Брюки и майка, которые я постирал перед тем, как уйти под воду, давно высохли. Они лежали на плоском белом камне, словно труп, плоть которого на солнце превратилась в труху и разлетелась по ветру, а одежда осталась. Я прыгал на одной ноге, одевая брюки. Штанины из грубой джинсовой ткани обжигали кожу на ляжках. Это было приятно, тело требовало тепла. Кажется, я сегодня перекупался. Надо постараться согреться за веслами.

Лодку, если даже штормило слегка, я обычно затаскивал на сушу с восточной стороны острова. Сделанная из пластика, она была легкой, но не достаточно прочной, и я не решался оставлять ее на плаву, где любая шаловливая волна могла швырнуть ее на скалу и разломить пополам. Балансируя на острых углах, я размахивал мешком и прыгал с камня на камень, преодолевая природный хаос. Ждать ли мне Лешу? – думал я, рассчитывая в уме время. Мы привыкли встречаться у входа в ресторан за десять минут до его открытия, делиться впечатлениями от охоты и, получив деньги, выпивать стаканчик-другой массандровского портвейна.

Я спрыгнул с камня и зашуршал ногами по черному кварцевому песку. Потом остановился, словно налетел на невидимое препятствие, посмотрел по сторонам, потом зачем-то наверх, затем снова вокруг себя.

Лодки не было.

2

Очередная волна накатила на камни, разбилась о них в пену, и холодные брызги прострочили мне лицо. Если бы море было живым существом, эта его выходка непременно вынудила бы меня предпринять ответные меры. Но мне оставалось лишь довольствоваться матерной тирадой в адрес Посейдона и прочих морских богов и гадов да сильным плевком в сторону волн.

Я обошел место, где лежала лодка, рассматривая собственные следы, отпечатавшиеся на песке. Здесь было сухо, несмотря на то, что прибой разыгрался, и отдельные капли долетали до меня. Значит, волной унести лодку не могло. Оставалось единственное объяснение – это чья-то дурацкая шутка, в ответ на которую обязательно следует бить по роже.

Я опустил мешок в воду и, чтобы его не унесло, привязал веревку к увесистому булыжнику. Со свободными руками легче было взобраться на "акулий плавник". Кроссовки отлично "липли" к наждачной поверхности скалы, и я взбежал наверх на четвереньках, как муха по стене. Когда выпрямился, то сразу увидел свою лодку. Ее уносило течением в открытое море, и уже сейчас до нее было не меньше полутора километров. Прикрывая глаза ладонью от нестерпимо яркого света, отраженного поверхностью моря, я несколько минут всматривался в темную черточку на зеркальной поверхности, покрытой рябью волн. Мне показалось, что оба весла аккуратно сложены на дне лодки. Я же, перед тем как уйти под воду, оставил их на песке.

Трудно передать мое состояние. Хрустнув костяшками пальцев, я еще раз посмотрел на медленно удаляющуюся лодку, как Робинзон на уходящий корабль. Не знаю, шутка ли это, злой умысел или попросту чья-то неосторожность, но беспорядочные ругательства срывались с моих губ неудержимым потоком.

Я повернулся в другую сторону – скорее неосознанно, испытывая потребность в любом движении и желание куда-то идти, бежать, крушить, ломать все на своем пути, как вдруг замер, не сводя глаз с маленькой бухты, огражденной грудами каменного мусора, среди которых, словно гейзеры, время от времени взлетали вверх фонтаны брызг. В центре бухты покачивалась на волнах небольшая моторная яхта с белоснежной надстройкой капитанской рубки, увенчанной никелированным шпилем с выцветшим флажком, с кормовой палубой, обведенной веревочной плетенкой, с квадратными окошками кают-кампании и сверкающими кругами трюмных иллюминаторов. На носу голубой краской было выведено: "АССОЛЬ".

Два часа назад, когда я начал ловлю крабов, ее здесь еще не было. Яхта, видимо, подошла к острову со стороны мыса Ай-Фока, потому я не заметил ее и не услышал гула мотора.

