Пока я брел на работу, в голове нон-стоп, снова и снова, проигрывался сон про корабль и Сильвию. Всеми силами я отрицал его связь с кошмарами суицидальных времен, но почва для новых тревог и депрессии уже была вспахана и щедро удобрена кровью разбившегося в лепешку байкера – происшествие выбило меня из привычной колеи. «Сны ведь должны быть абстрактными и местами идиотскими, они не должны дополнять друг друга, вставать в цепочку, если только это не видения или предсказания… бред! Нострадамус хренов. Паранойя! Ну, выдумывает мозг мыльные оперы, его дело! С реальностью это не связано!» Никакие теплые воспоминания, даже о симпатяшке Сильвии, о теплом прикосновении ее ладоней и утренних поцелуях, оказались не в силах побороть тревожные, не поддающиеся контролю здравого смысла, пагубные мысли. Это было необъяснимое состояние, когда все хорошее отходит на второй план, когда кажется, что ты состоишь из боли, которую можно утолить только одним способом. Темное, туманное облако, чуждое всей моей сущности, медленно, но неминуемо заполняло голову, а потом и все тело, заставляя душу забиться в самый крохотный угол, а то и вовсе почти исчезнуть, слабо поблескивать где-то в небытие. «Это сон, это был просто сон, да что в нем такого?» Оттянув воротник, я смог подавить зачатки давно забытых, казалось бы, позывов. Но ожившее предвкушение, верный спутник суицидника, поглощало вновь уже спустя мгновение. «Может, – думал я, – сигануть прямо сейчас вниз с платформы? С этой ненавистной, скучной железобетонной махины, с её долбаными идеально подстриженными зелеными деревцами и улыбающимися информационными голографическими милашками, воркующими рядом с радужным фонтаном! Мерзкое местечко, каждый день давит мне на психику. Надо срочно умереть!» Хоровод мыслей набирал обороты, глубоко дыша, я говорил с самим собой, бормоча себе под нос внушения, отчего прохожие сторонились меня. «Это же средние уровни! Тут все довольно мило. Просто приходится ходить через эту платформу каждый день на гребаную работу! На работу, где меня сразу устроили на управляющую должность… стоит быть честным, с тех пор как я начал работать над собой, прошел реабилитацию, записался в спортзал и начал медитировать, жизнь реально начала налаживаться. Так что злоба и депрессия – это унылый шлейф прошлого! Очередной откат, самосаботаж!»

Суицидальные мысли были отброшены обратно, в темные пещеры подсознания, где им было и место. «Теперь уж надолго! Надо же, как накрыло, и все из-за дурацкого сна и мертвого байкера!» – думал я, предвкушая ждавший впереди прекрасный день в начале бесконечной очереди к лифтам. Но это все была ерунда, ведь я вовсе не вспоминал никакого мертвеца… байк которого так заманчиво пробил ограждения платформы. «Несколько секунд летишь с ветерком, а потом… может, будет мой любимый вариант? С шелковыми тканями ярких цветов, обволакивающими душу, пронизанную блаженством. Невесомость, синевато-черная бесконечность и прекрасная музыка!»

