Вглядываясь меж этих пёстрых верениц юных прелестниц, углядел Васька и музыкантов, что не раз играли на застольях для братии опричниной да самого государя. Девицы пересмеивались меж собою, и лёгкий смех их подобен был звону серебряных колокольчиков, столь резв он да переливист. Васька Грязной так и стоял на пороге, не смея войти, да всё глядел и глядел на сей круговорот.

Девицы подхватывали юбки свои, чтобы отпрыгивать друг от друга да бегать, точно дети по зале. И всё никак не мог смекнуть, от кого же разбегаются девицы, покуда не заприметил в самом кругу Фёдора Басманова. Молодой опричник был разодет в шёлковую рубаху, исшитую серебром поверх тёмно-изумрудной ткани. Глаза его скрывала повязка-пояс из бордового бархата. Девицы подбегали, касались его плеча, вьющихся волос и тотчас же отбегали, отдёрнув руку точно от огня.

Фёдор же, видно, давал им приблизиться, да ровно настолько, чтобы игра продолжала звенеть юным веселием. Очередная прелестница была не столь резвой, нежели подруги, да всё же Басманов перехватил руку её. Девушка остановилась, перевела дыхание, убирая пряди, что растрепались в забаве, за уши.

Басманов снял повязку да вложил в руку девицы, а сам запрокинул голову, убирая волосы от лица. Забава притихла, и вся зала переводила дыхание. Фёдор перевёл взгляд на Ваську Грязного, который был всё это время будто бы и вовсе незрим. Фёдор отдал знак скоморохам да девицам, дабы продолжилась игра, а сам отошёл к столу да махнул Ваське, чтобы тот подошёл.

– Боюсь даже думать, чем ты маешься, Федька! – с усмешкой молвил князь, да потирал уж руки, завидя, как Басманов наливает в две чаши вино из изящного серебряного кувшина, ручка какового изгибалась лебединой шеей.

– Что ж тут думать? – с улыбкой ответил Фёдор, протягивая чашу другу своему. – Служба такая. Исполняю волю светлого царя нашего.

Фёдор произнёс эти слова будто бы с сожалением, хотя улыбка на его лице была тому супротивна.

– Али нужна помощь моя, ты только свистни! – Васька залпом опустошил чашу свою в два больших глотка да обернулся на забаву девиц.

Они ловко перебегали с места на место, сторонясь той, что была в центре с завязанными глазами. Она вслепую оборачивалась каждый раз, когда иная подбежит да коснётся платья её, плеча али косы.

– А знаешь, Вась, можешь и помочь мне, – ответил Фёдор, взяв чашу свою да воротив её на стол.

Скрестив руки на груди, молодой опричник опёрся спиною о стол да поглядывал за пляской пёстрых сарафанов.

– Какая девица боле всех тебе по нраву? – спросил Фёдор, взглядом провожая то одну, то другую.

– Ишь чего! – вздохнул Василий, стараясь разглядеть всех девушек, да ловки они были и проворны.

Изредка та или иная прелестница, запыхавшись средь забавы, отходила от игрища, да не боле чем на минуту, а после того пускалась вновь, да пуще прежнего. Разбегались глаза Грязного, как вглядывался он в череду этих нежных рук, что тут же одёргивались, этих кос, что едва ли не волочились по полу. Васька уж и не силился выделить одну красавицу, а просто наслаждался этой забавой не меньше, чем сами девицы, что предавались игре. Обернувшись к другу своему, замотал Грязной головой да принялся наливать себе вновь вина в чашу.

– Уж и не скажу тебе, не скажу… Да каждая бабёнка-то, точно мёдом напоена, да пляшут как! Не скажу, мне любы все. Тяжкая служба у тебя же… – усмехнулся Василий.

– Тяжкая, – кивнул Фёдор, – куда деваться!

– Тебе уж приглянулась какая? – спросил Грязной.

Фёдор мотнул головою да лишь вздохнул, продолжая следить за игрою.

– Так бери любую, – просто ответил князь, пожав плечами.

– Так не для себя ж присматриваю, – ответил Фёдор, да тон его переменился.

Хоть Грязной уж испился вином, да всё же уразумел – боле не скажет ничего Басманов, да и ясно ему стало, о чём речь-то и идёт.

