Френд. Типа – дружок. Главное – соблюдать контрацепцию.

Я считал Мару «моей девушкой». ЛП^[4]. Но я это не афишировал. Вернее, я не хотел афишировать своё счастье.

А надо было бы! Надо было бы кричать об этом на каждом углу! Потому что за нами увязался ещё и Антоха. Антохе нравилась Маринка. Видимо, давно. Я это понимал. Я чувствовал это печёнкой. Селезёнкой. Чувствовал и видел, как Антоха на неё смотрит.

Я ревновал Мару к Антохе, а Мара смеялась. Антоха по всем параметрам жених более выгодный, чем я. У меня – одна мать. Правда, мать неплохо зарабатывает, работает в крутой фирме. (Работала, пока я не упал.)

Но у Антохи есть отец, и отец владеет небольшой фирмой. Владеет! У Антохи в семье несколько квартир, загородный дом, крутая тачка у отца, и не одна. Есть куда привезти «свою девушку». А мне – некуда (было).

У нас с матерью нет машины. Мать не водитель. Говорит, что пробовала – и не получилось. И дача у нас старенькая, досталась маме от её родителей. Заброшенная. Квартира у нас – двушка. Правда, планировка хорошая. Квартира просторная, с лоджией.

Родители Мары среднего достатка. Так что для неё материальное благополучие играет не последнюю роль.

Материально я Антохе проигрывал. Осознавал это довольно чётко. Без иллюзий о «чистой и бескорыстной» любви.

Но физически я выигрывал. Тогда выигрывал…

Сейчас остался один рост. Под метр девяносто. Мой рост. Остальные преимущества рассеялись, как дым. «Как сон, как утренний туман». Когда я пришёл в себя после перелома, затем – после операции. Потом – после выписки домой и первого месяца существования в новом качестве. Когда я понял, что со мной произошло. Когда ознакомился, так сказать, с перспективами. Послушал знающих людей и прочитал кое-что в Сети. Когда проорался и провыл первый раз, потом второй, третий…

Я запретил себе думать о Маринке. И вообще – обо всех.

Можно ли сказать, что моя боль притупилась?

Иногда. Очень хорошее выражение: «боль притупилась». Боль стала такой тупой, что к ней и отношение стало такое – ну, как к дуре.

«Куда прёшь, дура?»

«Как – куда? В твою душу».

«А кто тебя звал?»

«Никто».

«Чего же ты опять припёрлась?»

«Ну, я думала… Я думала, тебе будет приятно меня видеть. Поковыряться во мне, почесать, поколупать».

«Ты о себе слишком высокого мнения! Наверно, ты просто дура! Ты – фейк!»

«А ты – невоспитанный и невежливый чувак!»

«Ну извини! Только не приходи сюда больше, ладно?»

«Я постараюсь. Но я же – дура. Ты прав. Я могу забыть, не понять, притвориться. Я и выпендриться могу. И заставить тебя побиться головой о стену. Как, твоя голова цела? Ха-ха! А я могу сделать в твоей голове дырку».

«Пошла вон!»

«Ха-ха!.. Ха-ха!..» – Голос боли стихает.

Но это не значит, что она не высунет своей лохматой придурочной башки из какого-то угла. Неожиданно и коварно.

Если на свете что-то хуже навязчивого дурака?

Есть.

Навязчивая дура.

Глава 6

Меня взяли «на слабо́». Антоха.

– А слабо с этой скалы нырнуть?

– Не стоит, – стала отговаривать Маринка. – Зачем это вам надо? Искупаться можно и с берега!

– Вода холодная, – поддержала её Света. – Я вообще купаться не полезу.

Скала как скала. Метра четыре, может, пять.

Я прыгал с вышки в бассейне, у меня есть опыт. Антоха – тоже. Я знаю, мы пересекались. Оба пытались когда-то заниматься в секции, но оба из неё ушли.

– А мне – хочется! – зудел Антоха. – Эх вы! А чувство полёта?

– Мне, например, хватает чувства «прихода», – усмехнулся Митяй.

Из нас пятерых он больше других увлекался «шмалью». Или просто ему хотелось казаться крутым. Кроме всего прочего, Митяй – сын наиболее зажиточных родителей из всей нашей компании. У Митяя больше материальных возможностей. То есть бабла.