Этажи небоскребов сливались за стеклом в размытые сине-белые полосы, лифт на всех парах несся вниз, в голове витали запретные грезы о лучших трипах. У кого-то есть воспоминания о первых шагах ребенка, о путешествии на крутом аэробайке, но у меня была своя коллекция кинолент. На каждом потрепанном футляре отпечатана надпись: «К ПОКАЗУ ЗАПРЕЩЕНО», архив можно было спрятать за решеткой и семью замками, но не уничтожить, как я ни напускал на него внутренних цензоров. Лифт остановился на уровне А-117, после надо было немного прокатиться на трамвае. «А может, все-таки можно иногда?» И еще, как назло, питьевая вода из бутылки попала не в то горло. «Сдавить бутыль посильнее и вдохнуть как следует? Чтобы забулькало в легких? Не-е-е-т, очень больно умирать, да и откачают тут же. Трип тоже, скорее всего, будет беспокойным». Я никогда не был фанатом трешухи. Харакири или забитый в башку гвоздь – это уж совсем для отморозков. Да, я прыгал с платформы. Мы еще носили специальные кусачки, чтобы проделывать дыры в сетчатых ограждениях, пока их не стали делать из прозрачного сверхпрочного полимера. А ведь когда-то, когда суицид еще не вошел в моду, платформы ограждались лишь невысокими перилами. В общем, прыгнуть с высоты – это хоть и треш, но смерть быстрая, ведь ты не будешь видеть, как выглядит разбитое в лепешку тело. Иногда на фоне трупа фотографировались зеваки, и после рекомбинации можно было отыскать переломанного себя-любимого в многочисленных мессенджерах Базы. Потом фотки, конечно, подчищали админы, но некоторые торчки их сохраняли и делали целые альбомы. Бывало и такое, что самый гладкий и стопудовый, казалось бы, отход незапланированно становился реально жестким. Однажды я остался жив как раз-таки после прыжка с платформы, «приземлившись» на крышу аэромобиля: пробил головой обшивку. Кости, само собой, переломаны, травматический шок. Женщина за рулем орет, стараясь перейти на ручное управление, а ведь и хрен его знает, как это вообще делается… «О, господи! О, боже! – кричала она. – Господи, боже!» И музыка в салоне играла просто отвратительная… Смерть уже ждала на парковке. Но бэдтрипа, как часто бывает после жесткого отъезда, тогда не произошло. Наоборот. Супер-эйфория. Я парил в невесомости, дышал радостью словно всем телом, а тело обволакивало блаженство. Вокруг была словно вода, синевато-черная бесконечность, через которую просачивался, то вспыхивая, то затухая в разных местах, радужный свет. Но такое бывало нечасто. Обычно, если отъезд жесткий, – будешь тусоваться в геенне. Или столкнешься со своими самыми жуткими страхами по очереди, как будто в адском парке аттракционов. Или просидишь столетие в маленькой комнатке с пауками. Лучше не умирать с плохим настроением. Коктейль из отбеливателя с растворителем из-за того, что баба бросила, – дело последнее. Кто-то из суицидников любил агонию и всякие жуткие вещи типа истечь кровью под мощный музон, но таких отбитых торчков я не признавал, ну их куда подальше. Чем веселее и быстрее, тем кайфовее было за чертой. Запить убойную дозу агорита вискарём на жаркой тусовке или взять в аренду аэробайк, разогнаться до пятисот километров в час и врезаться в стену, как тот чёртов везунчик, который чуть не похерил всю мою реабилитацию! Чтобы быстро, наверняка и с кайфом! Да, ведь когда-то не было никаких штрафов и законов о возмещении суицидниками причиненного ущерба, и страховым компаниям приходилось отдуваться за наши выходки. Жители Эхо могли бить транспорт сколько угодно и не несли за это материальную ответственность, ведь большинство граждан летало на автопилоте, и, чтобы попасть в аварию, надо было как следует постараться.

– Не разобрался с управлением, случайно включил ручной режим, – говорил я однажды инспектору.

– Случайно сняли экстренную пломбу, выслушали предупреждение и провернули аварийный ключ? – спросил он.

– Ну да.

– Вы же работаете водителем!

– Даже не знаю, что на меня нашло, непростой денек выдался.

Косить под дурака перед недоумевающими инспекторами, когда суицид еще не стал мейнстримом? Вот это в моём стиле! «Было в моем стиле», – думал я, подъезжая на нормальном трамвае к нормальной работе. Как и делают все нормальные, взрослые люди, когда им случится сильно поперхнуться, я стучал себя по груди и кашлял.

Весь рабочий день в разборном цеху я провел со своим начальником, за разборкой… угадайте чего? Старых рекомбинаторов, или, в народе, «выживалок». Да, это называется ирония. Их просто утилизируют! Сдают на металлолом! Можно было бы утащить такой прибор по частям домой. У-х-х, даже представить страшно, как бы мы тогда убивались с Сильвией. Если бы не завязали. Правда, пришлось бы умирать по очереди, и нимфы все равно вызывали бы нам скорую помощь. «С другой стороны, – думал я, – можно сдохнуть, нимфа срабатывает, Сильвия засовывает меня в выживалку, скорая приезжает, а к тому моменту я уже жив-живехонек!» Ну, это все бред. Конечно, такое дело вызвало бы серьезные разбирательства. Но в теории звучит весело. Время-то после умирания идет совершенно по-разному. За пару минут смерти можно облететь с десяток потрясающих миров! А бывало, пока отскребут от асфальта, потом дорога в центр рекомбинации, затем очередь из-за какого-нибудь крупного происшествия, куча пострадавших, а суицидников восстанавливают последними… так можно было проваляться несколько часов, а кайфа – на пять секунд. Короче, странная вещь этот загробный мир.

