С каждой минутой ситуация казалась все более драматичной. Постепенно приходило понимание того, что произошло. Мой отец не деспот, не самодур, он не полоумный диктатор и не домашний тиран. Но профессия научила его смотреть на мир под определенным углом зрения. События для него делятся не по признакам: приятное – неприятное, полезное – вредное, мелкое – значительное. С годами для него главным фактором оценки какого бы то ни было действия стал признак «законно – незаконно». Не всегда, но часто это совпадало с пониманием того, что правильно, а что нет. Что справедливо, а что не очень. Отец не мыслил себя вне жестких норм поведения и принципов, которыми можно или нельзя руководствоваться в жизни. В разговорах он признавался, что законность и справедливость совпадают не всегда, но даже это не повод искать справедливости вне закона. В данном конкретном случае Стасик нарушил все мыслимые и немыслимые нормы, которые для отца были священны. Я адвокат и имею взгляды, несколько отличные от отцовских, но тут ведь любому ясно, что Стас нарушил заповеди, которые никогда не может преступить человек, имеющий совесть. Он не просто предал отца, соблазнив его женщину, он унизил его с изощренной, садистской жестокостью. На празднике, где присутствовали родители, старые друзья, коллеги. В особенный, значительный день. У меня все это не укладывалось в голове, ведь Стасик никогда не был злым. Он любил отца, проявлял дружелюбное отношение даже к посторонним людям. Мне казалось, что его ангельская внешность стопроцентно соответствовала его характеру. Шутник и озорник, да. Но при этом ласковый, даже нежный мальчик. Внимательный, не жадный, всегда готовый поделиться тем, что у него есть. Боже мой, неужели я так ошибалась в оценке брата? Но ведь такого же мнения о нем были все окружающие! Как это могло быть? Ошибаться может кто-то один, но не все вокруг!

Но если мой мозг буквально взрывался от невозможности представить себе степень подлости собственного младшего брата, к которому была нежно привязана, то думать о том, каково сейчас отцу, было просто невыносимо. Его предали два самых близких человека, его унизили на глазах у тех, кем он, безусловно, дорожил. Конечно, сейчас он опустошен и раздавлен, но меня волновал вопрос: могу ли я что-то сделать для того, чтобы хоть как-то облегчить его состояние? И ведь по телефону этого не выяснишь. Может быть, этого вообще никак не выяснишь, но если уж пытаться, то только лично. Я бы поехала к нему и на костылях, вести машину я не смогу, но неужто я не в состоянии забраться в такси? Вопрос только в том, готов ли отец сейчас разговаривать с кем бы то ни было на столь болезненную тему? Захочет ли он обсуждать все это со мной? Сможет ли? Нетрудно догадаться, что сейчас он подавлен и вряд ли до конца осмыслил произошедшее накануне. Но ведь просто промолчать тоже не годится. Я не могу притвориться, будто ничего не знаю. Не могу сделать вид, что ничего страшного не случилось.

Тайка вскоре ушла, и я осталась один на один со своими размышлениями. Отец тоже наверняка отключил телефон, чтобы не слышать слов сочувствия. Думаю, что в оправданиях он нуждается еще меньше. Как же быть? На всякий случай я все же набрала номер, и на мое удивление отец взял трубку.

– Как быстро расползаются плохие новости, – вместо приветствия сказал он, – ты ведь уже все знаешь?

– Знаю, папа, но ничего не понимаю, – я постаралась сохранить спокойный тон, будто речь шла о чем-то обыденном, – вроде бы раньше никто из нас не напивался до такой степени.

– Думаешь, дело в пьянке? – горько усмехнулся он. – Это было бы слишком просто. В любом случае я пока не готов говорить на эту тему, мне нужно какое-то время, чтобы…

– Я все понимаю, папа, я не буду к тебе лезть. Просто я хотела, чтобы ты знал, что мне не все равно, не безразлично то, что произошло.

– Спасибо, я это ценю, Ксения, – отозвался отец, – скажи, а ты не знала Ингу до того, как я с ней познакомился? Кто вас вообще познакомил: я или это произошло когда-то раньше? Постарайся вспомнить.

– Тут и стараться нечего, – уверенно сказала я, – я узнала ее, только когда вы с ней начали встречаться. А ты подозреваешь, что они были знакомы со Стасом раньше?

– Я этого не исключаю. В конце концов, она впервые появилась у нас как подруга кого-то из Стасовых гостей. Вопрос только в том, зачем он привел ее в наш дом? Просто так или с какой-то целью? Ладно, давай пока не будем углубляться. Мне нужно время, сейчас мне хотелось бы побыть одному.