Необъяснимый побег лодки можно было увязать только с появлением на острове яхты. Я не видел людей ни на яхте, ни на берегу, не знал, кто они и понравится ли им моя брань, которую я уже приготовил, но не мог ни остановиться, ни приглушить в себе эмоции. Шутники хреновы! – мысленно ругался я, съезжая на заднице по испещренной от ветра и соленых брызг поверхности камня. Сейчас поплывем за лодкой. Заведем мотор и пойдем в открытое море. Больше некому было столкнуть ее в воду.

Пологий, выбеленный пометом чаек контрфорс, который словно поддерживал скалу и не давал ей рухнуть в пучину, стеной опускался в воду, и берега, как такового, подо мной не было. Можно было обойти скалу вокруг, но этот путь показался мне слишком долгим. Я был сверх меры рассержен на хозяев яхты, к тому же солнце стремительно падало на горизонт, и я мог опоздать к назначенному часу. Не раздумывая, я прыгнул в воду, вонзился в волны, и меня неприятно обожгло холодом. Перекупался, снова подумал я, выплыл на поверхность и, стараясь побыстрее выйти из воды, начал изо всех сил бороться с волнами. Серая стена медленно проплывала мимо. Встревоженная стая чаек взметнулась в воздух, и белые птицы принялись кружить надо мной, горланя дурными голосами.

Конечно, я напрасно прыгнул в воду в одежде. Даже на теплом ветру в мокрой одежде можно замерзнуть до посинения. Когда я вышел на берег, меня колотила крупная дрожь, а подбородок трясся так сильно, что клацали зубы. Кроссовки издавали какой-то отвратительный чавкающий звук, и при каждом шаге они во все стороны плевались водой.

Проклиная хозяев яхты с удвоенной силой, потому как и в этом вынужденном купании они тоже были косвенно виноваты, я трусцой бежал по узкой тропе, скользящей между валунов, с каждым мгновением приближаясь к яхте. Я уже видел ее мерно раскачивающуюся никелированную стеньгу, уже слышал, как скрипит якорный трос, отшлифовывая округлые края клюза, как вдруг нога потеряла опору, соскользнула с камня, и я, потеряв равновесие, полетел на гальку. Я непременно разбил бы себе голову, если бы вовремя не выставил обе руки вперед.

Удар был чувствительным – падать на остроугольные камни самое неблагодарное занятие. Чертыхнувшись, я подтянул колени и сел, с удивлением глядя на свои руки. Они были не просто оцарапаны. Они были выпачканы в липкой темно-вишневой крови до локтей.

Первая мысль, что я сотворил со своими руками нечто ужасное, мгновенно сменилась другой: боли нет, ран не видно, значит, это не моя кровь, это чужая. Это был тот редкий случай, когда человек испытывает радость, увидев под собой лужу крови.

Я с ужасом отскочил в сторону – облегчение сменилось отвращением. Я поскользнулся на камне, залитом кровью. Точнее, не просто залитом. Этот большой плоский камень, похожий на наковальню, был покрыт слоем бурой студенистой массы, в которой переплелись пучки волос и омерзительные бесформенные комки, словно на камень вывалили ведро вишневых медуз.

С перекошенным лицом я поднялся на ноги, быстро подошел к воде и стал отмывать руки и кроссовки. Если бы я не был голоден, меня бы обязательно стошнило. Что за гадость! – думал я. Кого здесь освежевали? Дельфина? Чайку?.. Вообще-то, чтобы выпустить столько кровищи, надо как минимум двадцать чаек распотрошить.

Руки отмылись, только под ногтями еще остались коричневые полоски. Без щетки с ними ничего не поделаешь. И джинсы на правом бедре были вымазаны в гадкой слизи.

Стараясь не подходить близко к окровавленным камням, я некоторое время наблюдал за тяжелыми мухами с перламутровыми спинками, которые лениво ползали по бурым комочкам, увязая в тягучей слизи. Особенно много их было на пучке волос, свернутом кольцом. Это произошло недавно, думал я, невольно озираясь по сторонам. Час назад от силы. Дельфин или чайки?..

Я скрипнул зубами от злости на себя самого. Кирилл, сказал я сам себе, не надо валять дурака! Неужели тебе мало Афгана и Таджикистана, чтобы с уверенностью сказать: это не дельфин и не птица. Это часть человека. Его кровь и мозги.

Я задрал вверх голову. Можно предположить, что кто-то сорвался с "акульего плавника". Судя по жуткому следу, оставленному несчастным, он вряд ли смог встать на ноги и уйти отсюда самостоятельно. Значит, он был не один. Пострадавшего – живого или мертвого – отсюда кто-то унес.

