Зинаида Ивановна зашлась в гневе, смахнула слезы с покрасневшего лица. Валера, воспользовавшись короткой паузой, проговорил примирительно:

– Ну зачем ты так, теть Зин… Ни в чем она не виновата. И родила бы, и Алешу бы дождалась, если б его не убили… Вот Женька ж меня дождалась, правда?

– Ну да, ну да… Любит, вот и дождалась. А эта… Да сроду она моего Алешеньку не любила! И зачем только приходит сюда, непонятно… Видать, совесть-то гложет все-таки, вот и приходит! Да только что мне теперь от ее совести, куда складывать-то? В сердце только боль и обида…

– Вы не обижайтесь, Зинаида Ивановна, грех это. Человек помянуть пришел вашего сына, нельзя его гнать. Давайте лучше еще Алешку помянем, друга моего…

Валера улыбнулся жалко, придвинулся ближе к Зинаиде Ивановне, будто боялся, что жена отберет у него из рук бутылку. Женька только вздохнула, отвела глаза.

– Ты выпей, Валера, а я уж не буду… Боюсь, и без того удар хватит, разнервничалась. Выпей, и пойдем с тобой потихоньку… Там ведь такси ждет. А дома я стол накрыла, посидим, помянем. Пойдем…

Валера успел опрокинуть в себя полный стаканчик, выдохнул сипло. Зинаида Ивановна тут же уцепилась ему под руку, грузно развернулась, пошла по дорожке прочь. Женя проговорила тихо:

– Ну вот, Ладка, опять тебе влетело по первое число… Я утром как увидела ее, сразу поняла, что она не с той ноги поднялась. И потому тебе даже звонить не стала. Думала, может, забудешь про годину… А ты тут как тут!

– Да как же я могла забыть, Жень? Я хоть когда-нибудь забывала?

– Нет… Нет, конечно. Надо было мне тебя предупредить, что ли…

– О чем предупредить, Жень?

– Ну, что Зинаида не в духе… Чтобы ты после нас на кладбище поехала. Видишь, как все плохо получилось.

– Да ладно, переживу. Не впервой.

– Конечно, переживешь. Тебе что, с этой Зинаидой Ивановной детей крестить?

Лада взглянула на подругу коротко, отвела глаза. Женя проговорила виновато:

– Ой, опять я что-то не то брякнула, да? Про детей-то…

Лада лишь пожала плечами, ничего не ответила. Чтобы выйти из неловкой паузы, Женя вздохнула насмешливо:

– А мой-то, мой-то Валерка… Видела, каков? Лишь бы за бутылку схватиться быстрее, был бы повод! С утра уже копытом бьет в нетерпении. Ну вот что ты с ним будешь делать, а? Так и живу в этом во всем…

– Ладно, Жень… Ты догоняй Валеру с Зинаидой Ивановной, а то она и на тебя тоже обидится. А я тут еще побуду немного. Вдвоем с Алешей побуду.

– Ага, поняла… Я потом тебе позвоню или в гости вечерком выберусь. Давно не встречались. Поболтаем…

Женя ушла, и стало очень тихо, лишь было слышно, как ветер перебирает листья кладбищенских берез. Алеша по-прежнему смотрел на нее с улыбкой, как ей показалось, виноватой немного… Мол, не обращай внимания на мать, не обижайся. Надо же ей в кого-то материнской болью плеснуть…

– Да я не обижаюсь, Алеша, что ты… – произнесла тихо и улыбнулась. – Я ж все понимаю. Может, и впрямь твоей маме легче немного станет. Пусть, пусть… Главное, ты спи спокойно, не переживай ни о чем. Я помню тебя, Алеша. Прости меня, прости…

И снова тишина, и снова ветер слова ее подхватил, унес куда-то. Постояла еще немного, потом поклонилась, проговорила тихо:

– Прости меня, Алеша, прости. Пойду я… Редко к тебе прихожу, милый мой, родной. Пойду…

Повернулась, пошла по дорожке к выходу. На душе было грустно и неприютно, очень хотелось поплакать. Или выговориться хотя бы. Надо и впрямь Женьку в гости позвать, давно не встречались. Близкие подруги все-таки…

* * *

В магазине ее ждал Яша. Сидел за ее рабочим столом, смотрел в экран компьютера. Не отрывая глаз от монитора, спросил недовольно:

– Где тебя носит, интересно? Даже никому не сказала, куда поехала… И на звонки не отвечаешь! Любовника, что ль, завела?