Я порадовалась его выдержке и спокойствию. И хотя это было обычным его состоянием, в гневе и раздражении – и уж тем более в истерике – я его никогда и не видела, но события, произошедшие вчера, могли служить достаточным основанием для хотя бы частичной утраты самоконтроля. Я отметила, что вряд ли в аналогичной ситуации смогла бы сохранять такое же хладнокровие. Но Михал Михалыч Кондрашов умел держать себя в руках. Это вовсе не означало, что его сердце в этот момент не сжималось от боли, просто он умел этого не показывать. Судейская работа научила его глубоко прятать эмоции. И искать мотивы, причины даже там, где это особенно трудно. Перво-наперво он заподозрил сына и несостоявшуюся жену в том, что их связь – не результат необузданного порыва, не глупая выходка не контролирующих себя пьяных людей. Он предположил, что Стас привел Ингу домой с определенной целью. Познакомить с отцом? Устроить их брак? Но зачем, если он сам спал с ней? Вопросов и так было много, но отец наверняка сформулирует и другие, ведь он жил с веселой парочкой бок о бок и сейчас наверняка вспоминает в мельчайших подробностях все детали их совместной жизни. Может, так и лучше. Пусть лучше работает мозг, тогда сердце имеет шансы не разорваться. Небольшое затворничество пойдет папе на пользу.

Думая об этом, я не знала, что столь необходимое отцу уединение будет прервано самым неожиданным и трагическим образом.

Мне оставалась последняя неделя в гипсе, и я начала постепенно готовиться к выходу «в свет»: вычленила первостепенные рабочие вопросы, покрасила голову, в день снятия гипса запланировала коррекцию ногтей. Я раздумывала над списком текущих дел, когда позвонил дед. Вообще-то первым он звонит мне дважды в год: в день моего рождения и 8 Марта. Если он и делает исключения, то ради каких-то особенных случаев или «по делу». Я удивилась, разговаривать с дедом не хотелось, но я, конечно же, взяла трубку. По его глухому голосу с первых секунд стало понятно, что что-то произошло.

– Ты все еще в гипсе? – хрипло откашлявшись, спросил он.

Трогательная осведомленность деда меня сильно удивила. Оказывается, он знает, что у меня сломана нога! Я не стала это комментировать, просто ответила:

– Последнюю неделю дома сижу, скоро снимут. Что-то случилось? Я тебе нужна?

На миг в трубке воцарилось молчание, однако мне показалось, что на этом фоне стало слышно тихое бабкино поскуливание. Учитывая обстоятельства празднования позавчерашнего отцовского юбилея, мне вдруг стало страшно.

– Там Стасика нашли… – еле-еле выдавил дед, – Миша туда поехал.

– Что значит «нашли»? Кто и зачем его искал? И куда поехал папа? Что случилось, в конце концов!?

– Стасика нашла полиция, – прохрипел дед, – он мертв. Отец поехал туда.

– Как мертв? Что с ним случилось?! Где его нашли?! – закричала я.

– Я ничего не знаю, Миша больше ничего не сказал, только просил, чтобы я сообщил тебе.

– Ты точно больше ничего не знаешь?

– Нет, не знаю, – прошелестел дед и заплакал. Подвывание бабки становилось все громче, и я нажала отбой.

Теснота юридического мира, где все про всех знают, иногда оказывается полезной. У меня ушло не более получаса, чтобы выяснить все, что было известно по интересующему меня на данную минуту вопросу.

На самом деле Стасика нашла не полиция, его обнаружила Люся, которая приходит в клуб «Лунная дорога» ранним утром, проветривает помещения, находит бутылки, оставленные где попало, презервативы, упаковки от гадкой синтетической наркоты, которой тут – на любой вкус, собирает все это добро в большие пластиковые мешки, выносит их на мусорку и только после того приступает к уборке. Первое время брезгливость брала свое, и Люся думала, что долго на этой работе не задержится. Ее коробило от одного вида использованного презерватива, омерзительно было прикасаться к нему даже в перчатках, а если где-нибудь в темном углу она находила шприц, ее охватывало горькое чувство: вот еще одна молодая жизнь скатилась под откос. Потом Люся привыкла. Платили ей хорошо, в других местах уборщицы получают меньше, а деньги были нужны, на счету каждая копейка. Да и график позволял совместительство. Днем и вечером в «Лунной дороге» шуршали другие уборщицы, молодые, в основном приезжие. Старых и страшных не брали, наверное, потому что молодых пользовали еще каким-то образом. У черного входа, привалившись спиной к стене унылого здания, спал мальчик. Люся только мельком на него взглянула: ясно, что пацан отрубился, но ничего – не зима, не замерзнет. Подобные картины тут не такая уж редкость, хоть охранники и выдворяют всех к моменту закрытия, но случается, что кто-то оказывается не выдворяем. Ну не может человек уйти, что ты с ним сделаешь. Так что не подобранный с вечера живой мусор периодически появляется, с фасада редко, со стороны двора – чаще. Обычно Люся обходила таких «клиентов» стороной, мало ли что им – упоротым – с дурману привидится. Но сейчас Люся присмотрелась: мальчик-то приличный какой, в «Лунную дорогу» такие не ходят. Бывало, вызывали ее во время работы клуба, видела она здешнюю публику. Спящий парень явно не тутошний клиент. Люся на минуту задержала на нем взгляд: светло-бежевый пиджачок явно из дорогих, руки холеные, на безымянном пальце серебряное кольцо с бриллиантиком, длинные волосы тщательно промыты, красивой волной спадают на плечи. Татуировок не видно. Лицо… Лицо бледное, чистое, ангельское какое-то… Красивое. Люся осторожно ткнула парня в плечо:

