– А… погоди… – Майкл вновь исчез, чтобы появиться с очередной папкой, предыдущую он отметил в журнале посещений, который вел с той же почти маниакальной аккуратностью, проставляя не только дату и часы, но и минуты, проведенные агентами в архиве. – Вот… Вихо Саммерс, полукровка… выпускник… так… имел юридическое образование, но вот адвокатом так и не стал. Коллегия дважды отказывала в ходатайстве… ага, без права представления клиента в суде… служил в конторе… контора так себе, средней руки, а должность… не понять. Дело мелкое. Задержан за превышение скорости, был пьян, а в машине нашли почти полфунта дури.

Лука присвистнул.

Не повезло парню. И кажется, это тоже не их клиент. А хотелось верить, что опознать чужака выйдет легко.

– Так… машина принадлежала клиенту, была взята без спроса, но дело прекращено… сделка. Парень согласился на месяц исправительных работ, полагаю, коллеги заступились.

И отнюдь не из любви к пареньку, но из опасения, что подобная история дурно отразится на репутации фирмы. Кому нужен законник, не способный прикрыть собственный зад?

– Само собой, парню указали на дверь… Так… наказание он отбывал исправно, потом… потом ничего. Ага… вот…

Майкл развернул дело и подвинул его Луке, ткнув пальцем в строчку, которую Лука и сам бы вряд ли пропустил. Но Майклу нравилось чувствовать себя нужным.

Пускай. Сейчас он и вправду здорово помог.

– На твоем месте я бы запрос отправил. Пусть кто из Тампески подъедет, побеседует, авось и родственники сыщутся. Возьмете кровь, сличите…

Так все и будет.

Лука повертел папку в руках:

– Копию снимешь?

Майкл кивнул.

А кровь действительно скажет правду. И желание отправиться самому в эту клятую дыру становится почти непреодолимым, но рано. Рано, мать его.

Есть остальные тела. А парень… парень мог просто оказаться не в то время и не в том месте. Лука почесал кончик носа и покинул архив. Запах бумаг преследовал его еще долго.

Внизу было душновато. Я открыла вентиляционные заслонки и прижалась лицом к одной, вдыхая кисловатый воздух.

Надо потерпеть.

И чем-нибудь занять себя. Скука убивает. Или… я давно искала повод выспаться, так почему бы и нет? Кровать, поставленная Дерри, никуда не делась. Металлический панцирь ее заскрипел, растягиваясь. А я закрыла глаза. Спать.

– …Мелкая, хватит нудеть. Выпил? Да, выпил. Все пьют. И вообще, не твое дело. Ты становишься похожа на мамашу. Точно-точно, я тебе говорю.

Смех. И щипок за задницу.

Ненавижу, когда Вихо пьет, а в последнее время я чаще вижу его пьяным, чем трезвым. Нет, он не надирается настолько, чтобы вовсе не стоять на ногах. Человек посторонний вовсе не поймет, что не так. А я вот вижу и этот лихорадочный блеск в глазах, и подрагивающие пальцы.

– Проигрался? Успокойся, мы просто на интерес, я ведь не дурак, чтобы играть на деньги… Кто? Клара? И ты этой дуре поверила? Мелкая, от тебя такого не ожидал. Двадцатки не найдется? Да у меня просто мелочи нет. На счету пока пусто, а заправиться надо… в Йельбридже клиент ждет. Пьяным за руль? Кто, я?! Ты что, мелкая, я не пьян, это так… туалетная вода. Давай свою двадцатку, потом верну. И не вздумай Нику жаловаться. Господи, как ты с таким занудой вообще уживаешься…

На интерес. На пару центов. Ведь что за игра, когда пара центов не стоит на кону, будоража азарт. На желание. И Вихо, раздевшись до подштанников, выплясывает на столе, а после целует Толстую Кло, которая хмурится и бежит за ним, пытаясь огреть полотенцем. Она честная вдова.

А потом он к ней ходит, ибо все-таки вдова, и давно.

– Что такого? Тоже женщина. И чтоб ты знала, весьма состоятельная. – Вихо оглаживает новый ремень из буйволиной кожи. Пряжка его блестит, и этот блеск неприятен.

На нем белая шляпа. И высокие ботинки.

Костюм с люрексовой блестящей нитью и массивные часы под золото. Или все-таки золото? Я так и не спросила.