Я орудовал гаечным ключом, прогоняя тлетворные мысли. Мой начальник, парень по имени Андрей Охотский, с которым я познакомился на реабилитации, тоже был когда-то заядлым суицидником. Да он и в те времена раз в неделю стабильно отъезжал. Я и сам был не прочь иметь такой график, подвязывать постепенно, но вот зарплаты у нас с боссом сильно отличались. В ту недолгую, беззаботную пору я являлся начальником одного из цехов пункта переработки вторсырья, директором которого был Андрей Охотский. Жил он один и ни в чем себе не отказывал, в уютной квартирке почти на самом верхнем уровне. Я же, как «урожденный» клон-рабочий, обладал несчастной, чуть больше собачьей конуры, социальной квартирой в низине. В грязном, унылом, вонючем клоповнике, где жили суицидники настолько отбитые и извращенные, что каждый визит туда был дополнением к терапии. Судьба будто говорила мне: «Вот каким ты станешь, если не бросишь!» Поэтому я и стал платить весьма немалую сумму за съемное жилье повыше, как только представилась такая возможность. В противовес торчкам с нижних уровней, Андрей, раз в неделю вскрывавший себе вены в теплой джакузи, был совершенно адекватным человеком. Спокойно и по-свойски он показывал мне лично, как лучше и быстрее разобрать устаревший рекомбинатор. Такой «дедушка» восстанавливал человека с красным уровнем ущерба за десять-двенадцать минут. Долго, по сравнению с новыми выживалками, но мне бы хватило с лихвой! «"Да, – думал я, – заиметь бы такой себе! Приезжает скорая помощь, и чё? Нимфа дала сбой, никто не умирал. Не поверят. Скорее всего, приедут стражи и обыщут дом. Можно было бы раздобыть глушилку для нимфы, но я даже не знаю, что повлекло бы большие разбирательства. Даже без этого – выживалки оттого и не стоят дома у каждого, слишком много энергии потребляют, нужен специальный кабель. Надо подключаться где-нибудь в подвале к центральной магистрали, если юзать выживалку вдвоем, скажем, по паре раз в неделю. Тогда, может, никто и не заметит, хотя отследят, конечно, по нимфе. Бред это все, суицидальный бред! А если никто не хватится? Просто потому что людей в Эхо пятьдесят миллионов?» Все эти мысли были пустой тратой времени, ведь на тот момент у меня внутри сформировался непоколебимый стержень, дававший понять: «Загробные приключения в прошлом. И не важно, как там кочевряжится твоя оболочка, чувак. Я не позволю тебе снова переступить черту».

– Ну вот, мужик, у тебя отлично получается! – хвалил меня босс Андрей.

Он платил очень большой штраф за суицид, но не собирался бросать. А мне, чтобы не жить на самом дне Эхо, в бесплатной вонючей социальной коморке, приходилось на пару с Сильвией отстегивать немалую сумму за несчастную однушку с сидячей ванной. Еще Сильвия намекала, что в будущем она не прочь завести ребенка, а активация спермы была удовольствием сродни покупки нового аэромобиля.

Честно говоря, после реабилитации я был даже рад, что штраф за суицид стал издевательски высоким. Впервые после начала зависимости, после разрушения иллюзии, что «все само собой рассосется», во мне зарождались новые ценности. Да, победить это дерьмо, или почти победить, удалось только адским трудом. Все меньше становилось таких вот дней, когда я был на грани срыва. Дела на новой работе шли хорошо, я стал более открытым, естественным, снимал «среднюю» квартирку со своей девушкой. Если бы во времена беспробудной зависимости кто-нибудь сказал бы мне, что моя жизнь обернется таким образом, я бы ответил: «Классная шутка, а теперь – пошел на хер».

Основополагающим фактором в борьбе с зависимостью от смерти был отказ от общения с суицидниками после выхода из реабилитационной клиники. С теми, кто не хотел завязывать. Так говорили доктора. Это действительно было важно. Но, как по мне, сложнее было справиться с пониманием ничтожности и убогости жизни, сформировавшимся у меня за годы зависимости. Необходимо было преодолеть эту пустоту и обрести простое, естественное, человеческое счастье. Когда бываешь там, причем стабильно, материальный мир становится чем-то скучным и жалким. Когда летишь к Матери-Природе, царице всего сущего, когда её великая фигура прямо перед тобой, таким маленьким, она занимает все обозримое пространство впереди… как же она прекрасна! Когда чувствуешь, что Мать-Природа вот-вот примет тебя в свои объятия, когда вокруг звучит чудесная музыка, красные волосы богини развеваются в пространстве, веки блестят изумрудом, тело обвито шелками, ткань которых светится неземными красками… А потом возвращаешься обратно. И все. Вот он ты, кусочек мясца с пустой душонкой. Улыбаешься… а что еще остается? Когда перестаешь улыбаться – вот тогда точно кранты.