга, и теперь он совсем чужой, стоит рядом и не может достучаться до меня, как и я не в силах достучаться до него. По моей щеке прокатилась слеза, за которой наблюдали кровоточащие глаза Данила. Мертвецы за его спиной ожидали хоть какого-то действия, но он лишь вперился в меня, слегка подёргивая нижней губой, с которой капала чёрная густая слюна. Его рот пытался двигаться, но Данил будто замёрз, и его лицо еле поддавалось движению.

– Нут ы бок…

– Что? – я спросил его, как будто не до конца расслышал.

– Ну т и йбок…

– Данил, ты… тебе лучше? Скажи уже!

– Ну ты и уёбок!

Я бросился на него и укусил, а потом меня принялись рвать на части, пока Данил тёр рану на шее.

Наследие

1

Эта сигарета показалась горче остальных. Я закурил, снова ощутив волнение. Должен был давно забыть об этом чувстве, но оно опять напомнило о себе как заноза, сидящая в пальце. Ты её не видишь, но боль говорит, что не всё подвластно зрению. Я пускал сизый дым вверх, сложив губы в тоненькое кольцо, и во рту было так горячо, словно вместо мятного леденца после сигареты я сунул в рот раскалённый уголёк.

В кармане скопилось уже много фантиков, но я постоянно забывал его опустошить, а просто выбросить на тротуар мне не позволяло воспитание, и в основном отцовское. Его образ всё ещё учит меня, и любое случайное воспоминание о папе может рассказать что-то новое. Это удивляет до сих пор, даже спустя столько лет после его смерти. Я по нему скучаю, как скучал когда он ещё был жив, и работа занимала большую часть его времени. Я бы ему никогда так не сказал, что-то не позволяло выразить чувства словами, но я всегда верил, что отец и без этого всё понимал, глядя на меня так, как никто другой.

Помню, как он пожал мою руку. Это было всего один раз, но в мозг врезалось навсегда. Рукопожатие произошло очень спонтанно, ответственно и волнующе, словно меня представили к почётной награде, и я заполучил всенародные любовь и уважение. Но это лишь протянутая ладонь отца. Он сильно сжал мою, тогда ещё детскую, кисть, выказал своё почтение как равному, и я вытерпел краткую боль, потому что знал, что отец бы не одобрил слабости. Наоборот, это своеобразный тест, над которым размышляю до сих пор как о чём-то важном. Мне становится грустно, ведь знаю, что перед смертью отца я больше не видел его протянутой руки. Вряд ли он во мне разочаровался, скорее, это просто его доверие никогда не прекращалось, и тот жест оказался лишь приглашением в клуб взрослых.

Отцовское фото висело над всеми статьями, в которых он мог бы упоминаться, если бы люди знали о его работе и его успехах, но вместо этого все слова посвящены безымянному охотнику, спасающему город от чудовищ. После его гибели я занял освободившуюся должность, и все продолжают верить, что это всё ещё делает мой отец. Я был безмерно горд, что даже не зная нас лично, между нами не видят разницы. Я взвалил эту ответственность на свои плечи и сегодня выполню обещание в очередной раз.

В метро уже которую неделю по тоннелям замечают существо с длинными конечностями, которое часто мелькает в свете мчащихся локомотивов. Один раз и обычные граждане, ждущие у перрона, видели пробежавшее всю платформу серое существо с горящими, как два лазера, глазами.

Вроде бы подобные звери описывались в блокноте отца, который я до сих пор ношу с собой. Обложка поистрепалась, но внутри всё сохранилось в отличном состоянии. Без этого блокнота я, наверное, ошибался бы намного чаще, и шрамов на моём теле было бы больше. Но, к счастью, он до сих пор со мной. Я готов, пистолеты заряжены, и отцовский нож, доставшийся ему от его отца, начищен до блеска. Я машинально перекрестился, глядя на купол небольшой церквушки, выглядывавший среди кирпичных домов, и закурил очередную сигарету. Если бы Бог существовал на самом деле, то я кашлял бы не так подозрительно сильно, и определённо уже перестал бы волноваться перед каждой вылазкой.

2

Наверное, эти газеты теперь печатаются для меня одного, а для остальных они лишь испорченная зря бумага. Истории, где можно найти подсказки для настоящего Загонщика, выглядят в представлении обычного зеваки как сказки ребёнка со слишком бурной фантазией, хотя в этом мире давно все знают, что далеко не каждую вещь можно объяснить с помощью одного лишь рационального мышления. Сколько бы ни приводилось доказательств обратного, большинство людей всё равно не верят в домовых или самых простых призраков, не говоря уже о более редких существах, таких, как Плачущий Костеру́к. Именно с таким мне придётся сегодня столкнуться.

Судя по запискам отца, Плачущие Костеруки – это люди, покончившие с собой удивительно жестоким способом по отношению к своему телу. Прыгнуть под поезд – на это необходимо огромное количество смелости, пусть и некоторые называют самоубийц слабыми. Им никогда не понять, сколько отваги требуется на первый и последний шаг под движущийся состав. Если быть точным, то Костеруки не совсем те самые люди, это скорее отголосок их поступка. Не призрак, но и не что-то материальное. Они для большинства людей неопасны, и скорее сбегут, чем нанесут какой-либо урон, но не стоит недооценивать загнанного в угол Костерука. Пусть его плач и может смутить, зато существо, которому уже нечего терять, способно доставить огромные неприятности, не говоря уже о болезненной смерти.