Яша хохотнул коротко, давая понять, что это у него шутка такая. Что на самом деле у него не может быть никаких подозрений, откуда?

Ей даже обидно стало. Что, совсем она в тираж вышла, что ли? И потому ответила немного с вызовом:

– На кладбище я была, Яш. Сегодня година по Алеше, я всегда в этот день на кладбище езжу.

– А… Понятно… И что, плачешь там, наверное? Жалуешься погибшему жениху на свою горькую судьбинушку? Что плохо живешь, что жемчуг у тебя мелок?

– При чем тут жемчуг, Яш! Не все же меряется размерами жемчугов! Иногда люди бывают счастливы просто так…

– А ты, стало быть, несчастлива?

– Я этого не сказала, Яш.

– Да ладно, чего я к тебе привязался… Я ведь не для того приехал. Мне с тобой по делу переговорить надо было. Но теперь уж не успею… Меня в налоговой ждут. Лучше я вечером к тебе приеду, вот что. Посидим, поговорим… А ты стол накрой красивенько, чтоб со свечами… Со всякими там причиндалами…

– Зачем это, Яш?

– Как это – зачем? Муж я тебе или кто? Может, я по тебе давно уже соскучился? Живем как чужие… Ты в доме, я в квартире. Гостевой брак – это хорошо, конечно, я не спорю… Но это же брак все-таки, согласись!

– Что, и ночевать в доме останешься? – спросила она с легкой ноткой насмешливости.

– Не знаю еще. Посмотрю на твое поведение. Может, останусь, а может, и нет.

Она промолчала, боясь выдать удивление, смешанное с сарказмом. Эвона как! Он будет смотреть на ее поведение! Не на свои мужские потенциальные притязания, а на ее способности, значит! И ведь не скажешь ему сейчас, что лучше эти самые притязания не озвучивать с такой гордостью… Что там от этих притязаний осталось в шестьдесят восемь лет?

– Ладно, поехал я, и без того опаздываю… – быстро проговорил Яша, выбираясь из-за стола. – А ты готовься, мужа встречай вечером! Часикам к восьми приеду.

Лада вздохнула – вот же приспичило ему… И почему именно в такой день, который принадлежит Алешиной памяти? Но ничего не поделаешь, придется заниматься романтическим ужином, будь он неладен. Но сама она не станет им заниматься, попросит все приготовить помощницу по хозяйству. Зря, что ли, она ей хорошие деньги платит. Надо ей позвонить…

Татьяна Васильевна выслушала ее с большой радостью. Вопросы относительно ужина она задавала с энтузиазмом. Заверила, что к половине восьмого будет все готово, и сама она из дома уйдет… Последняя фраза про то, что «сама уйдет», прозвучала как-то излишне интимно, и Лада поежилась от этого панибратства. И ведь замечание не сделаешь, чтобы разом прекратить это безобразие, потому как Татьяна Васильевна, по выражению мамы, «она ж своя». Она ж ее с детства знает…

Домой вернулась ровно в половине восьмого, чтоб уж наверняка не застать Татьяну Васильевну. Нашла записку на кухонном столе, похожую на подробную инструкцию – мол, в духовке мясо доходит, а в холодильнике тортик домашний остывает… Когда холодненький, он более вкусненький. И что цветочки для стола пришлось с клумбы срезать, как же без цветочков-то?

Так и захотелось эту записочку смять и выбросить, чтобы глаза не мозолила. Еще и цветочки эти были последней каплей… Ну зачем, зачем она пошла у мамы на поводу и согласилась на эту Татьяну Васильевну? Вот всю жизнь так… Мама умеет ее достать. И раньше умела, и сейчас тоже. Правда, сейчас она с другого бока приноровилась к ней подкрадываться… Мол, я старый человек, нехорошо меня расстраивать, нервы уже не те, сердце не то. Лучше уж уступить старому и больному человеку…

Достала из духовки мясо, попробовала. Оно было отменным, конечно. И тортик, можно не сомневаться, выше всяких похвал. Но отчего-то разозлилась еще больше, будто эта вкуснота была нахально излишней во всей ситуации. Неприличной даже. Было бы лучше, если б она в этот вечер картошки себе отварила, селедки крупными кусками нарезала и опрокинула бы пару рюмочек в одиночестве за помин Алешиной души… И всплакнула бы потом сладко. И спать легла.

Но все получилось так, как получилось. Сама виновата. Как не имела раньше твердого характера, так за всю жизнь этой твердости и не прибавилось.

