Ее глаза снова наполнились слезами. Она наносила точные удары, и ни один из них не прошел мимо цели, потому что она была права.

Запомни это мгновение! – сказал я сам себе, словно другому человеку. Ты идешь на это сознательно. Потом это нельзя будет уже назвать ошибкой или заблуждением.

Стиснув зубы, я пошел к машине, по пути отбивая ногой канистру, сел за руль и завел мотор. Инга, все еще не выпуская из рук тряпки, стояла перед капотом. Я надавил на газ. Машина зарычала. Я двинул вперед рычаг скоростей и почувствовал, как легко, как просто можно отпустить педаль сцепления, и машина, до дыма шлифуя колесами асфальт, рванется вперед, ударит своим горячим передком Ингу в живот, собьет с ног, подомнет под себя, разрывая нежную кожу, с хрустом и треском ломая ей череп, позвоночник, ноги и руки…

– Садись! – сказал я ей, испугавшись самого себя.

Инга кинула тряпку себе под ноги и на ватных шагах подошла к двери.

– Куда ты… хочешь? – произнесла она.

– Садись!! – рявкнул я.

Она подчинилась. Я сорвался с места еще до того, как Инга захлопнула дверь. Никогда я не водил машину так жестоко и безумно, как сейчас. Теперь мы вместе, думал я, выжимая из двигателя все, на что он был способен. Теперь у нас одна судьба. А мои друзья, моя Анна остались далеко-далеко…

9

Не доезжая до Морского, я свернул под указатель "RODEO-MOTORS АВТОСАЛО", в котором последнюю букву какой-то шутник замазал краской, и по разбитой донельзя грунтовке поехал по выжженному плато, обрывающемуся над морем.

– Нет здесь никакого сервиса, – сказала Инга. – Жуткое место.

– Нам с тобой теперь часто по жутким местам ходить придется, – сказал я, притормаживая. – Ну-ка, выйди из машины и подожди меня здесь.

Инга послушно вышла и села на останки каменной кладки. Я доехал до ржавого сарая с прогнувшейся крышей, обставленного со всех сторон битыми кузовами, изношенными покрышками, бочками и железяками всевозможных размеров и форм.

Я остановился напротив ворот, посигналил, но никаких признаков жизни не заметил.

Створка тяжелых ворот со скрипом отошла в сторону, и я зашел в темный, пропахший бензином и смазкой цех. Остановившись в какой-то липкой луже, я посмотрел по сторонам. Посреди цеха, на подъемнике, висела допотопная иномарка, с днища которой срывались маслянистые капли и с щелчком падали на дно смотровой ямы. В дальнем углу, под стеллажами с банками и ящиками с инструментами, на замасленном до блеска кресле, положив ноги на стол, сидел парень и с увлечением смотрел по крохотному телевизору какой-то сериал.

– Эй! – позвал я его. – Ты слесарь?

– Во дает! Во дает! – вскрикнул парень, не отрывая глаз от экрана, хлопнул ладонями и поменял местами ноги. – Она ж от него беременная, а думает, что он ей брат!

Я не торопясь подошел к телевизору и сел на него. Парень, с одеждой, лицом и руками, как у шахтера, обиженно взглянул на меня и опустил ноги на пол.

– Чего тебе? – недовольно спросил он, кидая под ноги окурок, размером с таблетку.

– Работа есть.

– Погоди с работой! Дай кино досмотреть!

– Времени нет, – спокойно объяснил я.

– Конечно! – взмахнул руками парень. – У всех нет времени, у меня только его навалом.

Он нехотя поднялся, со стоном потянулся, пошел с смотровой яме, глянул на днище подвешенной иномарки, тронул пальцем какой-то патрубок и буркнул:

– Течет, зараза!

Он всегда будет бедным и грязным, подумал я. Но от таких, как он, почему-то зависят тысячи людей.

– Ну? – наконец снизошел до меня слесарь. – Какие проблемы?

– Надо отрихтовать и покрасить раму радиатора.

– Тачка какая?

– "Шестерка".

– Новая?

– Старая.

Парень поморщился, словно он занимался ремонтом исключительно шестисотых "мерсов". Вздохнул, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет, выудил оттуда последнюю, поломанную посредине, послюнявил, склеивая, и сунул ее в рот.

– Ну, идем, посмотрим на твою беду, – невнятно произнес он, прикуривая.