Отцу довелось лично справиться с восемью Костеруками по всей территории города в самых разных точках метро. В детстве мне было трудно понять его желание оставаться невидимым для общества. Я хотел, чтобы моего папу все уважали и благодарили за труд, но чаще всего подобные подвиги оставались в заметках маленьких статей жёлтой прессы. Лишь горстки людей, которых остальные называли ни как иначе, как шизиками, знали хоть какую-то правду.

Это ремесло передаётся обязательно от отца к сыну, и если у мужчины нет сына до третьей попытки, как бы это странно ни звучало, то он терял право на продолжение рода Загонщиков. Моему отцу повезло, и после первой мертворождённой девочки на свет появился я – совершенно здоровый мальчик с разным цветом глаз, как и у того, кто породил меня на свет. Это была своеобразная метка, по которой один Загонщик мог узнать другого в толпе и выказать уважение, что считается немалой частью нашего общего этикета. Его я, к сведению, знаю почти наизусть, но последнего Загонщика, не считая отца, я видел очень и очень давно, и с тех пор считаю себя последним, так как до сих пор не смог породить себе замены.

Чаще всего по ночам меня терзало едкое чувство одиночества, но я всегда спасался ещё одной сигаретой и осознанием, что кроме меня это сделать никто не сможет. Я даже не помню того перехода из мальчика в мужчину, ведь с самого начала осознанной жизни знал, кем буду. Точнее, кем обязан стать. Я думал об этом в очередной раз, идя к метро, где очевидец, пьяница, от которого шарахаются люди, кричал несколько часов о демоне, промчавшегося по рельсам. Он якобы был с длинными руками и ногами, а его глаза горели как два костерка. В газете в очередной раз написали, что в городе объявился новый местный дурачок, но я знал, что стоит хотя бы взглянуть на возможное существо, обитающее в подземных тоннелях.

Дождь вперемешку со снегом уже закончился, и теперь вязкая слякоть хлюпала под ботинками, а грязные брызги по колено замарали мои джинсы. Шапку сегодня забыл дома, и холодный промозглый ветер трепал уже седеющие волосы. Из метро тянуло мусором, и внутри не было практически никого, лишь пара людей, которым словно некуда идти, и они блуждают под землей в надежде больше не иметь причин возвращаться на поверхность. Арка детектора не стала пищать, покрытая пылью, когда я прошёл, пряча своё далеко не пластмассовое снаряжение под бомбером. Охранник стоял, привалившись к стене, и ждал окончания нудной смены на платформе окраины города, где пятиэтажные дома из камня постепенно превращаются в низкие и деревянные. Меня повеселили упорные старания охранника держать глаза открытыми, он одной ногой уже во сне, мечтает о тёплом ужине и постели.

Неприятный жёлтый свет бросался бликами по грязной плитке стен платформы, когда я спускался на жужжащем и трясущемся эскалаторе. Мэр давно пообещал отремонтировать эту станцию, но, как по мне, её следовало бы давно уже закрыть. Что-то подсказывало, что здесь далеко не один Плачущий Костерук смог найти своё новое убежище. Слишком много людей в последнее время бросались под поезд и слишком мало энергии, таящейся в каждом из нас, давало о себе знать после выхода из тела усопшего. Где-то она копилась, и я давно искал улей.

Как и ожидалось, платформа пуста, и лишь женщина в ярко-фиолетовом пальто уже поднималась наверх. Прямо передо мной ушёл поезд, и я засёк время. Пахло ананасами, а это один из признаков присутствия Костеруков. Этот запах быстро рассеялся, уносимый с потоком воздуха за поездом в темноту тоннеля. Я подошёл к краю платформы, где кольцо, начало подземной червоточины, поглощает весь свет, и лишь фонари первого вагона могут разогнать эту тёмную густоту. На рельсах и рядом с ними поблёскивала вязкая, похожая на плевки, полупрозрачная жидкость, но уже явно засохшая. А это значит, что Костерук был здесь часа два назад, когда люди ещё в большом количестве возвращались домой с работы, и не решился перебегать дальше, оставив свои следы. Я проверил ультрафиолетовые палочки во внутреннем кармане куртки, чуть отогнул ногу и ощутил натяжение за поясом – пистолет на месте.

Прибыл новый поезд. Внутри несколько совсем усталых работяг, покрытых какой-то сажей. Они сидели в одном вагоне и вышли общей компанией, оставив внутри мусор. Был бы я ответственным гражданином, так хотя бы указал бы им на это или заставил убрать. Но это привлекло бы внимание охранника, и он быстро спустился бы по короткому эскалатору и испортил иллюзию моего отсутствия на этом месте.

Три минуты. Значит, у меня есть около двух с половиной минут, чтобы пробежать по тоннелю и найти ближайший вход в сложную систему ходов, оставленную рабочими, что построили эту ветку метро, и не попасть под мчащийся поезд. Как только состав уехал, снова обдав меня запахом ананасов, я, ещё раз взглянув на уходящих мужчин, прыгнул вниз и побежал в темноту вдоль рельс, включив маленький фонарик.