– Разве кому-нибудь нужно освобождать Золотую птаху? Или она сделает это сама?

Я открываю рот, но ответ не идет на ум.

Он приподнимает густую черную бровь, и в этом жесте я тут же вижу Рипа, и у меня сводит живот. Потом в знак уважения он легонько склоняет голову.

– Приятного вам дня, леди Аурен.

Повернувшись, он удаляется уверенной походкой, а я смотрю ему вслед и с трудом пытаюсь осмыслить все, что только что случилось.

– Миледи.

От неожиданности я подпрыгиваю и резко оборачиваюсь на голос Скофилда.

– Вот зараза! Я забыла, что вы стоите за мной.

На мою брань он переминается с ноги на ногу и переглядывается с Лоу.

– Теперь нам и правда нужно возвращаться в замок.

Его голос и тревога в карих глазах вынуждают меня уступить. Я киваю и начинаю спуск по лестнице, слыша резкое перешептывание между моими стражниками.

Из-за отголосков случившегося мой шаг нетвердый, а мысли спутаны. Потому что накал чувств, это темное желание наказать… я никогда прежде не чувствовала ничего подобного.

Гнев, как я поняла, на вкус как подслащенное пламя. И прожив целую жизнь, полную холодной горечи, отчасти я хотела предаться этому огню, хотела расцвести в его обжигающих объятиях.

Не знаю, что именно произошло, но кажется, во мне проросла тьма, вывелась из беспощадной почвы, в которой меня оставили вянуть.

Я чувствовала себя могущественной. Непобедимой.

И… мне понравилось.

Человек, которого я обвинила в том, что он был беспечным убийцей, стал тем, кто не дал мне стать такой же.

«Вижу, ты проснулась, Золотая пташка».

О богини, этот его невозмутимый тихий голос. Кажется, он говорил не только о том, что я встала с постели. Одно предложение – и Ревингер опустил меня на землю притяжением. Его голос пробился сквозь зловещий голос моего подсознания и утянул обратно.

Но на обратном пути в замок меня, будто призрак, преследует один вопрос, обливающий омерзительно холодной водой мой подавленный дух.

Как бы я поступила, если бы он не вмешался?

Сомневаюсь, что готова узнать ответ.

Глава 7

Аурен

Я наблюдаю за снегопадом через стеклянные балконные двери и напеваю кабацкую песню, которая прочно засела у меня в голове. Это старая мелодия тех времен, когда я жила в Третьем королевстве, и текста целиком не помню, но припев всегда вызывает у меня смех.

Дружок наш Джон зевнул довольно,
Поправил узкие штаны.
Улыбкой одарив фривольной,
Девицы манят в ночь любви.
Как жаль, что зря они старались,
Ведь в брюках Джона…
всего лишь трубка оказалась.

Я усмехаюсь и лезу в карман, нащупывая трубку, которую умыкнула. На обратном пути в свои покои я заметила торчащую из кобуры мимо проходящего стражника тонкую деревянную рукоятку. Украсть ее было слишком легко. Похоже, некоторые из тех навыков карманных краж, которым я научилась у Закира, полезны.

Улыбаясь, я отпускаю трубку, и все же улыбка снова слетает с лица, стоит мне вспомнить о диалоге с капитаном на той стене. Я никогда не чувствовала, чтобы во мне поднималась такая неукротимая тьма. Вот что бывает с запертыми в клетке питомцами, когда они наконец вырываются на свободу.

Жажда расправы напевала у меня в груди, как хищная птица, кружащаяся и готовая пикировать на жертву. То была вселяющая страх поэма о темной потребности. И как же соблазнительно напевала эта коварная песнь.

Если бы не появился Ревингер, я бы позволила проявиться этой ярости? Мои облекающие в золото руки осквернила бы кровь другого человека?

И все же несмотря на то, что это чудище снова смолкло, я чувствую, как оно наблюдает. Как некое неиспользуемое создание, готовое взвиться ввысь.

Я замираю от этой мысли, и всплывает еще одно старое воспоминание.

