Дом на Бельском озере, который в оные времена воспринимался Клавдием враждебной неизведанной территорией, где случилось столько событий – ревность, любовь, убийства, отравление, теперь, по прошествии времени воспринимался им как родной дом, куда хотелось приезжать снова и снова, потому что сердце властно звало его – к Макару, ставшему ему больше чем другом, братом, к детям, к старухе-училке и втюрившейся в него на склоне лет пышке-горничной.

– Сейчас я его разыщу и мозги вправлю, пресеку в корне! Не волнуйтесь, – пообещал он Вере Павловне, передавая ей снова Сашхена, который недовольно кряхтел – он соскучился по Клавдию и не желал расставаться с ним.

Покинув дом, идя по липовой аллее к озеру, Мамонтов зорко осматривался по сторонам – темный парк, подсветка горит лишь кое-где в траве. Макара на пробежке что-то не видно. Оно и понятно…

Семейная идиллия в богатом доме на Бельском озере. Как бы не так! Все намного сложнее и печальнее.

Если дома в комнатах за прошедшую неделю в отсутствие Макара Клавдий отыскал и ликвидировал все его тайники со спрятанным спиртным, то парк он не мог весь прочесать. А Макар, как истый алкоголик, оставлял себе запасы выпивки в самых разных местах – например, в дуплах старых деревьев. Чертовы заначки!

Макара он узрел на берегу озера. Друг его сидел в темноте в плетеном кресле за садовым столом и мечтательно созерцал полную луну, плывущую в облаках и отражающуюся в черной воде. Медитировал?

Черта с два! На столе перед ним стояла бутылка скотча. Правда, пока еще непочатая.

– Привет. Так-то ты бегаешь перед сном? – грозно спросил Клавдий, подходя.

– Клава, радость моя, привет! – Макар просиял и тряхнул светлой челкой, упавшей ему на глаза. – Кого жаждала моя истерзанная душа в этот час, того судьба и послала. Черт принес тебя, Клавочка! Сие надо отметить. Жаль, стакана граненого нет. Ну, мы из горла, отпразднуем. – И он потянулся к бутылке.

Клавдий Мамонтов сразу же блокировал его поползновение своей левой. Пресек. Он видел – Макар, к счастью, пока еще трезв, не успел приложиться к скотчу.

– У меня много новостей, – сообщил Клавдий. За «Клаву» в свой адрес он обычно сразу бил в «морду как в бубен» всякого, но… только не Макара. Ему он позволял называть себя Клавой, потому что… ну, не драться же им из-за этого постоянно?

Он забрал бутылку и… швырнул ее в озеро. Макар взвыл, как волк на луну: «Уааа!» – и продолжал выть, явно корча из себя вервольфа. Он сидел в кресле в расслабленной позе и выл, выл волком, и эхо в парке и над озером подхватывало его вурдалачий вой.

– Проехали, Макар, – спокойно отреагировал Клавдий Мамонтов. – Новость первая – наш общий друг майор Денис Скворцов, прежний начальник здешнего УВД, покинул Бронницы и перевелся на службу в Читу. Ты слышишь? Уехал, бросив здесь все, только чтобы иметь каждый месяц в Чите свидания с Меланьей.

Макар оборвал свой стебный вой, глянул на друга. Его бывшая жена Меланья – красавица, отравительница – по приговору суда отбывала свой долгий срок в колонии под Читой. Туда к ней и уехал влюбленный в нее майор Скворцов.

– Безрассудный мент. – Макар снова ладонью отбросил упавшую челку с глаз. – Но к этому шло. И все для меня давно в прошлом. Тебе ли, Клава, не знать.

Клавдий Мамонтов кивнул.

– Та моя жизнь и та история закончены. Вот и смерть адвоката, друга моего отца, словно бы подвела под прошлым жирную черту. А что в настоящем… Весна, май, наш дом на озере, дочки, сын… Пока я хоронил в Иерусалиме старика, у моих принцесс завелся какой-то тайный воображаемый друг здесь. Представляешь? Лидочка что-то темнит, скрытничает. Августа ее, кажется, к этому воображаемому тайному другу ревнует. Лидочка фантазирует, здесь ведь нет других мелких… Вот они с Августой и играют между собой, придумывают что-то.

