Что-то снова скрипнуло за дверью, которая вела в одну из комнат. Я машинально глянул по сторонам в надежде отыскать какой-нибудь тяжелый предмет, который можно было бы использовать в качестве оружия. Как назло, не было ничего подходящего, и мне пришлось взять со стола пустую бутылку и шарахнуть ею о край стола. Сжимая "розочку" в руке, я приоткрыл дверь в комнату. Там было темно, но я успел заметить, как темная фигура метнулась в оконный проем.

Стул загрохотал под моими ногами, когда я кинулся на выход, затем под ноги попалась одна из бутылок "Славянского", стоящая на ступеньке перед дверью. Она подлетела в воздух, упала на бетон и разбилась вдребезги, распространяя вокруг себя приторный запах дешевого портвейна. Человек, выскочивший из окна, сделал несколько широких шагов к изгороди, по-кошачьи прыгнул на нее, уцепившись за сетку руками и ногами и, согнувшись пополам, ловко перемахнул на другую сторону, описав ногами петлю. Я успел разглядеть, что он был одет в спортивный костюм, а на голове – что-то вроде спортивной шапочки с прорезями для глаз, надвинутой на лицо.

Я не был уверен, что смогу догнать его, если полезу следом через забор, и побежал к воротам. Выскочив на улицу и отбросив в сторону совершенно бесполезную "розочку", я изо всех сил побежал вверх, вдоль забора. Оказывается, убийца перемахнул на территорию чужого двора, а не на улицу. Выходит, я снова был отрезан от него забором – на этот раз кирпичным с узким навесом. Ругаясь самыми страшными словами, расталкивая отдыхающих, жидким потоком поднимающихся по дороге с моря, я побежал вдоль забора, чтобы перекрыть убийце выход через ворота. В воротах стояла серая "Волга" с поднятым капотом, и два мужика в майках с умными выражениями на лицах смотрели в мотор.

– Никто не выбегал? – задыхаясь, спросил я.

Один из мужиков поднял недоуменное лицо.

– А кто должен был выбежать?

Я не стал вдаваться в подробности и побежал дальше, намереваясь обогнуть забор по периметру. Свернув за угол, я увидел в конце улицы человека в спортивной одежде, бегущего, как мне показалось, легкой трусцой. Голова его по-прежнему была закрыта черной маской. Обернувшись на мгновение, он сделал короткий взмах рукой, словно поддразнивал меня, и исчез за очередным поворотом.

Я рванул с такой скоростью, на какую вообще был способен, хотя уже понимал, что убийцу потерял из виду и вряд ли уже найду. Улочка, на которую он свернул, внезапно оборвалась, разбилась на множество тропинок, часть из которых вели к набережной, а другие бежали вверх, по пыльному склону, поросшему выжженной травой, заваленной строительным материалом, исполосованной траншеями под фундамент будущих домов. Я взбежал наверх, откуда мог увидеть всю набережную, но среди людей, движущихся по ней, не было похожих на человека в спортивном костюме.

Уже без всякой надежды я побродил по стройке, спугнул сторожевого пса, который, захлебываясь слюной, лаял на меня до хрипоты и тыкался мокрой мордой мне в ногу, имитируя укус.

Убийца ушел. Он сработал почти профессионально, а затем быстро и без шума покинул дом. Ни я, ни какой-нибудь случайный свидетель не видели его лица. Не думаю, что на месте преступления этот человек оставил следы. Зато там было в изобилии моих отпечатков.

Я плюнул на заходящегося в истерике пса и спустился вниз. Счет два-ноль, подумал я. Меня подставили во второй раз. Должен признать при всем своем неприятии противника, что это был сильный ход. Во-первых, он убрал свидетеля, во-вторых, сделал это так, что подозрение в первую очередь ляжет на меня.

Я брел по набережной, вяло махая рукой проезжающим мимо машинам. Возвращаться на дачу и стирать свои отпечатки я посчитал глупым и бессмысленным делом – лишь в очередной раз "засвечусь", а попытка убрать следы добавит мне улик. Надо немедленно рассказать Кнышу обо всем, что произошло. Чем быстрее, тем лучше.

Ведомственный автобус довез меня до пансионата львовских железнодорожников. Я пошел домой напрямик, через танцплощадку, где уже толпился народ, выплескивали пучки света прожекторы, гремела музыка, и содрогались от усердия старые колонки. Какая-то сумасшедшая, потная как регбистка дева схватила меня за руку и попыталась увлечь в толпу танцующих.