– Каждый устраивается, как умеет. – Он треплет меня за щеку и, наклонившись к самому уху, шепчет: – Я же не ставлю тебе в вину, что ты старичка окрутила. Окрутила – и молодчинка.

Я бы могла возразить, но слова застряли в горле.

С людьми сложно разговаривать, и я ухожу к драконам.

Сон не идет.

В голову лезет всякое… Ничего. Пройдет. Это потому, что я на кладбище была. Не стоит туда возвращаться. Не стоит вообще… переехать бы, но Ник прав. Драконов я не оставлю.

Я перевернулась на бок. Жестко.

И на второй. Неудобно. Ноги не вытянешь, кровать для меня тесновата, но я слишком ленива, чтобы что-то менять. Или боюсь? Мисс Уильямс уверена, что дело именно в страхе. А я… я не знаю.

…Вихо уехал, когда мне исполнилось двенадцать. Отец уже тогда был болен и глушил боль виски. Правда, напиваясь, в отличие от многих иных мужчин он становился тих и безобиден. Он ложился в постель и часами лежал, не мешая матушке проявлять заботу.

Или вот пол полировать.

Отчего-то матушка испытывала просто-таки небывалую страсть к полированным полам. И еще к сияющим белизной унитазам. Правда, мыть их было моей обязанностью.

Горько.

И от колбасы неприятный привкус. Зубной порошок где-то был, но вкус тухлой мяты едва ли многим лучше, а тратить драгоценную воду на полоскание глупо.

…Вихо уехал. Он был старше. Умнее. И вообще наследник.

Матушка им гордилась, а он, точно понимая, чего от него ждут, давал поводы для гордости. Лучший ученик в школе. Спортсмен.

Отличные результаты. И в местной команде, и потом. Он тренировался сам, понимая, что спортивная стипендия – единственный шанс вырваться из нашей дыры. У меня была мечта, а он просто хотел уехать. И уехал.

В Тампеске имелся университет, не слишком известный, но с юридическим факультетом, что хорошо.

– Пойми, мелкая, – со мной Вихо делился планами, когда больше было не с кем. – Вариантов у меня не так чтобы много. В егеря пойти? И всю жизнь ковыряться в драконьем дерьме? Нет уж, спасибо… Или в охотники? Та еще радость. Нику хорошо, у него папочкины деньги, а я должен использовать свой шанс. Вот посмотришь, я уеду, а потом…

Вернулся. Не сразу.

Он и вправду писал письма, длинные и пространные, рассказывая об учебе и студентах, о преподавателях, которых описывал порой зло и едко, но, как мне казалось, довольно точно. О городе, людях, о другой, неизвестной мне жизни, в которую ушел с головой.

И получалось.

Матушка гордилась им все сильней. Ее уже приняли не только в церкви, но и в приходском комитете, сочувствуя тяжелой судьбе – отец почти не вставал, а я не желала становиться идеальной дочерью, – и потому ей было перед кем похвастать.

Пускай.

Помню то время. И запах кукурузного хлеба. Матушкину Библию, читать которую приходилось стоя на коленях, ибо Господь видит. Гнев его того и гляди падет на грешную мою голову.

Отец умер под Рождество. По матушкиному представлению, сделал он это нарочно, исключительно затем, чтобы испортить праздник, готовиться к которому она начинала едва ли не с сентября месяца.

А он взял и умер. Будто не мог погодить две недели.

По радио давали спектакль.

Соседние дома сверкали огнями, и в кои-то веки выпал снег. Нормальный такой, пушистый мягкий снег, а не колючее нечто.

В церкви пахло имбирем.

И пастор раздавал пряники, испеченные женским комитетом, а еще призывал любить друг друга. Похороны как-то… не соответствовали обстановке, что ли.

Вихо не приехал.

– У него много дел, – сказала матушка, смахивая слезы кружевным платком. – Вы же знаете, как нелегко в наше время молодым, если нет поддержки семьи. Вихо талантлив, но этого мало.

Она вздыхала.

И дамы из комитета соглашались с ней. Они приносили нам кукурузный хлеб и творожную запеканку, выражая сочувствие. А еще оставили ветки падуба, потому что все-таки Рождество.