Митяю не нужно самоутверждаться. Он уже по жизни – самоутверждённый. В отличие от некоторых. Например, от меня. Антоха – тот просто… провокатор.

Может, и нет. Наверно, я просто ревную. (Ревновал…)

Первым прыгнул со скалы Антоха. Он быстро вынырнул, отфыркиваясь.

– Кайф! Зашибись!

Сейчас я понимаю, что требовалось сделать мне. Я должен был прыгнуть именно с того места, с которого прыгал Антоха. Но я…

Я стоял в паре метров от него. И я прыгнул с того места, где стоял.

Теперь это снится мне во сне. Довольно часто.

Нечто огромное.

Светло-голубое, переходящее в синеву.

Не река, а река-небо или небо-река, слитые воедино. Солнце пронизывает пространство.

Блеск воды, каждая рябинка на поверхности отражает свою солнечную звёздочку.

Я лечу. Воздух прекрасно держит меня. Я нисколько не боюсь упасть.

Сердце сжимается от сладости бытия и от безусловной красоты полёта. Хочется плакать от радости.

Но я знаю, что мой полёт закончится. От этого знания великолепие происходящего наполняется грустью. Так и лечу – всё вперемешку. Река надвигается на меня, холодно сияя всеми своими блёстками.

Ну почему? Почему я не могу лететь вечно?

Я делаю отчаянные усилия…

Я делал отчаянные усилия, чтоб всплыть. Я всплыл, что-то крикнул…

Я ещё помнил какими-то урывками, как Антоха и Митяй тащили меня на берег и как мне было больно. От боли я и потерял сознание.

Видимо, то, что мои друзья тащили меня неправильно, потом пытались меня неправильно привести в чувство, усугубило моё теперешнее состояние. Больше травмировало мой спинной мозг. Но откуда мои друзья могли знать, что можно, а что нельзя?

Откуда они вообще могли что-то об этом знать, что-то подобное предположить? Кто и когда их этому обучал? Что я сам пытался бы сделать, если бы с моим другом случилось бы что-то подобное?

Наверно, то же самое, что Митяй с Антохой. Ворочал бы друга своего, поднимал бы ему голову, колотил бы его по щекам…

«Скорая» довезла меня до местной больницы. Всё это очень больно и страшно. Правда, врач «скорой» надел на меня шейный воротник. Спасибо ему… В местной больнице меня тоже поворочали немного. Потом сделали рентген и сразу же первый раз прооперировали. Слава богу, что рядовые хирурги в маленькой больничке решились на такую операцию. Так мне потом сказали в Москве. Они, эти хирурги, сумели сохранить мне то, что есть, то есть надежду на восстановление. Они освободили, насколько могли, спинной мозг от сдавливания.

Когда я очнулся, мама уже сидела рядом со мной.

Дальше нам с ней предстояла транспортировка в Москву и повторная операция. В Москве мне фиксировали шестой и седьмой шейные позвонки титановыми пластинами.

И выписали. Теперь я – немножко киборг. И полностью свободен.

Как муха в чемодане.

Свобода, блин, свобода, блин, свобода…

Глава 7

Я готовился поступать либо на юрфак, либо на экономический факультет. Я давно уже определил пятёрку среднеприличных вузов, куда могу отнести свои среднеприличные баллы по ЕГЭ. Куда-нибудь бы прошёл на бюджет.

Но пришлось мне поступить совсем в другой университет, с которого я не могу уйти по собственному желанию. Я не могу никуда перевестись и даже не могу вылететь с треском. Не могу – даже в армию.

Ох, как бы я сейчас пошёл в армию! В самый раздолбанный стройбат, в самый дальний угол России! Ну, не сейчас, а чуть позже, когда исполнится восемнадцать. Я раньше был умненьким маленьким мальчиком, и мама отдала меня в первый класс в шесть лет. В шесть с небольшим.

Всё в мире относительно. Если вас берут в армию, это совсем не значит, что вы глуповаты. Это значит, что вы – более-менее здоровы.

А как быть такому, как я?

Впрочем, выход есть. Я не раз обдумывал его, особенно сразу после выписки. Когда руки еле двигались и надежды на восстановление практически не маячило. Нажраться таблеток. Или как-то прикрепить петлю, а потом, с помощью рук, сбросить своё тело с кровати. Брр-р-р…

Нет.

