Спальня герцога тоже в стиле ампир, темно-красная с золотом; и у него страсть к маленьким шлемам. У стульев есть шлемы по обоим углам спинки; а прикроватные часы заключены в шлем из металла и перламутра… Кровать, на которой были разложены королевская пижама и халат, тоже в стиле ампир, темно-красного цвета… У герцогини есть спальня очень темно-синего и белого… Я не могу избавиться от ощущения, что он, к сожалению, не находит себе места… Но герцогиня сказала, что они не спешат возвращаться в Англию, если там не нужны… В субботу я ужинаю в «Ритце» с [леди] Бертой Майклхэм, почетными гостями у которой будут и Виндзоры. Кажется, я не могу сойти с их орбиты, но я должен признать, что мне искренне нравится быть с ними обоими. Ее высочество удивительно прямолинейна, проста и искренна; находиться в ее присутствии невероятно приятно»^[178].

Весной 1939 года шантажист герцога снова дал о себе знать, написав ему из отеля «Ритц»:

«Дэви, дорогой, в прошлом месяце мама дала мне документы, касающиеся моего рождения. Эти документы теперь находятся в безопасности. Они могут быть изготовлены по вашему запросу. Я попрошу адвоката провести собеседование между вами и мной или вашим окружением, если вы не захотите дать мне ответ письмом или по телефону… Александра»^[179].

«Я знаю, что Уолтер Монктон выразил вам соболезнования по поводу смерти женщины по имени Марони, и прилагаю одно из двух писем с просьбой, которые она написала за подписью «Александра» из отеля «Ритц» в Париже», – написал герцог своему адвокату Джорджу Аллену несколько дней спустя. И продолжил:

«Вы, наверное, помните, что она была выслана из Франции около года назад, и это первое уведомление о ее возвращении, которое получили я и французская полиция. Я попросил нашего детектива Аттфильда связаться с месье Перье из Национальной полиции, проинформировав его о присутствии Марони в Париже, и сегодня вечером он сообщил мне, что женщина получит тюремное заключение сроком на один месяц за въезд в страну, будучи объектом приказа о высылке, а затем будет снова депортирована»^[180].

В следующем месяце должно было произойти еще одно затруднение, связанное с тем, что герцог вмешивается в политику. «Я вижу в сегодняшнем выпуске новостей, что Дэвид собирается вещать в Америку сегодня вечером» – написала королева Елизавета королеве Марии. – …Как нехорошо с его стороны выбирать такой момент»^[181]. По приглашению друга Фреда Бейта из NBC герцог согласился выступить с призывом к миру из Вердена, полагая, что только американское вмешательство может предотвратить войну. Попытки друзей, таких как лорд Бивербрук, не давать развития этому шагу были проигнорированы:

«В течение двух с половиной лет я намеренно не вмешивался в общественные дела и все еще собираюсь это делать. Я говорю ни от чьего имени, кроме себя, без предварительного ведома какого-либо правительства.

Я говорю просто как солдат последней войны, чья самая искренняя молитва заключается в том, чтобы такое жестокое и разрушительное безумие никогда больше не охватило человечество»^[182].

Это было неудачное время, поскольку король и королева только что отправились в тур доброй воли в Соединенные Штаты, где царили сильные изоляционистские настроения, и Канаду, единству которой угрожало франко-канадское сепаратистское движение.

Би-би-си отказалась транслировать выступление, но оно оказало огромное влияние в Америке, поскольку копия текста была включена в материалы Конгресса, и герцог получил сотни писем поддержки, в частности, от Мари Стоупс, Джона Фостера Даллеса и лорда Альфреда Дугласа. Хотя позиция Эдуарда была слегка подорвана, когда выяснилось, что он обедал ранее на этой неделе с графом Йоханнесом фон Велцеком, послом Германии во Франции и давним другом^[183]. По крайней мере, это было воспринято как еще одна попытка превзойти своего младшего брата.

«Какой он дурак и как дурны его советы; и все в ярости, что он устроил это сразу после вашего отъезда, – написал герцог Кентский Георгу VI. – Если бы он упомянул вас, это было бы не так плохо, и я не знаю, почему он выступил с мирной речью именно в Америке, которая и так не намерена ввязываться в войну»^[184].