– А… – молвил он в ответ, почёсывая затылок. – Так то не нам, псам дворовым…

– А ты уж было губу раскатал? – усмехнулся Фёдор да повёл бровью своей соболиной.

– Да катись ты к чёрту! – Васька ткнул локтем в бок Басманова. – Да перед тем загляни к отцу своему, искал он тебя.

– Будто бы прячусь я, – якобы удивлённо ответил Фёдор, пожал плечами да хлопнул в ладоши.

Музыка тотчас же стихла, и последний её отзвук прокатился под сводами. Девицы одна за другой поднимали свои светлые головы да глядели на опричника. Жестом отдал приказ свой Басманов, и через несколько минут скоморохи да прелестницы, краснощёкие да с вихрами растрепавшимися, покинули светлую залу.

* * *

– Если это ты, Васька, пошёл вон, кровопийца! – рявкнул было Алексей, да лишь отворил дверь, завидел на пороге сына своего.

Суровое лицо воеводы тотчас же переменилось, он улыбнулся и махнул внутрь покоев своих. На большом сундуке, что служил зачастую столом для Алексея, уж накрыто было кушанье – печёная рыба, деревянная миска с ломтями хлеба, несколько кусков вяленого мяса протянулось полосами на длинной деревянной тарелке. Над тем возвышался высокий медный кувшин, снизу которого цвели диковинные узоры листьев и бутонов.

– И чем же Грязной намучил тебя? – спросил Фёдор, занимая место, укрытое бархатом.

– Да проклятому ни черта поручить нельзя! – буркнул Алексей, садясь с сыном за трапезу. – От сколько он искал тебя?

Юноша пожал плечами, отламывая себе от ломтя хлеба.

– Первым делом тебя искали подле царя, – с некоторым довольством произнёс Алексей, откидываясь чуть назад на своём деревянном кресле.

Фёдор вскинул бровь и, будто бы удивлённо, спросил:

– Отчего же там?

Басман-отец усмехнулся да мотнул головой.

– Сам не знаю я, отчего нынче ты на особом счету. Ну ясно-то дело, отцу родному чего не быть радостным за сына-то своего? – спросил Алексей.

– И в самом деле, – кивнул Фёдор, слегка усмехнувшись.

– Да много подле нас с тобою, кто не рад тому, – продолжил Алексей. – Больно много зависти поднялось, особенно у старика Афоньки. Ох, и не по сердцу же ему нынешний расклад!

– Ежели мог бы я помочь ему, неужто думаешь ты, не сделал бы я того? – спросил Фёдор.

Алексей тихо рассмеялся себе в бороду да замотал головой.

– Да право, полно! – Басман-отец взмахнул рукой. – Не браню я тебя, Федька, никоим образом. Однако знай, кто друг тебе, а кто враг.

– Неужто Вяземский враг нам? – спросил Фёдор.

– Не ведаю я, да отныне – держи с ним ухо востро. Уж пёс этот стар, да куснёт – так бишь с рукой прощайся! – наставлял Алексей, запивая трапезу вином.

Фёдор понимающе кивнул, слушая речь отца, да потягивал из чаши напиток. Алексей уж было тоже принялся пить сладкое вино и залпом осушил чашу свою.

– Да боле того, – продолжил старый воевода. – Горжусь я тобою, Федька. Право, горжусь. Я в твоём возрасте был рындой… али воевал уж в поле? Уж и не припомню. Да и не о том я. Нынче ты свойство с самим царём имеешь, да такое, что воеводы старше старика твоего уж изошлися завистью.

Фёдор слушал отца, поглядывая на тёмную гладь вина, волновавшуюся в его чаше.

– Видно, – всё говорил отец, – знаешь ты толк в службе, да едва ли не лучше моего. Али так – горд я, аки превосходит меня кровь и плоть моя.

Фёдор поднял взгляд на отца и, верно, хотел молвить слово, да не стал, лишь отпил вновь из чаши да поставил её на стол. Алексей умолк, давая время сыну своему дать ответ, который, казалось, вот-вот сорвётся с его губ. Не услышав ни слова, Басман-отец глубоко вздохнул.

– Ты пылок и силён. В жилах твоих наша горячая кровь, Басманская, – молвил Алексей. – Ты добился того, к чему иные не подступятся за всю жизнь свою. А оттого и наставляю – берегись, ибо полны сердца людей злобы. Поверь, самых презлейших собрал Иоанн подле себя, дабы Родину нашу оберечь. И ныне каждый в своре завидеть в тебе врага может.

