– Да нет им никакой чести и не будет! – Виталий ладонью сместил с потного лба прилипший чуб. – Но другого варианта решить вопрос рабочих рук пока тоже нет. И потом, им наш пролетарский суд наказание для чего назначил? Для перевоспитания. Чтобы они вину свою искупили и снова настоящими советскими гражданами стали. Есть, конечно, лютые враги, но с теми разговор другой и короткий. А много просто оступившихся. Их нэпманы всякие втянули в темные делишки, воровать научили. Из беспризорников тоже есть, которые по кривой дорожке пошли.

Слово «беспризорники» кольнуло Матвея. Сидевший рядом Лешка хмыкнул и подтолкнул Мотю локтем в бок.

– Тут от человека зависит, – не выдержал Ванька Локтионов, – кто-то сразу пробоину ниже ватерлинии, а кто-то нет. Ты, товарищ секретарь, не знаешь, а у нас в бригаде двое бывших беспризорников есть.

– Правда? – оживился Кожемякин. – Так это же здорово, товарищи! Нам такие примеры положительные до зарезу нужны.

– Вон они сидят, – Кудрявцев показал Виталию рукой в направлении Зарубина и Хотиненко и для надежности добавил: – Алексей, Матвей, встаньте, покажитесь.

Моте стало немного не по себе. На память пришла картинка из распределителя, где он, маленький, щупленький, насупившийся, словно воробушек, стоит и ждет, когда взрослые дяденьки и тетеньки решат, что с ним делать. Чувствуешь себя в такой момент крохотной песчинкой, которую вот-вот понесет ветер. И ничего песчинка поделать не сможет, разве только успокоительно помечтать, что когда-нибудь сбежит от этого ветра, спрячется за могучим спасительным валуном и там обретет покой от большого, холодного, неуютного мира.

Зарубин вздохнул и поднялся вслед за Хотиненко, вперив глаза в землю.

– Ребята, вы комсомольцы? – спросил Кожемякин.

Мотька отрицательно замахал головой. Лешка предпочел занять более определенную позицию:

– Нет, нам нельзя.

– Как это нельзя? – аж поперхнулся Виталий. – У нас любой может быть принят, кто разделяет цели и задачи, устав выполняет и платит членские взносы. Евгений, ты разъяснительную работу проводишь?

– Да проводит он, – неожиданно для Мотьки взял в свои руки инициативу Лешка. – Это нам раньше говорили, что нельзя. Когда в трудколе были.

– Где-где? – переспросил Кожемякин.

– Ну, в трудовой колонии для бывших беспризорников. У нас нам ячейки комсомольской не было. Гаврила Петрович, это заведующий трудколом, говорил, что нельзя, поскольку заведение режимное. Мы и товарищу Осипову про это говорили, когда он спрашивал, – закончил объяснять Лешка и затеребил пуговицу на рубахе.

– А сами вы как? Теперь вступать планируете? – дожимал ситуацию Кожемякин.

– Мы… мы да. Я точно, а Мотька… Матвей пусть сам за себя скажет, – Хотиненко легонько подтолкнул Зарубина в бок и скосил глаза вправо, туда, где сидела Павлина.

– Я тоже… – чуть слышно произнес Зарубин.

– А что так неуверенно? – не унимался Кожемякин. – Ты же на строительство шинного завода приехал, доброволец, трудностей не испугался, а тут мямлишь. Матвеем тебя зовут?

– А меня Алексеем, – отрекомендовался вместо приятеля Хотиненко.

– Вот что, Евгений, – обратился Кожемякин к приготовившемуся записывать указание в блокнот Кудрявцеву, – надо организовать прием товарищей в комсомол. Это такая история – беспризорники стали нашими, советскими людьми, на строительство добровольцами приехали и теперь решили в комсомол вступить. В общем, подготовь вопрос как положено: устав чтоб изучили, речь Владимира Ильича на третьем съезде. Сам все проверь. Думаю, пригласим инструктора из крайкома на собрание. Потехинский райком, само собой, оповестим. Надо, чтоб без сучка и задоринки. Но не затягивай. Ясно?

Женька кивал и строчил карандашом у себя в блокноте.

– Вот еще что, – Кожемякин внимательно оглядел переминающихся с ноги на ногу будущих комсомольцев, – надо вам поручение взять. Чем хотели бы заняться?