С возрастанием международной напряженности все более вероятным исходом становилась война. Виндзоры отступили в Ла-Крое, где их первым гостем был Филипп Гедалла с корректорами своей книги об отречении, в написании которой помогал герцог. Это должна была быть одна из нескольких книг, в которых герцог пытался контролировать повествование о своей жизни – попытка Роберта Брюса Локхарта в ноябре 1938 года опубликовать книгу или статьи для Бивербрука ни к чему не привела, в то время как против комментария Джеффри Денниса к коронации был подан судебный иск за предположение, что Виндзоры спали вместе до брака^[185].

Среди гостей тем летом были Ноэль Кауард, Сомерсет Моэм, лорды Бивербрук и Ротермир, Морис Шевалье и группа из дюжины шотландских волынщиков и танцоров, которых пригласили выступить во главе с герцогом в его полном горном снаряжении.

Эдуард все еще считал, что войну можно предотвратить, и 27 августа он отправил личную телеграмму Гитлеру: «Памятуя о вашей любезности и нашей встрече два года назад, я обращаюсь к вам с совершенно личным, простым, хотя и очень серьезным призывом оказать максимальное влияние на мирное решение нынешних проблем»^[186].

Шесть дней спустя Гитлер ответил: «Уверяю вас, что отношение к Англии остается прежним, равно как и сохраняется мое желание избежать новой войны между двумя нашими странами. Однако от Англии зависит, смогут ли отношения между немцами и англичанами найти правильное русло»^[187].

В течение августа, опасаясь, что их могут похитить, Уолтер Монктон поддерживал связь с сэром Горацием Уилсоном по поводу мер по возвращению пары в Великобританию, которые включали отправку самолета для их возвращения. 2 сентября Ричард Меткалф, который провел лето в Ла-Крое со своей женой и сыном Дэвидом, крестником герцога, договорился с сотрудниками Виндзоров о поездке на поезде в Париж.

В тот же день Монктон отчитался перед Алеком Хардингом и Горацием Уилсоном, поговорив с герцогом по телефону:

«Затем он сказал, что, если его брат не будет готов принять его и жену в одном из своих домов, они не вернутся в Англию… Очень жаль, что сложные договоренности, над которыми мы все так усердно работали, должны были сорваться. Их будет трудно переставить, когда все будут отчаянно заняты подготовкой к войне. В моем случае я уже распрощался с возможностью увидеть сына до его отъезда»^[188].

На следующий день была объявлена война. Реакция герцога, узнавшего эту новость по звонку из британского посольства в Париже, заключалась в том, что он сказал своей жене: «Великобритания только что объявила войну Германии. Я боюсь, что в конце концов это может открыть путь к мировому коммунизму»^[189]. Затем он вернулся к бассейну и нырнул в него.

Глава 8. Фальшивая война

Фрути был в ярости, обнаружив, что предложение о самолете в Великобританию было отозвано после того, как герцог настоял на том, что вернется только в случае, если пару пригласят погостить в Виндзорском замке, Эдуарду дадут какую-то работу в военное время, а Уоллис присвоят статус, на который, по мнению бывшего короля, имела право его жена.

«Я 20 минут сидел неподвижно и слушал, а потом начал…» – написал Меткалф жене. И добавил:

«Вы только что вели себя как два избалованных ребенка. Вы думаете только о себе. Вы не понимаете, что в этот момент идет война, что женщин и детей бомбят и убивают, пока вы говорите о своей ГОРДОСТИ. Боже, меня от этого тошнит. Вы забываете обо всем, думая только о себе, своей собственности, своих деньгах и своей глупой гордости… Вы просто сумасшедшие!..Теперь, если за вами отправят этот самолет, в чем я очень сомневаюсь, просто садитесь в него с большой благодарностью…»

Каждые полчаса звучит: «Я не полечу самолетом! Мы поедем в Париж», – или в Булонь, и так далее. Я указываю на невозможность этого сделать – дороги перекрыты войсками, нет гостиниц и т. д. и т. п. Сегодня поговаривают об отправке эсминца^[190].