– Тебе пора самому повзрослеть и осознать, что ты отец троих детей. Как в Риме говорили – pater familia, глава семейства, – назидательно изрек Клавдий Мамонтов. – Новость вторая. Я написал сегодня рапорт. Я ухожу из полиции. Всегда хотел уйти и служил, но… теперь все, баста. Рапорт подал на увольнение.

– И это ожидаемо. – Макар встал, подошел к другу. – Я знал, что ты рано или поздно уйдешь.

– С меня хватит.

– Ну и отлично, братан! – Макар и Клавдий ударили кулак об кулак. – И будешь теперь всегда с нами. Сам говорил – здесь жить без охраны нельзя, на меня надежды никакой. Потому что я алкаш, но притом многодетный отец. Безалаберный и беспечный… Ты станешь нашим защитником, телохранителем моих детей и старух, надеждой нашей и опорой. Мы друзья с тобой, и я денег тьму потерял в последнее время, как и все, но платить тебе зарплату втрое больше ментовской я все еще в силах.

– Не хвались, едучи на рать, – Клавдий усмехнулся. – Мажором ты был и останешься мажором даже без бабла. Но насчет охраны – да, придется мне вами заняться. Вполне возможно, скоро начнут грабить богатые дома и угонять, разбирать на запчасти крутые тачки. Так что ты в зоне риска.

– И какая третья новость? – Макар несколько напрягся. – Объявишь мне, что ты женишься кое на ком?

Они глянули друг на друга. Соперники и враги в прошлом, а теперь почти братья, родные люди по духу, по жизни. Однако все еще… соперники…

– Я со второй новостью не закончил. Насчет того, чтобы стать вашим телохранителем семейным – есть одна загвоздка. У меня черная метка в профессии, я тебе говорил. Прежнего своего клиента я не уберег, потому и ушел в полицию. Я ушел с позором из охраны, бесславно.

– Ну а у меня бывшая жена – отравительница, и что близкие мне люди здесь творили, ты тоже знаешь отлично. – Макар вздохнул. – Так что оба мы с тобой жизнью ушибленные, Клава. Потому, наверное, нам так легко друг с другом. А в наше время, когда столько ненависти, злобы, которой мы уже нахлебались досыта, одно осознание, что у тебя есть друг верный… Клава, я порой сейчас не хочу просыпаться по утрам, ты понимаешь? Меня ничего уже в нашей резко изменившейся жизни не держит. Только мои дети. Я живу ради них. Когда совсем уж беспросветное отчаяние охватывает меня, я обращаюсь мыслями к тебе – какой ты весь из себя правильный, и благородный, и… стойкий, Клава. Я не прикалываюсь, правду говорю. И нахожу утешение, пример для подражания…

– Ты подражать никому не можешь. Ты сам по себе. Тот еще фрукт ты. – Клавдий невесело усмехнулся. – Новость третья. Мне только что звонил наш полковник Гущин.

– Федор Матвеевич? – Макар встрепенулся, ожил сразу.

– Он едет после долгого перерыва работать «на землю», раскрывать убийство. Какую-то бабу прикончили в Чугуногорске в квартире, вроде типичная бытовуха. Но Гущин едет раскрывать лично и позвонил мне. Он меня берет в опергруппу. И про тебя спрашивал: как ты, вернулся уже с земли обетованной? Я сказал: да, так он буркнул, что и тебе не мешает перестать бить баклуши. Намек понял?

– Он хочет, чтобы мы снова работали вместе, как тогда?

– Он предложил – я согласился. Он еще не знает, что я написал рапорт. Я ему не сказал. Рапорт в отделе кадров – улита едет, когда-то будет. Так что с ним я поработаю однозначно. А ты? Хочешь присоединиться?

– Конечно! Да я для Федор Матвеевича… да я все для него! После того, что он для меня сделал, после того, как вы с ним мою Августу спасли, я… Клава, поехали в Чугуногорск! Я не пьян. Я еще развязать не успел.

– Обрадовал. Знаешь, почему, на мой взгляд, наш Гущин взялся за столь банальное дело – бытовое убийство? Он просто увидел, что Чугуногорск в четверти часа езды на машине от Бронниц, где я и ты. Он по нам соскучился, понимаешь? И по детям соскучился. Он ведь, в сущности, так одинок. А болезнь и ранение, и все, что произошло с ним и с нами, заставило его по-новому взглянуть на жизнь. Он хочет быть с нами опять, Макар. Потому и взялся сам за дело, на которое прежде бы и внимания не обратил.