По спине прошелся холодок, словно морской ветер насквозь продул мокрую майку. Я снова посмотрел вокруг и уже медленно побрел к яхте, внимательно глядя себе под ноги. Если истекающего кровью человека несли на яхту, то на гальке должен был остаться кровяной след. Должен был, но не остался.

А при чем здесь моя лодка? – думал я. Ею хотели воспользоваться, чтобы перевести несчастного на берег? Но почему на лодке, а не на яхте, что было бы намного быстрее? Может быть, у них внезапно закончился бензин? Может быть, разбился именно тот, кто, в отличие от других, умел управлять яхтой?

Вопросы сыпались один за другим. Я не был готов к тому, что мне пришлось увидеть. Чужие проблемы сейчас меня не волновали, я не хотел вникать в них и ввязываться в чужую беду. Всему свое время, думал я. Сейчас я устал, продрог, я хочу на берег, а мою лодку, как назло, унесло в открытое море. Я сам нуждаюсь в помощи и сочувствии.

Но я себя обманывал. Честное слово, я лучше, чем могу показаться. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не скажу вслух того, о чем сейчас думал. Вроде бы подготовился к тому, что покажу кукиш навстречу любой просьбе о помощи, но на самом деле сразу же забуду и про своих крабов, и о встрече с Лешей, и про мокрую одежду, и стану, если надо, перебинтовывать, делать искусственное дыхание, закрытый массаж сердца, отправлюсь вплавь до берега, чтобы отыскать врача, посадить его на моторку и привезти сюда – я буду делать все, что умею, до тех пор, пока кто-либо будет нуждаться в моей помощи. Это уже привычка, образ жизни, и я воспринимал это с покорностью обреченного.

Я вышел на маленький пляж, казавшийся серым и холодным оттого, что "акулий плавник" кидал на него огромную тень, и она на глазах увеличивалась, захватывая пока освещенные солнцем камни. Яхта покачивалась напротив меня и по-прежнему казалось безлюдной. Натянутый, как струна, якорный трос удерживал ее носом к берегу. Я хотел свистнуть, привлекая к себе внимание, но вспомнил о крови на пальцах, которые намеревался вложить в рот, и с содроганием отдернул руку от лица.

– Есть кто живой?! – крикнул я, но шум прибоя заглушил мои слова.

Я стоял, сунув руки в мокрые карманы, и смотрел на яхту. Настроение у меня испортилось окончательно. Крик обезумевшей чайки, которая с остервенением пикировала на меня, едва не задевая крыльями лица, бил по нервам, и я почувствовал, как на меня накатывает волна холодного страха.

– Пошла вон! – крикнул я, нагибаясь за галькой размером с кулак, чтобы запустить ею в птицу, и увидел коричневый предмет. Поднял его, поднес к глазам, не сразу догадавшись о его предназначении.

Это была "фенечка" – крохотная, чуть больше пачки сигарет, сумочка из замшевой кожи на пеньковом шнурке, украшенная полированным деревянным шариком и кожаной бахромой. Я спрятал находку в карман и снова посмотрел на яхту.

– Ну тебя к черту, – тихо произнес я, но не шелохнулся, словно яхта гипнотизировала меня, подавляя волю. – Не нравится мне все это, – добавил я, сожалея о том, что рядом сейчас нет Леши или, на крайний случай, Анны.

Потом склонился, снял кроссовки и машинально, не думая, стал подворачивать брюки до колен, вошел в воду, не спуская с яхты глаз. Вода дошла мне до груди, пока я дотянулся рукой до якорного троса. Огромный форштевень раскачивался прямо перед моим носом, норовя обрушиться мне на голову всем своим весом. Когда яхта приподнялась на очередной волне, я подтянулся на тросе, а когда пошла вниз – ухватился за край клюза, оперся о него ногой и, выпрямившись, перевалился на бак.

– Есть кто-нибудь на яхте? – снова повторил я и удивился тому, как неестественно прозвучал мой голос.

В больших прямоугольных иллюминаторах отражалось солнце, и я не мог разглядеть, есть ли кто в рубке. Придерживаясь рукой за снасть, я спустился с бака к двери и потянул на себя ручку.