Наверху что-то грохнуло, никак, все-таки крыша. Подняться? Глупость несусветная. А я в своей жизни и без того совершила их изрядно.

Вихо вернулся незадолго до того, как Дерри ушел. Он оставил мне дом, не поленившись съездить в Тампеску – местным нотариусам он категорически не доверял, – работу и триста баксов.

Матушка потребовала их себе.

Я скрутила фигу.

Она сказала, что дом нужно продать, хотя вряд ли за эту хижину получится выручить больше тысячи, но это тоже деньги.

Я скрутила две фиги.

Она попыталась замахнуться, но за прошедшие годы я выросла и вытянулась, а горы и сил прибавили. И я с легкостью ушла от удара, отвесив наконец ответную оплеуху. И совесть меня не мучила.

Матушка залилась слезами.

И полетела к шерифу, требуя немедленно вернуть блудную дочь домой. Но Маккорнак лишь руками развел. Мне исполнилось восемнадцать, а потому с точки зрения закона я являлась вполне себе самостоятельной особью.

Тогда матушка отправилась к Доннеру, требуя немедленно исключить меня из егерей. Тот, может, и исключил бы, но год получился неподходящий. Егерей и без того вечно не хватало, Дерри ушел, а троица молодых драконов только-только на крыло становилась, и характером они пошли в Лютого, который не признавал чужаков.

У меня же получалось говорить с ними.

И матушке пришлось смириться. Не скажу, что данное обстоятельство улучшило наши отношения.

Я уставилась на потолок. Потрескавшийся, грязный, затянутый паутиной. Клочья ее свисали серыми сталактитами, добавляя обстановке мрачности.

Не усну. И лежать надоело.

Я встала. Прошлась. Подвал хоть и приличных размеров, а все равно не разгуляешься. Три шага вдоль, четыре поперек. Стены. Плесень.

Стол.

Пара железных мисок на нем. Вилки. Ложки. Кружка с мятым боком. Ее Дерри любил. В последние месяцы он только и пил, что крепкий до вяжущей горечи чай. Сыпал полпачки в эту вот кружку и заливал кипятком. А после усаживался на пороге и, щурясь, любовался закатом. Он походил на старого дракона. Нет, не внешне, просто… просто походил. И я старалась не мешать его тишине. Я была в ней лишней.

Я тронула шкаф. Его тоже Дерри сделал.

Почему он не женился? Раньше? До того, как его стали считать старым извращенцем, правда, не без толики одобрения. Люди лицемерны по сути своей.

Я взяла в руки томик. «Моби Дик».

Дерри читал его. Только его и читал. Дочитывал, хмыкал и начинал сначала. Книга старая. Страницы разбухли и раздались, обложка покрылась слоем липковатой пыли. Да и читать в подвале – не лучшая затея.

Я вернула книгу на полку, к другим, принесенным уже мной.

– …Много будешь читать, голова распухнет. – Вихо взъерошил мои волосы. – И вообще, мелкая, нормальные девчонки в кукол играют.

Я бы тоже поиграла, если бы у меня были куклы. Нормальные, а не сделанные из веток и ниток. Но матушка не считала нужным тратить деньги отца на всякую ерунду, а я рано обнаружила, что с книгами тоже интересно. Жаль, что в нашем доме книг было куда меньше, чем фарфора.

Фарфор ерундой не считался.

Обиды.

Мисс Уильямс полагает, что они портят мне жизнь. Быть может, она права. Я вытащила тряпку, бывшую некогда рубашкой. Кажется, моей. Точно моей. Тогда Снежная неудачно дыхнула. Или, точнее, я неудачно встала. Пришлось тушить, и шкура потом чесалась здорово. А Снежная чувствовала себя виноватой и топталась, пыхала паром, тыкалась мордой.

А на третий день принесла марлина. Мне его на месяц хватило, да…

Я протерла стол.

И полки. И кровать треклятую, включая ненавидимые некогда шишечки в изголовье. Они были витыми, и в дырки забивалась грязь. Зато теперь вот нашла занятие.

Я открыла шкаф и вовремя отступила: гора старой рухляди осела на пол. Сверху приземлилась шляпа. Дерри ее купил незадолго до смерти. Широкополая, сделанная из мягкой кожи, украшенная серебряным шнуром, шляпа была хороша.

Почему он не взял ее с собой?

Я подняла шляпу.