– Ну куда вы? Ну куда вы? – скороговоркой заговорила она, когда я отцепился от ее влажной руки и кинулся в плотную тень кипарисов. Там, впрочем, уединиться не удалось, так как я налетел на двух подростков, занимающихся наполнением стакана какой-то темной жидкостью. Пришлось снова круто менять направление и, протиснувшись сквозь хвойные заросли, я едва не выпал на аллею, освещенную фонариками. Меня тошнило от людей. Я не мог избавиться от чувства, что убийца старика ходит где-то рядом, что под мерный рев рока он прыгает вместе с толпой, заливается потом, неистово хохочет, и все люди вокруг него знают, что он совершил час назад, но никто не возмущается, не осуждает его, и связанная круговой порукой немая хмельная толпа, которую свет прожектора высвечивал обрывочными фрагментами, безмолвствовала и хранила в себе страшную тайну.

По аллее чинно прогуливались парочки зрелого и юного возрастов, и я к своему величайшему изумлению вдруг увидел фланирующую впереди меня Анну в коротком платье, едва прикрывающем неглиже, с обнаженными округлыми плечами, покрытыми белым налетом шелушащейся кожи. Она держала под руку Лешу, одетого в излишне претенциозные белые брюки и белую рубашку, оттеняющую его загорелые до черноты руки.

Я, как вкопанный, застыл посреди аллеи, мешая людям, и меня начали толкать со всех сторон. Подавив в себе желание догнать Анну и Лешу и выяснить у них, по какому такому праву они шляются здесь по ночам, я вовремя понял нелепость этого поступка. Незнакомое мне чувство, казалось, стремительно заполняло мою плоть, словно вода впитывалась в губку. Я судорожно сглотнул комок, вставший в горле, зачем-то провел ладонями по карманам, словно хотел убедиться, что меня не обокрали, хотя красть было нечего.

Так вот почему Леша интересовался нашими отношениями с Анной, подумал я. Надо же, какой он оказался шустрый. Стоило выпустить бабу из-под крыла, как он тотчас пригрел ее под своим.

Ревность душила меня, и я, уже боясь попасть на глаза Анне и Леше, но, тем не менее, умирая от любопытства, снова скрылся в кустах, пошел по газону параллельно им, между освещенной аллеей и черной каймой крепостной стены, застывшей на фоне темно-синего неба. Значит, она не уехала, то ли вслух, то ли в уме бормотал я. Она осталась на побережье и стала крутить шашни с моим другом. Прекрасно! Прекрасно! Ничто так ярко не характеризовало ее, как этот поступок. Господи, какой же я был наивный дурак, когда верил в искренность ее чувств ко мне, да еще и мучился от угрызений совести, что не могу ответить ей взаимностью. Анне же, оказывается, нужен был только повод, чтобы уйти от меня, разорвать затянувшийся со мной союз. И что ж? Повод был – замечательный, редкостный. Как же, дамская накидочка да еще и с любовным письмецом. За такой повод держаться надо зубами, что Анна и делала, не принимая от меня ни объяснений, ни оправданий, которые могли бы свести на нет такой удачный случай.

Леша и Анна, неслышно переговариваясь, спустились по ступенькам на шоссе и свернули на улочку Морскую, где Леша снимал комнату. Асфальт кончился, под их ногами зашуршал гравий, и они стали разговаривать громче. Я, стараясь держаться в тени заборов, шел за ними на расстоянии метров тридцати и не мог расслышать все достаточно отчетливо.

– Это комплексы, – говорил Леша. – Забудь об этом… Каждый волен поступать так, как…

– Ты извини, что я… – тихо отвечала Анна. – Надо было поплакаться… Все, что угодно я готова простить…

– Вот здесь, – ответил Леша. Они остановились под широкой и темной ветвью абрикоса. – Очень уютно. Тебе понравится.

Они стали говорить тише, и я снова не мог разобрать слов. Негромкое бормотание продолжалось недолго. Кажется, Леша пытался затащить Анну к себе в комнату, но она сопротивлялась. Я, затаив дыхание, прижался к теплой каменной кладке, чувствуя нестерпимый запах свинарника. Похоже, что я встал ногой в сливную лужу, но менять позицию сейчас было рискованно – они могли меня заметить.