– Сами развлечь царя не могут, так ежели явился кто по сердцу государю, так враг я? – с усмешкою спросил Фёдор.

– Всё строишь из себя скомороха пустоголового? – усмехнулся Алексей.

– Мне нравятся их наряды, – улыбнулся Фёдор, разглядывая перстни на своей руке.

Хоть Басман-отец уже прожил немало и глаза его утомлённые ослабли с летами, да всё равно заприметил он особый перстень на большом пальце своего сына. Палец охватывал массивный серебряный обод с крестом, да в центре красовался изумруд, обточенный квадратом со скошенными углами. На своём веку Алексей не раз видал тот перстень, да на пальце своего государя.

– Ну, придётся обождать, – Алексей встал да похлопал по плечу сына своего. – Теперь уж облачайся в чёрную мантию свою, да по коням. А уж опосля на пиру сам себе наряд изберёшь.

Фёдор кивнул да отвёл взгляд от украшений своих. Поднявшись на ноги, он с отцом последовал в оружейную палату.

* * *

В зале едва хватало света, который поднимался от свечей, что стояли на каменном полу. Их лоснящийся воск таял, сползал крупными каплями на пол и тотчас же замирал, вновь вбирая свой светло-молочный цвет. Свечи стояли вдоль каменных расписных стен. Свет едва попадал на нижние узоры – растения, птиц и зверей, а своды тонули во мраке. По стенам проскальзывали тени, дрожа и исчезая тотчас же.

Изредка вырывался тихий, приглушённый смех, да ощущались прикосновения к одежде, полам одеяния, к голове да к рукам, что пытались уловить незримых девиц во мраке. Сердце билось от страха и тревожного волнения, наполняясь неясной дрожью. Своею кожей можно было ощутить шевеление воздуха, но стоило ухватить невидимых созданий – они будто растворялись в воздухе либо вновь прятались впотьмах, и покуда глаза закрыты плотной бархатной тканью, не дано познать истинный их облик.

Топот, лёгкий, едва слышный – точно чья-то лёгкая ножка коснулась каменного пола да вновь отскочила, и всё следует за тобой, и всё рядом, но одновременно с тем неуловима, как незримый дух, как дым, как воздух. В погоне за этими едва ощутимыми ветрами Иоанн метался, вновь и вновь улавливая лишь пустоту. То было всё тревожнее, ибо иной голос посмеивался, да столь близко, что Иоанна пробирала дрожь, ибо тотчас же проводил он рукою и понимал, что он один.

Звуки и движение самого воздуха упрямо твердили – не оставляют его эти создания, подле него и рыщут играючи, то и дело подёргивая его иной раз за рукав али пояс. Сердце Иоанна вдруг забилось, точно уж страшный рок подступил к самой душе его. Повинуясь этому порыву, овладевшему им, Иоанн резко обернулся, вслепую выставив руку вперёд. И впервые натолкнулся он на чью-то тёплую руку. То прикосновение дало слабую надежду на покой, ибо отныне окружён он не призраками, но сущностями из плоти и крови. Хотел было Иоанн прихватить за плечо незримого, да промахнулся и коснулся много выше, нежели ожидал.

Рука царя ощутила мягкие волосы, что были лучше дорогих шелков, что приносились в дар великому царю. На мгновение Иоанн усомнился в том, что он вовсе касается существа человеческого, и с мыслью этой тотчас же сорвал с лица своего бархат и бросил на пол. Глаза, высвободившись из кромешного мрака, не были в силах уловить очертания, что утопали в потёмках залы. Едва Иоанн напряг взгляд свой, так и пробудился ото сна с тяжёлым дыханием, что обрывалось хрипло да тяжело, будто бы царь уж был во многих летах.

Виски горели, а сердце колотилось с таким неистовством, которого прежде не ощущал царь. Он схватился за грудь, будто бы его прикосновение должно было унять ту бесноватость, что охватила его. Ощутил Иоанн, будто бы руки его прошли сквозь пламя, и с ужасом принялся он разглядывать кисти свои. Не было на них следов огня – длинные пальцы, напротив, охладели и дрожали.