– Дай мне пару минут, я переоденусь, – Макар уже тащил Клавдия к дому. – На всю ночь с нашим полковником! А потом он приедет к нам и останется здесь на выходные, осчастливив и дочек, и Сашхена, и особенно Веру Павловну. Ну и пусть дело простое. Зато пораньше мы все освободимся и время на отдых у нашего командора появится.

Они в тот момент считали убийство женщины в квартире в Чугуногорске делом простым и банальным. Знали бы они только, что их ждет впереди.

Глава 6
Синяки

В прозекторской морга, куда они все перекочевали с места убийства, патологоанатом на их глазах осторожно освободил труп Анны Лаврентьевой от одежды. Полковник Гущин зашел в прозекторскую, за ним последовал Макар, получивший, как и полковник, защитную маску и перчатки. А вот Клавдий Мамонтов остался снаружи и наблюдал все через стекло в стене. Не хотелось ему стоять у оцинкованного стола, оглушая себя визгом медицинской пилы.

На груди Лаврентьевой два больших круглых синяка.

– Так я и предполагал, – полковник Гущин разглядывал гематомы.

– Убийца ее бил в грудь? – спросил Макар тихо.

– Нет. Он прижал ее к полу коленями, когда она, оглушенная, лежала навзничь. Лишь из такого положения он мог ударить ее ножом в самый центр горла. Он не перерезал ей горло, а ударил с большой силой сверху вниз, так что лезвие сзади вышло наружу и прикололо несчастную к полу.

Перед внутренним взором Клавдия Мамонтова всплыла картина: он… этот парень… ее сын Алексей опускается на тело поверженной матери, надавливая коленями на ее грудь, вскормившую его во младенчестве, так сильно, что остаются багровые синяки, и вздымает над головой кухонный нож, держа его двумя руками. А она приходит в себя от боли и открывает глаза. И видит его лицо и нож, занесенный над ней. Мать и сын…

– У нее закрытая черепной-мозговая травма затылочной области, как я и определил на месте убийства. Она могла умереть и от нее, – констатировал патологоанатом, осматривая голову Лаврентьевой. – Однако смерть наступила бы не сразу. Убийца хотел вторым ударом подстраховаться – чтобы уже наверняка.

– Женщина могла нанести такие удары или только мужчина? – уточнил Гущин.

– Вполне могла при известной сноровке и…

Полковник Гущин сквозь пластиковую маску глянул на эксперта.

– И жестокости. Остервенелости. Ярости. Но это эмпирика, не мои сферы. – Патологоанатом вздохнул. – Определенно можно теперь утверждать, что смерть наступила в промежутке между половиной пятого и шестью часами вечера. В крови потерпевшей обнаружены следы алкоголя. Средняя степень опьянения. Она была нетрезвая, когда впустила своего убийцу в дом.

– Из-за нетрезвого состояния она не оказывала убийце сопротивления? – снова уточнил полковник Гущин.

– Не думаю. Скорее всего, нападение произошло молниеносно, когда они пришли на кухню. Они вместе миновали коридор, значит…

– Она своего убийцу знала и его не опасалась. – Полковник Гущин кивнул. – Но у него в руках должен был быть какой-то предмет, которым он ее оглушил. Он не вызвал у Лаврентьевой подозрения.

– Или он спрятал его под одеждой, курткой. Ну-с, теперь глянем на ее печень. Что она нам расскажет о ее склонности к спиртному. – Патологоанатом выбрал на столе нужный инструмент.

Следующий час Клавдий Мамонтов старался не смотреть через стекло в прозекторскую. И ждал, что с минуты на минуту и сам полковник Гущин рухнет там в обморок. Но полковник Гущин, некогда и правда терявший сознание при вскрытии, после перенесенной болезни и ранения словно окреп в этом плане. Его, чудом выкарабкавшегося дважды с того света, ужасы прозекторской уже не пугали. А Макар вообще ничего такого не страшился – так и лез под руку эксперту, проявляя к его работе живейший интерес.

– Задержите сынка, Федор Матвеевич? – спросил Макар, когда они в глухой ночной час покинули морг и садились в машину Клавдия Мамонтова.