Я столько раз думал об этом, но каждый раз останавливался. Нет, это не для меня. Я даже не могу сказать почему.

Потому. И всё.

Не то чтобы я, такой мужественный, решил бороться. Нет. Ничего я не решил.

Я просто… Ну…

Я вдруг понял, что за семнадцать лет моей «нормальной» жизни у меня не нашлось ни минуты, чтоб просто подумать. Я был занят!

Я делал уроки, я тусовался, я резался в комп, я ходил в клубы, я смотрел на девчонок, я выбирал лучшую. Я мечтал о байке, об автомобиле, о том, что заработаю бабла и куплю… Квартиру, например. Навороченный байк. «Лексус». Яхту. Поеду на Бали с красоткой. Я попробовал… ну, многое.

Все тусовались – и я тусовался. Все пробовали – и я пробовал.

Пятнадцать лет… Шестнадцать лет… Семнадцать лет… Это много или мало?

Это нормально. Это – зашибись, как круто. Всё впереди. Всё!

И вдруг…

Вечером – не девчонка, а мочевой катетер. Завтра – не занятия в институте, а очередная клизма. Не новый прикид, а памперс и пролежень на пояснице.

Это при том, что мозги – всё те же, память никуда не делась. Попробуй удержи крышу, чтоб не слетела напрочь!

Держи её, бедную, обеими руками, проси её: «Ну стой, бедная, стой!.. Ну не рвись!.. Ты одна у меня полноценная часть на весь мой раздолбанный организм!

Дорогая моя крыша, ты даже ещё не знаешь, что неожиданно наступило твоё время. Теперь ты можешь думать сколько хочешь. Например, ты можешь думать не о мочевом катетере и даже не о том, кто сегодня будет в ночном клубе, а о том, для чего ты и тебе подобные вообще живут на свете. А? Слабо́?

Ты можешь думать не о девчонках и не о клизме, а о том, как, собственно, устроена эта самая жизнь. Каким образом в тебе уживается столько дерьма, что надо эту клизму ставить, и такие светлые… ну, скажем, сны. Скажем так, дорогая крыша, чтоб не пугать тебя излишним пафосом.

Ты можешь думать не о памперсах и пролежнях, а о том, почему одна крыша съезжает от лёгкого толчка, а другая стоит, как прибитая, в каких-то совершенно немыслимых ситуациях? И вообще, почему один человек ныряет и выныривает, а другой врезается башкой в камень? Нет, не переходя на личности! Не переходя. Речь идёт просто о причинах. О причинах и следствиях.

Ну как, дорогая крыша? Нормально я тебя загрузил? Давай думай. Старайся, дорогая, старайся. Ведь ты одна осталась неповреждённой в моём раздолбанном теле…»

Между прочим, крыша сопротивляется.

Ей очень хочется поныть и повопить, то есть идти проторённым путём. Скорее – лёгким путём. Ей хочется сжаться, стать маленькой и жалкой.

Ей очень, очень хочется хотя бы протечь, если хозяин не разрешает ей съехать.

Сказать честно, ни до чего такого разумного и важного я пока не додумался. Я просто играю сам с собой в такую игру. Она называется «Удержи крышу».

Иногда мелькает что-то. Словно за всем этим, за всеми моими вопросами проглядывает что-то. Такое… вечное и светлое.

С другого уровня. С более высокого, до которого мне пока не достать.

И это – здо́рово.

Это оно, то самое. Оно не даёт мне нажраться таблеток или заняться изготовлением удобной и мягкой шейной петли.

«Всё, крыша. Стой. Не расслабляйся».

Это я говорю потому, что стукнула входная дверь. Мама вернулась.

Глава 8

– Нет, ты не представляешь! – с порога начинает она. – Да проще гулять по джунглям Амазонки, чем идти в дебри к этим чиновникам! Сидят, штаны протирают! Смотрят на тебя, как будто ты хочешь у них отнять их последний, личный рубль! Ты не представляешь, какие там чёрствые люди сидят… какие…

Так или примерно так заканчивается каждый поход матери с собес, в пенсионный отдел и во все прочие присутственные места.

Неужели там правда одни чёрствые? Это что, их специально туда отбирают? Или ими становятся даже самые нормальные люди после месяца работы? А если кто-то не становится – того увольяют?