– Просыпайся, утро уже.

Никакой реакции. Ладно, подумала женщина, сам проснется, видно, не отпустило еще.

Люся собрала вчерашнюю дрянь, потащила пакеты в мусорку, бросила взгляд налево от двери. Мальчик все еще сидел, спал. Нет, это не дело, сейчас придет охрана, обдерут его до нитки, карманы обшмонают, возьмут все что есть, кольцо с пальца стянут. Надо будить. Люся дотронулась до плеча, нет реакции, чуток пошумела, тоже не помогло. Может, ему «Скорую» нужно вызвать? Был бы на его месте обычный татуированный придурок с ублюдской рожей, она бы вмешиваться не стала. Так им и надо, обдолбанным козлам. Но мальчик был такой домашний, чистенький, красивый, что просто пройти мимо невозможно – жалко пацана. Люся потрогала ему лоб и в ужасе отпрянула. Для верности еще раз потрясла за плечо, парень завалился на бок, упал. Из кулака выпала маленькая пластиковая упаковка. Тут Люся поняла, что мальчик мертв, и побежала звонить в полицию.

В кармане молодого человека нашли паспорт на имя Станислава Михайловича Кондрашова. Заглянули в его смартфон, увидели фото с отцом, и сомнений не осталось – сын председателя районного суда, причем именно того района, где и найден труп. Позвонили Михаилу Михайловичу, попросили опознать тело. Труп отвезли в морг, а в следственном отделе решили, что, учитывая статус отца, дело обязательно заберут наверх, в управление. Это вопрос часа, от силы двух.

– Тебе надо поехать к отцу, побыть с ним какое-то время, – сказала мама в ответ на мое сообщение, – он ведь там совсем один. Хочешь, я за тобой заеду, отвезу тебя к нему?

– Я не уверена, что он сейчас хочет кого-то видеть, я пока не смогла ему дозвониться.

– В такой ситуации не нужно спрашивать, приехать или нет. Ты его дочь, причем теперь единственный его ребенок, ты должна быть рядом в тяжелую минуту. Ему сейчас нужно будет с кем-то поговорить. Он сейчас не может поверить в реальность происходящего, тебе нужно его поддержать.

– Вряд ли я смогу его успокоить.

– Успокоить его не сможет никто, твое дело просто быть рядом, чтобы он знал, что он не один.

Я положила в сумку смену белья на случай, если останусь ночевать, взяла кое-что из одежды. Пока я то ковыляла, то прыгала на одной ноге, появилась мама. Вид у нее был серьезный и даже печальный. Хотя Стасик и был ей совершенно посторонним человеком, но мама вообще близко к сердцу принимала, когда умирают молодые люди.

– Пока нет никаких подробностей? – спросила она, садясь за руль. – Пристегнись. Тебе удобно?

– Ты про какие подробности спрашиваешь? О смерти Стасика? Я надеюсь услышать что-то новое от отца. Я знаю только название клоаки, где его нашли. И что внешних следов насильственной смерти нет. Больше пока ничего.

Я рассказала о скандале, произошедшем на папином юбилее, сразу, как только узнала сама, так что мама была в курсе. Тогда она не стала комментировать события, просто сказала: «Фу, какая гадость», и больше мы к этой теме не возвращались. Теперь она, как настоящий юрист, начала сопоставлять факты.

– Стасик с тех пор не появлялся дома?

– Не знаю, мам, думаю, нет. А там уж…

– Странно это как-то. Сначала он выкидывает омерзительный фортель, который, судя по твоим рассказам, совсем не в его духе, причем делает плохо и отцу, и этой девице, и самому себе. Во имя чего? Зачем? Потом неожиданно погибает по неизвестной причине. Как-то все это нелепо и очень странно. Ты веришь в то, что эти события не взаимосвязаны?

– Если честно, нет. Не верю. Но это мы с тобой после обсудим. Сейчас у меня слишком мало информации.

Остаток дороги мы молчали.