Мы вышли из сарая на воздух.

– Во! – проворчал слесарь. – Уже учебные тачки гробим… А ты что, инструктор?

– Инструктор, – подтвердил я.

– Что ж ты так плохо за учеником смотрел, инструктор?

Он подошел к машине и, напевая какую-то мелодию, присел у капота и, щурясь от того, что дым сигареты проедал ему глаза, стал осматривать раму.

– Вмяли вы ее прилично, – бубнил он себе под нос. – И рама, и фара, и чуток крыло задели. Работы тут много… А на что напоролись-то?

– С деревом не разошлись, – сходу придумал я, задним умом понимая, что легенду надо было подготовить заранее.

– Ну-ну, – закивал слесарь. – Эту лапшу ты будешь кому-нибудь другому вешать. Тут не дерево было, а что-то помягче.

Я почувствовал, как у меня похолодела спина, словно за ворот вылили стакан ледяной воды.

– Дерево, – изо всех сил стараясь казаться спокойным, заверил я. – Только оно было мягкой породы. Трухлявая сосна.

– Ну, это понятно, что сосна, – тотчас отозвался слесарь и, прищурив один глаз, провел пальцами по вогнутой раме. – Я так сразу и понял, что сосна.

Он вскинул голову и взглянул на меня.

– Работы много, – повторил он и недвусмысленно добавил: – Работа сложная… Две штуки баксов будет стоить.

Слесарь, конечно, откровенно наглел. Мне показалось, что он сам обалдел от названной им же суммы, и все же интуитивно чувствовал, что я именно тот клиент, который готов заплатить сколько угодно, лишь бы уничтожить следы. Я понял: соглашусь на его условия – парень обнаглеет вконец и посадит меня крючок.

– За две тысячи я куплю другую "шестерку", – спокойно ответил я. – А эту сожгу.

– Ну-ну! – ответил парень, жуя сигарету и стряхивая со своего немыслимо грязного комбинезона какую-то пыль. – Покупай. Если только, конечно, через пост ГАИ сможешь проехать.

Бог свидетель, я держался себя в руках до последнего, но вынести насмешку этого немытого ублюдка, который почувствовал власть над нами, было выше моих сил. Схватив слесаря за горло, я сдавил пальцы и толкнул слабеющее тело на ворота.

– Слушай меня! – зашипел я, все сильнее сдавливая горло парня. – Я придушу тебя, как котенка, если ты к вечеру, к заходу солнца, не сделаешь то, что я тебе сказал; я похороню тебя в смотровой яме и сожгу твой гнилой сарай, если ты еще раз посмеешь хихикать в моем присутствии…

Слесарь стал хрипеть и колотить руками по железу. Глаза его, наливаясь кровью, выскальзывали из орбит, как сливовые косточки из пальцев. Опасаясь, как бы сгоряча его не задушить, я ослабил хватку, вытащил из нагрудного кармана стопку стодолларовых купюр, смял ее и затолкал слесарю в рот.

Инга ждала меня на обочине трассы в тени дерева. Даже издали было заметно, как она бледна.

– И мне это надо? – спросил я, подходя к Инге.

Она схватила меня за руку. Несмотря на жару, ее пальцы были ледяными. Казалось, она вот-вот грохнется в обморок. Она качнулась, переступила с ноги на ногу.

– Ну? Что? Рассказывай!

– По-моему, слесарь догадался, что на этой машине сбили человека.

– Но отремонтировать обещал?

– Обещал.

Мы пошли по пыльной обочине. Инга оглядывалась до тех пор, пока указатель "Автосало" не скрылся за поворотом. Жара стояла невыносимая. Мысли плавились, как карамель, превращаясь в тягучую патоку, и их движение приостановилось. Чувство тревоги притупилось. Мною овладело безразличие ко всему. Инга сняла босоножки и пошла босиком. Вот так, думал я, глядя на ее ноги. Стоило снять обувь с каблуками, выпачкать коленки в смазке и вместо асфальта постелить пыльную грунтовку, как ее ножки сразу утратили привлекательность. Ничего особенного, вполне посредственные нижние конечности. Шлепает, косолапя, как медведица, а не актриса.

– Не молчи! – вдруг произнесла Инга. – Скажи что-нибудь, иначе я сойду с ума.

Я кинул на нее сваренный взгляд.

– А что ты хочешь от меня услышать?