Вместо этого прибыл Монктон с самолетом, но план спасения был отклонен, потому что Уоллис боялась летать, а для их багажа не хватало места. Как сказал герцог мистеру Маку в британском посольстве в Париже, «нельзя было ожидать, что они прибудут в Англию на войну только с оружием в руках»^[191]. Монктон вернулся один. Герцог рассказал об этом Черчиллю, который только что был назначен первым лордом Адмиралтейства:

«Герцогине и моему возвращению в Англию было бы значительно легче, если бы вы отправили эсминец или другое военно-морское судно в любой порт Французского канала в понедельник или вторник. Это позволило бы нам взять с собой всю нашу группу из пяти человек и небольшое количество багажа за одно путешествие»^[192].

Два дня спустя, 8 сентября, группа отправилась в колонне из трех автомобилей в порты Ла-Манша, где 12 сентября они были встречены в Шербуре лордом Луи Маунтбеттеном в его первом командовании, на борту эсминца его величества «Келли». Пересекая Ла-Манш зигзагами, чтобы избежать вражеских подводных лодок, они высадились позже в тот же день на том же причале, с которого герцог уплыл почти три года назад.

Ни один член семьи не мог отправиться встретить их, не было ни приветственных писем, ни предложения машины или офиса. Вместо этого и только после вмешательства Черчилля их встретил оркестр Королевской морской пехоты и командир Портсмута, адмирал сэр Уильям Джеймс, который разместил пару на ночь в Адмиралтейском доме. На следующий день Александра отвезла их в дом Меткалфов в Эшдаунском лесу, который должен был стать их резиденцией в Великобритании вместе с лондонским домом Меткалфов.

14 сентября герцог встретился с королем – их первая встреча после отречения. Она не увенчалась успехом. «Казалось, он думал только о себе и совершенно забыл, что сделал со своей страной в 1936 году», – написал Георг VI в своем дневнике той ночью^[193]. Два дня спустя он отметил в своем дневнике, что командиры «не должны говорить с Г. или показывать ему что-либо действительно секретное»^[194].

Лорд Кроуфорд был настроен еще более критично:

«Герцог и герцогиня Виндзорские вернулись в Англию – объявлено, что он собирается занять государственную должность; но бродячего фельдмаршала нелегко разместить, как и лишнего адмирала флота, и он не может выполнять работу, порученную его младшим братьям Кенту и неваляшке Глостеру. Он слишком безответственный болтун, чтобы доверять ему конфиденциальную информацию, которая будет передана Уолли за обеденным столом. Вот в чем заключается опасность: после почти трех лет полной неизвестности соблазн показать, что он знает, что снова находится в центре информации, окажется непреодолимым, и герцог начнет без умолку выбалтывать наши государственные секреты, не осознавая опасности.

Я обедал с Хоу в клубе. Он работает в Адмиралтействе и, к своему ужасу, увидел, как открылась дверь Секретной комнаты – подвальной квартиры, где по часам обозначено положение нашего флота и противника – и вот! Оттуда вышли Черчилль и герцог Виндзорский. Хоу… пришел в ужас»^[195].

Встал вопрос, что делать с герцогом дальше. Первоначально ему предложили на выбор должности – заместителя комиссара по гражданской обороне Уэльса или по связям с британской военной миссией во Франции – и он выбрал первое. Но когда на следующий день Эдуард встретился с государственным секретарем по военным вопросам Лесли Хор-Белиш, ему сказали, что король наложил вето на назначение, потому что он не хотел, чтобы бывший король был в Великобритании.

Вместо этого герцог был вынужден согласиться на роль посредника с французами, отказавшись от своего звания фельдмаршала и вернувшись к почетному званию генерал-майора, чтобы он мог отчитываться перед другим генерал-майором сэром Ричардом Говардом-Вайсом.

«Я вижу бесконечные проблемы с работой во Франции, так как я не думаю, что он сочтет это достаточно масштабным делом, и я сомневаюсь, что он справится с «Вомбатом» (Говард-Вайз, прозванный так из-за его больших ушей и службы в Австралии)», – отметила Александра Меткалф в своем дневнике. И продолжила: