– Достаточно. Я из другого мира и в мире этом любят по-другому. – Уизерстоун некомфортно говорить о таких вещах. – Я выбрала однажды человека, и он не был мне просто спутником по жизни, он был чем-то большим. Моё сердце, мой мир, мой…

Ведьма неожиданно затихает. Она задумывается о своём, вспоминает что-то личное, а затем продолжает говорить:

– Я должна Вам признаться. Я не родилась ведьмой Аляски, я не была великолепной с пелёнок. У меня также были чувства когда-то давно. И вот, что я вам скажу, доктор… Те эмоции, что я тогда испытала, ту любовь, я никогда не видела её у вас, американцев. Вы воспринимаете мир иначе. Да, это очень удобно. Да, это очень выгодно. Но это ничуть не искренне.

– Что есть суть ваша искренность, Эбигейл?

– К этому человеку будет всё доверие мира и это нужно прочувствовать. Но вы не сможете. – Уизерстоун походит на фанатика.

– Почему?

– Мы живём не так, как вы. Мы живём в панельных домах на фоне заводов, утром серо, вечером серо. И всё, что у нас есть, это мы сами. Мы ценим прикосновение, мы помним слова и улыбки, мы не подпускаем к себе кого попало, но, если уж подпустили, то становимся столь чувственными, что убить нас может и пара слов. И всё же… Не придумали ещё такого языка, на котором можно это объяснить, милый доктор.

В кабинет входит Линда с чаем на подносе. Она расставляет кружки и старается выглядеть мило, беззаботно, пусть Джошуа и замечает её беспокойство.

– Спасибо, любимая.

– Да, Линда. – Эбби тоже улыбается миссис Стэнфилд. – Спасибо.

Проводив Линду взглядом, Джошуа возвращается к разговору:

– Ваши аргументы кончаются панельками?

– Когда вы последний раз что-либо дарили своей жене?

– Два месяца назад я подарил ей букет цветов и шикарное чёрное платье. –Отчитывается Джошуа гордо.

– Когда… – Эбби задумывается немного, подбирает слова в своре обжигающих своей температурой фраз: – Когда человек из прошлого подарил мне маленький складной ножичек, я расплакалась, как сука. Помню, думала, что сгорю прямо там, настолько это было тепло. Этот ножичек он у бомжа одного забрал, что жил севернее. В тот момент я узнала, как это… – Уизерстоун обрывает нить повествования и прячет всё человеческое обратно под панцирь. Замечая это, надежда в груди Джошуа разгорается с новой силой.

– Расскажете об этой части прошлого?

– Как-то раз, когда я возвращалась домой из школы после дерьмового дня, где мне пришлось подраться, я встретила кое-кого…

«– Выглядишь отвратительно. Что-то случилось? – Эбби поднимает взгляд и видит перед собой мальчика в футболке группы «Альянс». Он светловолосый, с голубыми глазами, добрым взглядом и весёлой улыбкой. Мальчонка выглядит очень милым. Правда вот за этим природным обаянием явно должно было скрываться что-то плохое, он и диалог начал с оскорбления, так что Эбби готовится слышать ещё помои в свою сторону. Но прежде решает попытаться ответить, дрожащим таким голоском:

– Да нет…

– У тебя кровь, кажется. – Парнишка указывает на разбитую губу Эбби. Та касается места травмы, понимает, что там и правда кровь. Придётся придумывать отмазку для мамы. Грустно.

– За что тебя так?

– Просто так.

– Нет, просто так ничего не происходит. Они унижают тебя лишь потому, что ты позволяешь им себя унижать. – Он не звучит как-то злобно или враждебно, этот мальчик продолжает быть очень милым. Вдобавок к этому, он начинает казаться особенно умным.

– Это не честно. – Эбби не нравится быть жертвой. Что плохого она сделала? Чем она заслужила такое скотское отношение?

– Честно. Сильный ест слабого. Не можешь себя защитить – придётся мучиться. Это жестокий мир, подруга… – Блондин отправляет руку в карман и достаёт пачку сигарет, открывает её, протягивает Эбби: – Сигаретку?

Эбби очень уж захотелось показать, что она сильная, крутая, а крутые курят сигареты, это всем известно. Поэтому она и запускает свои немного дрожащие пальчики за сигаретой, втыкает её между губ. Мальчишка тоже берёт себе одну, а затем поджигает обе. Эбби затягивается впервые, но не сильно, что крайне верно. Она то ли испугалась табачной жгучести, то ли просто решила действовать осторожно, а поэтому даже не закашлялась, что позволяет ей немного ухмыльнуться. Эбби крутая. Она курит сигареты с крутым парнем.

– А знаешь, мне кажется, мы поладим. – Предполагает мальчишка, смотря на то, с каким неловким пафосом его новая подруга выдыхает дым из лёгких. Эти слова стали безмерно для Эбби приятными.»

– В тот момент он стал для меня лучом надежды. Знаете, мы сдружились. Кучу времени проводили вместе. Мы даже планировали сбежать прочь из этого города, вперёд, в Америку, где всё должно быть хорошо. Мы вместе с ним учили английский, мы… – Ведьма безобидно улыбается. – Он был очень вдохновлён Бароном Лос-Сетас. Мы смотрели его речи по новостям. Мы видели, какое пугающее впечатление он производит, он считал его самым сильным, тем, кто способен съесть всех остальных.

– Он был анархистом-дарвинистом, очевидно?

– Он был мечтателем, доктор. – Поправляет Эбби. – И на меня легенды о Бароне произвели впечатление. Мне нравилось перед сном представлять, как Мэттью Хьюз приходит в мою школу и убивает всех тех, кто посмел меня обидеть. Только представьте, перемена, ко мне подходят задиры, окружают и начинают обзывать, как вдруг свет в коридоре отключается, и мы слышим стишок… А дальше только крики, трупы и страх, которого так много, что его можно почувствовать в воздухе.

– Знаете, я тоже не пользовался в школе популярностью, но до рукоприкладства не доходило, однако желание убить их всех у меня возникало. Против моей воли. – Последний пункт психиатр особенно выделяет, ведь это важно. – Хотя желание, конечно, было приятным.

– Почему вы не убили себя, милый доктор?

– Потому что я слишком слаб для самоубийства. А почему этого не сделали вы, Эбигейл?

– Прежде, чем я отвечу на этот вопрос, мне требуется рассказать ещё кое-что. Возвращаясь домой однажды, я нашла кое-что. Это произошло в день, когда я решила немного отступить с маршрута…

«Обычно юная Эбигейл ходит по улицам, которые регулярно под патрулём местной полиции. Путь её лежит по просторной дороге вдоль хлипких кирпичных коробок в пять этажей, но сегодня бравых полицейских на месте не оказывается. Есть лишь их машина с разбитым стеклом, оторванными зеркалами, исцарапанным кузовом. Надпись «полиция» замазана красным баллончиком, а на капоте написано: «Ешь оборотней». Мама прививала такое отношение, что воспринимать бунтовщиков всерьёз не приходилось. Все их лозунги получили клеймо преступных, ровно с того момента, как полицейские стали умирать. Конечно, протестующих тоже можно было понять, ведь в самой Москве, в той далёкой и великой столице, кто-то из полицейских первым открыл огонь, так что погонам больше веры нет. На стражей порядка набросились со страшным отчаянием, а те стали защищаться. По крайней мере, это Эбби слышала в школе. Дома ей про Москву не рассказывали, матушка всегда осуждала бунтовщиков, ведь когда гул затих, то восстанавливать инфраструктуру принялся именно муниципалитет.

Эбби подступает поближе к машине. Внутри нет ничего важного, лишь битое стекло, рюкзак какой-то, но тот весь выпотрошен. Бардачок настежь открыт, как и подлокотник, транспорт будто бы ограбили. На правой дверце кровь мешается с краской баллончика. Прямо под дверью Эбби замечает какую-то потрёпанную корочку, которая валяется практически вдавленной в асфальт. Эбби поднимает её и осматривает другую сторону, читая написанное: «Служебное удостоверение. Майор полиции – Бахрамов Рустам.» Она смотрит по сторонам. Хозяина поблизости нет. И следов никаких в глаза не бросается.

Тогда Эбби решает непременно вернуть находку владельцу, любой ценой, лично в руки. Она скорей отправляется мимо стен из оранжевого кирпича обратно к школе, не обращая всякого внимания на граффити вокруг. А художники старались, вырисовывая самые разные слова. Самыми частыми, конечно же, были слова «мир» и «война», пребывая в самых разных контекстах. Эти рисунки никто не закрашивает, это просто некому делать. Да и есть ли смысл? Разве люди в погонах не хотят мира также, как его хотят их противники? Эбби всегда казалось это очень глупым.