– Что мы скажем инструктору?

Да, об этом надо было побеспокоиться заранее, но ни одна свежая идея не могла пробиться сквозь патоку. Я пожал плечами.

– Скажем, чтобы он никогда не доверял свою машину посторонним лицам… Вытри у себя под глазами. Идешь, как Фантомас.

Инга на ходу раскрыла свою сумочку и стала искать в нем платок. Я успел заметить между косметических принадлежностей маленький черный баллончик с надписью "CS", с большой красной кнопкой и усмехнулся. Блаженны верующие! Сунула в сумочку этот дезодорант, вызывающий насморк, и думает, что надежно оградила себя от всякой нечисти. А я даже в танке не чувствовал бы себя спокойно.

– Скажи, – произнес я, – про человека, который толкнул женщину, ты придумала?

Инга испуганно взглянула на меня. Она не хотела, чтобы я перестал ей верить.

– Нет, не придумала.

– Ты пойми, – поспешил я объяснить ей свою позицию, чтобы ложь Инги не зашла слишком далеко. – Я не следователь и не прокурор, и не мне определять степень твоей вины. Ты очень напугана, тебе страшно думать о том, что ты сделала. И все-таки постарайся быть со мной откровенной до конца, иначе мне будет очень трудно помогать тебе.

– Я говорю правду, – тверже повторила Инга. – И не пытаюсь снять с себя вину. Но эту женщину в самом деле толкнул мужчина.

– Толкнул или тронул за плечо? – уточнил я.

– Толкнул! Изо всех сил! Я же объясняла: как мяч!

Плохо, что она актриса, думал я. Разговаривая с обыкновенным человеком, я на девяносто процентов мог определить, правду он говорит или лжет. Для артиста же ложь – профессиональное качество. Как тут узнаешь, где жизнь, а где талантливая игра?

– Ты понимаешь, что в этом случает все меняется? – спросил я, останавливая Ингу и опуская руки на ее обнаженные плечи. – Тогда мы можем вздохнуть с чистой совестью и вернуться к нормальной жизни. Правда, при одном маленьком условии.

– При каком?

– Если мы найдем этого мужчину и заставим его сознаться в преступлении.

– Да, – кивала Инга, глядя на меня, как на мессию. – Надо найти его и заставить…

Мы вышли на шоссе. Инга вскрикнула и тотчас обулась – асфальт напоминал раскаленную сковородку.

– Ты запомнила его лицо? – спросил я.

– Не очень, – ответила она, подумав.

– Но узнать сможешь, если встретишь?

– Пожалуй, смогу.

– Сколько ему можно дать лет?

– М-м-м… Как тебе.

– Как был одет?

– Спортивные брюки и красная майка.

– Рост? Цвет волос?

– Брюнет. Жгучий брюнет. А рост как у тебя. И комплекция такая же.

– Ну, все ясно. Если дашь такие показания следователю, то я уже на следующий день буду сидеть в следственном изоляторе… Куда он потом делся, этот мужик?

– Побежал в подворотню.

– Естественно не в отделение милиции. А как ты думаешь, он мог нечаянно толкнуть женщину? Ну, скажем, оступившись и потеряв равновесие?

Инга отрицательно покачала головой.

– Нет, он сделал это нарочно. Он стоял ровно и выжидал, когда я подъеду ближе.

– Значит, убийство?

– Не знаю, как это можно назвать по-другому, – ответила Инга.

Я услышал шум приближающейся машины, обернулся и поднял руку. "Газель" с открытым кузовом притормозила.

– Куда? – крикнул парень, сидящий рядом с водителем.

– В Судак!

– В кузов, ребята!

Платье Инги менее всего подходило для лазания по машинам. Она никак не могла поднять ногу, чтобы поставить ее на бампер. Пришлось задрать подол выше пояса. Я помог ей, поддерживая два упругих полушария ладонями.

– Осторожнее! – предупредила Инга, когда я закинул ее в кузов. – Ты мне там синяков не оставил?

Держась одной рукой за борт, она выворачивала шею, пытаясь рассмотреть свои ягодицы.

– Ничего страшного, – ответил я. – Голой тебя, надеюсь, снимать не будут? Или я ошибаюсь?

Инга ничего не ответила. Машина тронулась и весело покатилась с горки вниз. Мы неслись навстречу ветру, словно в шторм плыли на яхте.