Анна отступила на шаг, но Леша достаточно профессионально привлек ее к себе и поцеловал. Сволочь, подумал я, неужели на побережье мало девочек?

Мне нестерпимо захотелось выйти к ним из своего укрытия с каким-нибудь идиотским вопросом, вроде: "А что это вы тут делаете?" и прервать их стремительно развивающуюся любовную игру. Интересно, а как бы на это отреагировала Анна? Захлопала бы глазками, прикинулась бы дурочкой и стала бы лепетать, что Леша совершенно случайно встретил ее на танцплощадке и решил проводить домой, но нечаянно получилось так, что это она проводила Лешу. А может быть, она едко процедила бы: "Шпионишь, Вацура?.. Ну что ж, хорошо, что ты уже все знаешь. Да, мы с Лешей давно любим друг друга. Он, в отличие от тебя, не такой зануда…"

Я едва не застонал от боли, которая пламенем разрасталась в груди. Чувство злости к Анне и Леше дополнялось ощущением какой-то невосполнимой утраты. Мне казалось, что я не сентиментален, но почему-то вдруг на глаза накатила тяжесть, и в голову совсем некстати полезли воспоминания тех безвозвратно ушедших времен, когда мы с Анной были близки. Что имеем – не храним, подумал я чужой мыслью, а теряем – горько плачем.

Если бы Леша все-таки затащил Анну к себе, то я, наверное, проторчал бы под фанерными стенами летнего флигеля до утра, а потом умер бы от ревности. Но Анна, к счастью, распрощалась с Лешей, отклонила его ненавязчивую просьбу проводить и быстро пошла по Морской дальше, в сторону крепостного барбакана. Леша недолго смотрел ей вслед, после чего исчез за калиткой.

Я плелся за Анной, уже не соблюдая правил конспирации. Пусть она увидит меня, думал я, нарочно шаркая ногами. Я выскажу ей все, что о ней думаю, я припомню всех ее ухажеров, я устрою ей разбор полетов по всем правилам.

До разбора, однако, дело не дошло. Анна не оборачивалась на покашливание, кряхтение и вздохи, которые я издавал, и зашла в один из домов на Рыбачьей, где почти в каждом дворе сдавали комнаты.

12

Я позвонил Кнышу домой рано утром. Кажется, он, как и я, еще лежал в постели, потому как голос его был сонным и безрадостным.

– Я вышел на Караева, – сказал я.

– Это хорошо, – отозвался Кныш.

– Его убили вчера вечером, Володя.

– Это плохо.

В трубке невнятно забурчало. Наверное, Кныш прикрыл микрофон ладонью и что-то сказал жене. А может быть, выругался матом. Наверное, мне не надо было вдаваться сейчас в подробности, но я не удержался.

– Я разговаривал с дедом, потом отлучился на минут пятнадцать, а когда вернулся – тот уже был удушен. Я видел убийцу, Володя, но ему удалось уйти.

Кныш молча сопел в трубку. Скотская у него жизнь, мимоходом подумал я. Только глаза утром продрал, как на голову сразу сваливаются паршивые новости.

– Ну что ты за человек! – простонал Кныш и, кажется, сплюнул. Если человек в собственной спальне плюется, то я его, действительно, достал. – Ты хочешь сказать, что тебя снова подставили? Надо же, какая популярная личность в криминальном мире!

Я стремительно падал в глазах Кныша.

– Ты что, не веришь мне? – зачем-то спросил я, хотя на его месте тоже не поверил бы такому сочетанию случайностей.

– Плохи твои дела, – сказал Кныш.

– Ты еще ни в чем не разобрался, а уже хоронишь меня, – ответил я с надеждой, что Кныш как-то поддержит меня или, на крайний случай, скажет что-то оптимистичное. – Там вчера меня видели, по крайней мере, человек пять. Продавщица винного отдела легко вспомнит, в котором часу я покупал у нее "Славянское"…

Должно быть, мой лепет сильно смахивал на оправдание. Кныш перебил меня, огорошив совсем другой новостью.

– Да я не о том. Меня сейчас убийство Милосердовой больше занимает. Здесь у нас бригада с документами работала… В общем, Кирилл, выяснилось, что ты сказал мне неправду.