Затем она наконец приходит в школу. На посте охраны несколько человек, но самого доброго из них зовут Степан Алексеевич. Он высокий, в фуражке такой красивой и с автоматом. Всегда здоровается с Эбби, но на школьные обиды она ему никогда не жаловалась. А про него она совсем мало знает, только то, что он любит курить и справедливость. А, конечно же ещё и то, что он был на Ямайке. Эту историю он рассказывал всем подряд, по поводу и без, а также хранил свою фотографию в загранице. «Вам то небось уже не посчастливиться за океан слетать.» – вечно повторял он с какой-то досадой за потерянное будущее.

– Степан Алексеевич, Степан Алексеевич! – Эбби подбегает к посту охраны.

– Да, девочка. Чего тебе? – От Степана Алексеевича пахнет сигаретами.

– Там на дороге машина разбита. Полицейская. И удостоверение майора лежит.

– Сука, да что ж это такое. – Ругается он себе под нос, а после будит задремавшего рядом товарища:

– Петрович, вставай давай. У нас чп. Да вставай давай, дубина пропитая!

– Да шо, шо там стряслось?

– В штаб звони. Сволочи эти совсем оборзели.

– А хто, где, шо мне самому додумать надо, я вас прально понимаю, Степан Алексеевич?

– А что за удостоверение? – Степан Алексеевич снова поворачивается к юной Эбигейл.

– Майор полиции Рустам Бахрамов.

– Вот же сука! Даже до майора добрались, мрази! – Он бьёт могучим кулаком по деревянной стойке охраны. – Ксива у тебя?

– У меня, но я её только товарищу майору отдам.

– Ты шутишь что ли? Это играя какая-то по-твоему?

– Отдам ему только.

– Тебя родители дома не ждут?

– Ждут, но я сама должна отдать…

– Да чего ты так вцепилась-то в эту ксиву?

– Я ведь нашла сама, и должна отдать тоже сама…

– Чёрт бы это всё… Ай, хрен с тобой. – Полицейский оборачивается к напарнику. – Петрович, ты свяжись со всеми, поспрашивай, а я к Бахрамову домой, здесь недалеко, пулей метнусь.

– Девку с собой забери. – Отвечает Петрович.

– Так зачем?

– Так, а если он там сидит? Два раза бегать будешь?

– Прав ты, Петрович. – Степан Алексеевич смотрит на эту мелкую и вредную. – Пойдёшь со мной, раз такая упёртая.

Внутри Эбби играет некая радость, ведь её ждёт расследование пропажи Рустама Бахрамова. Настоящее приключение. Эбби нравится чувствовать себя важной и нужной. У неё наконец-то далеко не последняя роль.

Проживает Рустам Бахрамов в одной из тех самых кирпичных коробок, где в подъезде воняет, а лифт не работает. На третьем этаже, справа от лестницы, квартира с бордовой дверью. Звонок хрипит и, кажется, мечтает умереть, но пока ещё держится. Им открывает какая-то девочка, практически девушка (той лет шестнадцать, может быть, даже уже семнадцать), с тёмными волосами и прищуренными глазами. Выглядит она приятно. В глаза сразу же бросается её старая фиолетовая толстовка, кажется, ещё до войны купленная, импортная значит. Ещё её тонкую шею украшает бритва на верёвочке.

– Здрасьте.

– Гуля, привет. Отец дома? – Спрашивает её Степан Алексеевич.

– Нет. Он же на смену ещё утром ушёл. А чё случилось?

– С поста пропал. Вот, девчонка нашла ксиву его. Ты не переживай, найдём. Посиди вот только с этой мелкой, её одну домой отпускать щас опасно, а водить не хочу, только время потеряем.

– Отец пропал?.. Как пропал?..

– Найдём, найдём, ты посиди с этой, говорю. – Степан Алексеевич проталкивает Эбби под крыло майорской дочери. – Хорошо?

– Хорошо. – Отвечает Гуля.

– Здравия желаю. – Степан Алексеевич уходит, а дверь закрывается. Гуля смотрит на Эбби сверху вниз, словно и не знает, что с ней делать. Та пырится в ответ, так и стоят они с полминуты.