– Авиацией! – выпалил Лешка и повернулся лицом к бригаде. – Чего гогочете? Вот товарищ секретарь нам сегодня о девятом съезде говорил. А на нем комсомол шефство взял над Красным воздушным флотом. Об этом в газетах писали.

– Верно говоришь, Алексей, – подтвердил Кожемякин, – принял съезд такое решение. Товарищ Ворошилов его предложил, когда с приветствием выступал. Только нет у нас здесь поблизости ни аэродрома, ни аэроклуба. Поэтому шефствовать пока не над кем.

– Так можно создать аэроклуб, – не унимался вошедший в раж Лешка. – Ребят набрать и наших, и из Потехино.

– Подумаем на будущее. А пока вместе с Евгением подбери себе поручение. Насчет Потехино ты правильно сказал. Городок сонный, мещанский даже. Надо с местной молодежью контакты устанавливать, вовлекать их и на строительство, и вообще по жизни.

– У нас Мотька уже контакт вовсю установил, – не удержался Гришка Невзоров.

– С кем установил? – переспросил Кожемякин.

– С музеем. Очень ему там одна картина понравилась. Не оттащишь! – продолжал задираться Невзоров.

– Ты… ты… – задохнулся от подступившей к горлу ярости Матвей. – Затырься! Щас я тебе промеж глаз воткну!

– Назад, Зарубин! – заорал Кудрявцев.

Мотька весь сжался, словно пружина. Им овладело неукротимое желание кинуться на Гришку и разорвать его на мелкие кусочки у всех на глазах.

Зарубин с ревом рванулся вперед и… тут же брякнулся носом о землю. Когда он, не ощущая сгоряча боли, повернул голову и посмотрел наверх, то увидел могучую, снизу казавшуюся исполинской фигуру Сергея Столярова.

– Остынь! – Столяров, обхватив своими сильными руками Мотьку, легко поднял и поставил его на ноги.

Матвей сердито засопел ставшим как свекла носом. Сергей, продолжая удерживать рукой Зарубина, повернулся в сторону Невзорова:

– Ты тоже хорош! Зачем подначиваешь? В следующий раз вмешиваться не буду.

Кожемякин уже по третьему или четвертому разу недоуменно обводил глазами всех участников события. В конце концов его взгляд затормозился на Мотьке:

– Может, объяснишь, почему с кулаками кидаешься на комсомольском собрании? А еще вступать собираешься!

– Не примете теперь? – глухо и со злостью бросил Мотька. – Ну и не надо! Жил без вашего комсомола и дальше проживу. А только… только я никому не позволю! Не позволю… про это…

Матвей рывком вырвался из рук Столярова и побежал куда глаза глядят, лишь бы подальше.

Глава 8. Свидание на Мотовилихе

После собрания гурьбой пошли купаться. Лешка с удовольствием подставлял солнцу свою загоревшую аж до черноты спину. Рубаху он тащил в руке, используя как надежное средство в борьбе с комарами, неустанно атаковавшими всех и каждого.

Но что такое эти презренные кровососы в сравнении с идущей немного в стороне Павлиной, весело щебечущей и заливающейся смехом с Люсей. Девчонки вскоре свернули на тропинку, уходящую среди трав вправо. Она тоже вела к Мотовилихе, но немного ниже по течению. Договорились, что девичий пляж будет там, на песчаной отмели, закрытой от любопытных взглядов свисающими прямо к воде косами гибких ракит. Конечно, Лешка жаждал увидеть Полю во всей ее первозданной красоте. Но что тут поделаешь? Раз договорились и дали слово, то так тому и быть. Ну нет у Люси с Полей купальных костюмов, приходится нагишом купаться. Да и Лешка стеснялся показаться девушке в своих застиранных, свисающих до колен синих трусах.

До девичьего пляжа от места, где купались ребята, было с полкилометра. Расстояние само по себе не ахти какое большое, но Мотовилиха описывала тут пологую дугу, и при всем желании разглядеть фигурку купающейся Павлины Лешке точно было невозможно. А увидеть ох как хотелось!