Подави слабость, и возрастет сила.

В последнее время этот совет из далекого прошлого часто всплывал в моих воспоминаниях, но теперь вернулся в полную силу, словно поджидал подходящий момент.

От моих волос разит рыбой и духами. Этот запах никогда не выветрится, и нечего пытаться. Завтра я вернусь сюда, погребенная ловушкой соломенного тюфяка и мужского тела.

Повернув голову направо, вижу гавань через заляпанное окно «Уединения». Кровать проседает, и сухая солома потрескивает, угрожая порвать шерстяные простыни. На мгновение вид мне загораживает волосатая рука, но я не отвожу взгляда, пытаясь рассмотреть те плывущие корабли, даже когда мужчина бросает монету на тумбу и раздается звон металла.

– Это тебе, прелестница. Передам Закиру Уэсту, что ты была хорошей девочкой.

Спину щиплет, кожу между лопатками покалывает. Но я не протягиваю руку, чтобы ее почесать. И мужчине не отвечаю. Однако губы сжимаются в тонкую линию, пока мужчина не проявляет порядочность и не перестает загораживать мне вид.

Я слышу, как он возится, надевая брюки и рубаху. Волосы, зажатые между подушкой и моей щекой, щекочут мне нос. С каждым вдохом я чувствую рыбу и духи, вонь такая сильная, что почти ощущается во рту.

На прощание он что-то говорит, но я не слышу. Мне плевать. Когда я наконец остаюсь одна, пощипывание в спине прекращается, и я поднимаюсь с кровати, чтобы надеть платье.

Оно темно-зеленого цвета, который напоминает мох, устилающий камни у лагуны в Эннвине, куда я однажды тайком сбежала. Цвет напоминает о летней траве на холмах, где паслись лошади моей матери. Напоминает деревья, простирающиеся к небу на улицах Бриоля.

Цвет напоминает мне о доме.

По щеке стекает слеза, когда я натягиваю чулки и заляпанные грязью сапоги. Я подхожу к окну и опираюсь руками о шероховатый деревянный подоконник, и в ту же минуту дверь за мной распахивается.

– Пора уходить. Нашла на ночь еще одного клиента.

Я поворачиваюсь и смотрю на полногрудую хозяйку таверны, которая подходит к кровати и начинает снимать простыни.

– Вам нужна помощь?

Натия смотрит на меня из-под пучка густых черных волос, усыпанных серебристыми прядями. Эта женщина прямолинейна, всегда резко и без угрызений совести говорит то, что думает, но на ее желтоватом лице появляются морщинки, когда она улыбается.

– Нет, девочка, это мой трактир, и мне им заниматься. К тому же непохоже, что ты умеешь заправлять постель.

Я неуверенно ей улыбаюсь.

– Вы правы, – отвечаю я. Я не называю ей причину – у меня никогда не было постели.

Сдернув простыни с другой стороны, Натия кивает на стол.

– Здесь для тебя монета. Не забудь.

По спине ползут мурашки от напряжения. Не хочу даже смотреть на деньги.

– Оставьте себе. Простите, что кровати всегда в таком беспорядке. – Я заливаюсь краской, произнося эти слова, и вынуждена отвести взгляд.

Шесть недель. Вот уже шесть недель я прихожу сюда, в «Уединение», чтобы встретиться с человеком, присланным Закиром. Никогда не думала, что стану скучать по попрошайничеству на улицах. Никогда не думала, что буду скучать по тому, как заставляли меня воровать у пьяниц и воров на протяжении целой ночи, даже если порой меня ловили и били.

Может ли человек сломаться за шесть недель?

Кажется, будто со мной это и случилось. Словно я могу разорваться по швам, как тряпичная кукла, которой слишком часто играли.

Может, поэтому по спине постоянно ползут мурашки, а кожа натягивается от щипков и толчков. Может, потому что там начинают проявляться мои трещинки.

Как бы было своевременно, если бы я сломалась, правда? Забавно, учитывая, как я покорно склонилась перед Закиром.