Вскоре услышала, как к крыльцу подъехала Яшина машина. А вот и он сам появился в гостиной, плюхнулся в кресло рядом с накрытым столом, проговорил довольно:

– Ишь ты, молодец, и впрямь стол накрыла… И цветочки вон стоят… А где свечечки?

– Давай без свечек, Яш. Ты ж вроде со мной поговорить о чем-то хотел. Вот и будем сидеть и разговаривать… Тебе салат положить? Или сразу мясо будешь?

– Мясо давай. И коньяк налей в большую рюмку.

– Ты ж за рулем, Яш…

– И что? Может, я ночевать останусь?

– Ладно, как хочешь… Так о чем ты со мной хотел поговорить?

– А чего ты торопишь меня? Дай хоть поесть-то… Вкусно вон как… Сама готовила?

– Нет. У меня новая помощница по хозяйству, она очень хорошо готовит.

– Кто такая? Откуда? Паспорт смотрела? Молодая или в возрасте? Наша иль беженка молдаванская? Почему со мной не посоветовалась, прежде чем в дом человека брать?

– Да успокойся, Яш. Почему ты всегда и во всем подвох видишь? Это всего лишь соседка моей мамы по лестничной клетке.

– Понятно. Так молодая она или не очень?

– Не молодая. Ей, по-моему, больше шестидесяти… Она еще учительницей у меня в школе была. Паспорт я не спрашивала, неудобно было. Да и зачем, если я эту Татьяну Васильевну с детства знаю?

– Хм… Интересно! Значит, учительница теперь у тебя на посылках? Балдеешь от этого, да?

– Нет, наоборот, Яш. Мне ужасно неловко, и я долго сопротивлялась. Но мама за нее очень просила… Этой Татьяне Васильевне срочно деньги нужны, внукам помочь надо. Один собрался квартиру в ипотеку взять, другому за учебу платить надо.

– А родителей у этих внуков нет, что ли?

– Есть, почему же… Видимо, не справляются. Я правда не хотела, но мама очень просила, я не смогла отказать.

– Ну да, ты ж у нас такая сердобольная. Давай… устрой в доме пансионат для престарелых, ага. Или фонд для голодающих детей Мозамбика открой. Ладно, что хоть вкусно готовит твоя новая помощница по хозяйству, и то хлеб. Но все равно не нравится мне, что со мной не посоветовалась!

– Я поняла, Яш. Поняла. Прости, пожалуйста. В следующий раз обязательно буду с тобой советоваться.

– Ладно… Да мне все равно, в общем. Это я так, ворчу просто. День сегодня тяжелый был, устал сильно. Еще и к тебе пришлось ехать…

– Так не ездил бы…

– Ладно, ладно! Сразу уж и за слова цепляешься! Я вот о чем хотел поговорить… Я-то всегда с тобой, между прочим, советуюсь! Ведь так?

– Да, Яш. Так о чем все-таки?

– О юбилее твоем… Как отмечать будем, где…

– О господи! Я думала, у тебя что-то важное! А ты про юбилей! Не надо мне никакого юбилея, правда!

– Почему это?

– Не хочу… Просто не хочу. Давай узким кругом отметим, без банкетных залов и пафоса.

– Узким кругом – это как? Ты да я, да мы с тобой?

– Нет, почему? Маму еще позовем, Женю с Валерой…

– И будем сидеть и смотреть, как твой приятель надирается, да? Вот уж удовольствие какое… А я же как лучше хотел! Чтобы праздник был настоящий! Банкет закатить! Но почему не хочешь-то? Объясни?

– Не знаю. Настроения нет. Да и что там отмечать, скажи? Пятьдесят лет – не восемнадцать. Начало старости, что ли, отмечать?

– Ну, ты даешь… Настроения нет, надо же! Нашла причину! Да и почему это у тебя настроения нет, интересно? Чего тебе не хватает, скажи? Бедно живешь, копейки до зарплаты считаешь, проблемы у тебя с внуками?

– Да нет у меня внуков, Яш. Зачем ты про внуков-то…

– В том-то и дело, что нет! Ни одной настоящей жизненной заботы у тебя нет, Ладка! А все остальное есть! Ну чего, чего тебе не хватает? Почему у тебя в последнее время рожа кислая, не понимаю? Ты ж всегда такая была… Вроде довольная всем… А в последнее время будто подменили тебя. Может, что-то случилось, а я не знаю?

– Да ничего не случилось, Яш. Просто… Мне пятьдесят будет, понимаешь? Не двадцать, а пятьдесят. По-моему, я уже заслужила право на кислую рожу. По крайней мере, заслужила право не делать ее натужно счастливой.