Когда подошли к берегу с изрядно пропеченным немилосердным солнцем песочком, там лежали в абсолютно расслабленном состоянии всего несколько тел, принадлежащих членам других бригад. Оно и не удивительно: купаться и загорать лучше пораньше либо ближе к вечеру, а сейчас тянет в тенечек. Другое дело, что выбора у первой бригады не было: пока все остальные расслаблялись на речке, они «загорали» на комсомольском собрании.

Разомлевшие представители дружественных бригад изредка раскрывали веки, наблюдая за носящимися с криками и гиканьем лэпщиками, как теперь их стали называть на строительстве. А вскоре утренние пляжники вовсе убрались по направлению к палаточному лагерю с гордым именем Соцгород.

Лешка одним из первых выскочил из воды, лавируя между множеством рук, ног, тел, и с наслаждением с размаха упал животом на прогретый песок и тут же ловким движением, будто на гимнастическом снаряде в трудколе, перевернулся на спину. В небе ни облачка, те, которые двигались по нему раньше, удалились за горизонт. Мало ли у них своих неотложных дел? Может, уже прозвучал слышимый только облаками призывный звук горна, и они отправились к условленному месту сбора, откуда дружным отрядом устремятся на указанную в приказе небесной канцелярии позицию, где надо устроить ливень либо, напротив, теплый приятный дождик?

А еще Лешке, стоило прикрыть глаза, начинала всюду чудиться Поля, Полечка. Как она сейчас там, за живописным изгибом Мотовилихи? Может, тоже вместе с Люсей лежат на песочке и щебечут о своем, о девичьем? Или неспешно и плавно скользит ее желанное, томящее своей наготой тело по ровной водной глади?

Один за другим из Мотовилихи начали появляться накупавшие тела лэпщиков. Они выходили на берег, опьяневшие от долгожданного непринужденного отдыха, жары, солнца, ласкающей прохлады речки, и с наслаждением падали и падали на желтый, как подсолнуховое поле, песок.

– Дурачок наш Мотька! – громко провозгласил на весь пляж Кудрявцев. – Сейчас бы купался с нами. Так нет, поперся к своей барышне.

– Вот-вот, – поддержал Женьку Гришка Невзоров, которого под конец собрания обязали извиниться перед Зарубиным.

– Слушай, Леха, – Кудрявцев приподнял голову и положил щеку на усыпанную прилипшими песчинками ладонь, – а он и раньше таким был?

– Каким таким? – недовольно переспросил Хотиненко. Уж очень ему не хотелось отвлекаться от мечтаний о Поле, да и Мотьку обсуждать тоже желания не было.

– Будто сам не понимаешь, – поддержал Кудрявцева своим рассудительным даже на пляже голосом Коля Егоров.

– Нормальный Мотька пацан, – одним махом решил закруглить разговор Лешка, – не дрефло, не виляет почем зря. А с картиной этой… так у каждого свои примочки бывают. И девка на картине ничего… только не нашенская. Барышня кисейная. Какая она, на фиг, Ревмира? Да никакая! Ревмира должна в красной косынке быть или в гимнастерке, а не в розовом этом… Да еще цветы желтые. Добро бы красные, чтоб цвет нашенский.

– Похоже, Лешка, тебя тоже картина приворожила, – покрутил головой Невзоров.

– Слушай, ты, засохни, а то получишь и за меня, и за Мотьку, – Алексей говорил без злобы, но грозно. – Вот наверну так, что увинтить не успеешь.

Гришка не ответил, и разговор сам собой закончился. Ребята разомлели и с закрытыми глазами подставляли свои тела в полное владение солнцу. А у Лешки запала в душу и никак не выходила оброненная Невзоровым фраза. Неужели его, пусть и не так, как Мотьку, приворожила эта барышня с картины? Да нет, бред полный, ведь он постоянно думает о Поле, жаждет ее, терзается, видит во снах. А эта Ревмира чертова просто на язык попала. Пусть Мотька по ней сохнет, два сумасшедших на одну бригаду – перебор.

Лешка мотнул головой, рывком поднялся на ноги и потащился к воде, по пути смачно сплюнув прямо на песок. В речке он оказался один и поплыл на середину. Там Алексей повернул голову и посмотрел в сторону пляжа. Мужская часть бригады лэпщиков расслабленно успокоила свои тела в горизонтальном положении. Хотиненко покрутился на месте, затем лег спиной на воду и начал смотреть в небо. Ни облачка… Хотя бы одно для разнообразия.