Я вздрагиваю, когда внезапно рядом со мной оказывается Натия и берет меня за руку, вложив монету в ладонь, а потом ее сжав.

– А теперь слушай внимательно, девочка, – строго говорит она. – Я тысячу раз видела этот взгляд.

– Какой взгляд?

– Взгляд, показывающий, что ты сдалась. – Она впивается пальцами в мою руку, монета, зажатая между нами, напоминает секрет. – Я живу здесь довольно долго и видела такое не раз. Ты не первая из девочек Закира, которые пользовались этой комнатой.

Если прежде я считала, что мои щеки пылают, то это несравнимо с теперешним жаром на лице.

Натия кивает на окно.

– Ты всегда смотришь на те корабли, но наверняка ни разу не задумывалась, что можешь оказаться на одном из них.

Я смотрю на нее, изумившись, что она заметила. Я виделась с ней пару минут каждый раз… после.

– Но ведь я и не окажусь, – отвечаю я, в моем голосе слышна горечь.

– Почему нет? – не соглашается она.

От ее вопроса меня снова переполняет раздражение, и я выдергиваю руку из ее хватки и бросаю монету на подоконник.

– Что вы хотите этим сказать? Закир никогда меня не отпустит, а вы знаете, что бывает с тайком прокравшимися на корабль.

Она наклоняется, задевая фартуком мое платье, и в ее карих глазах появляется неповиновение.

– Кто сказал о прокравшихся тайком?

С мгновение я просто смотрю на нее и не понимаю. А потом Натия снова опускает взгляд на монету.

– Повторю: забирай заработок, девочка.

Пальцы у меня немного дрожат, когда я протягиваю руку и беру монету. Мне не впервые дают на «чай», но я всегда оставляю монету в комнате. Мне было слишком стыдно, слишком презренно к ним прикасаться. Но когда Натия тянется к карману своего платья и вытаскивает небольшой кисет, сшитый из лоскутов, я сразу же понимаю, что в нем скрывается.

– Это не для Закира, слышишь? Они твои. Тебе решать, как ими воспользоваться. – Она снова кивает в сторону гавани. – Слышала, корабли с голубыми парусами и желтым солнцем – из Второго королевства, где дождь не идет без конца неделями, а горячий песок в пустыне мелкий, будто пудра.

От одной только мысли оказаться в сухой и теплой пустыне вместо извечно промозглого портового города по телу пробегает дрожь.

– Но, полагаю, девочка, которая сдалась, не станет о таком думать, – пожав плечами, заканчивает Натия. – Ведь это про тебя? Ты переставшая верить девочка?

Я с трудом глотаю подступивший к горлу комок и смотрю то на нее, то на плывущее вдалеке трио кораблей с желтыми парусами.

То, что она предлагает, – надежду на побег – именно этого я всегда желала. И все же, если меня поймают, если я потерплю неудачу…

От слез щиплет глаза, а тело трепещет. Закир не просто меня накажет, он может убить меня, если я попытаюсь сбежать. Или раз и навсегда отдаст меня Бардену Исту, и тогда останется только мечтать о смерти.

– Я не могу.

– Можешь, – возражает пожилая женщина и смотрит на меня, упершись руками в бока и хмурясь густыми изогнутыми бровями. – Это твой страх говорит и слабость, которую ты должна подавить, пока она тебя не одолела.

Она права. Я слабая. Ее кличка «Сдавшаяся» недалека от истины.

Я слабая и одинокая и за какие-то шесть недель стала человеком, который предпочел сдаться. Во мне лишь пустота, заполненная сломанными стенами и рваными муками, сваленными в кучу так, что их невозможно вычистить.

Презираю себя за то, что нижняя губа дрожит и я чувствую себя такой ничтожной.

– Не знаю, смогу ли. Не знаю, настолько ли я сильна, чтобы попробовать.

Натия не смягчается, не принимается добродушно похлопывать меня по плечу или убеждать, что все будет хорошо. Наоборот, она с такой силой пихает мне в грудь мешочек с монетами, что я пошатываюсь и быстро его перехватываю.