Итак, коггу придётся посетить Готланд, забрать там ещё нескольких купцов, чтобы потом сплавиться по Неве, через Ладогу и далее по Волхову. Конечно, ганзейский когг не очень похож на современные пассажирские суда, как и не похож на судно, которое в принципе в состоянии довести нас от Колывани через беспокойное даже летом Варяжское (Балтийское) море. Пузатенький, постепенно в процессе загрузки опускающийся всё ниже в серые воды, с нелепо торчащей над двумя метрами досок одинокой двадцатиметровой мачтой. Не менее нелепыми казались установленная на корме акробалиста и зубчатые надстройки на носу и корме, придававшие кораблю вид пародии на зáмок^[16]. Однако, несмотря на наш скепсис, погрузка идёт вовсю; последними на корабль поднимаются арбалетчики в пёстром снаряжении и мы с купцом.

Путешествие на когге не такое комфортабельное, как в XXI веке: старый корабль скрипит всеми досками и балками, зарываясь носом в воду. Спать приходится прямо на открытой палубе, завернувшись в шерстяное одеяло, что так любезно предоставил нам наш работодатель. Конечно, в трюме спится теплее и нет брызг, но страшная духота и теснота – тюками и бочками заставлен каждый дюйм – заставила ретироваться обратно наверх. На палубе, впрочем, не лучше: всего пять метров в самой широкой части, часть её занята воротом, шлюпкой, люками в трюм, а всё остальное пространство пытаются делить друг с другом матросы и солдаты. Клаус, конечно, спит отдельно: в кормовой надстройке, как раз под башней с орудием. Налетает порывистый ветер, нередкий в этих водах, небо темнеет, и дискомфорт становится пыткой: волны перехлёстывают через невысокие борта, матросы спешно поднимают парус. Не стоит думать, что матросам в рубахах и штанах придётся лучше в случае кораблекрушения: и они, и солдаты в набивных куртках и кольчугах пойдут на дно, так как в Средневековье в большинстве своём люди не умеют плавать. Но вот ветер утихает так же внезапно, как и появился; вечереет, и мы пытаемся найти себе место на мокрой палубе. Ночь проходит так же суетливо, как и день: постоянно кому-то надо облегчиться, но открытый огонь на деревянном судне, да ещё и набитом сукном, строжайше запрещён, так что приходится спотыкаться о лежащих пассажиров и матросов, чтобы пробраться к борту, и, закончив свои дела, так же на ощупь возвращаться обратно.

В озере Котлино^[17] волнение практически стихает, а уж в устье Невы все громко возносят хвалу Богу за то, что дошли без приключений, если не считать нескольких разбитых старых досок. Клаус тут же отправляет на берег плотника с матросами. «Праффо по скра»^[18], – поясняет он своё столь вольное поведение с чужими лесами. Через несколько дней, когда доски заменены, появляется идущий вверх по реке плоскодонный струг^[19]. «Эй, немцы, русский кто знает?» – кричит со струга кормщик^[20]. Обрадовавшись, что на корабле есть свои, православные, кормщик швартует струг боком к коггу, и по верёвочной лестнице на борт поднимается загорелый лоцман. «Фёдор, – представляется он, лёгким поклоном приветствуя купца. – В одну сторону?»^[21] Мы с трудом объясняем купцу, чего хочет лоцман, но купец, видимо, хорошо знает старые судебники и отсчитывает лоцману девять монет в 1 шиллинг, половинку пфеннинга и ещё один кусочек монетки, меньше половинки. «До самого Господина Великаго Новагорода, значит».

Мимо проплывают бесконечные сосновые боры Вотьской Пятины^[22], сменившиеся такими же стройными соснами приладожья; по дороге встречались то челны и струги местных рыбаков, то шедший навстречу когг. Наконец когг вошёл в Волхов, и показался облицованный светло-серым камнем неприступный берег Ладоги.

Так как даже когг с его осадкой в 2–2.5 метра не сможет пройти пороги, товары перегружаются на плоскодонные лодья с надставленными досками бортами. Конечно, перегрузке предшествовала долгая очередь, не менее долгая ругань Фёдора с портовым начальником, который клялся всем, чем угодно, что у него нет людей, нет лодей, зато есть бесконечная очередь. Впрочем, как только лоцман обменялся незаметным рукопожатием, с блеском серебра между пальцами, тут же нашлись и люди, и суда.

* * *

В Средневековье основных торговых путей из северных городов Ганзы до Господина Великого Новгорода было три. Первый, самый удобный и массовый ввиду его пролегания по воде, проходил через Неву, Ладожское озеро и вверх по Волхову с перегрузом либо в крепости Ладога, либо при устье Ижоры. Второй – по реке Нарове от Нарвы, с перегрузкой в сухопутные обозы. Третий – по реке Двине через Лифляндию и Псков.

Первый путь был более опасен ввиду завидовавшей возвышению Великого Новгорода Швеции, и для защиты от шведов были построены крепости на берегу Финского залива: Ивангород и Копорье, на Неве – Орешек, на Ладожском озере – Корела, на реке Луге для прикрытия Нарвы – Ям.

Древнейший из найденных юридически значимый документ, «Договор Новагорода с немецкими городами и Готландом», относится к 1270 году. Он заключён князем Ярославом Ярославичем, который (ирония!) был в том же самом году изгнан с княжения с формулировкой: «Чему выводишь от нас иноземца, которыи у нас живут»^[23]. Что показательно, конфликт, закончившийся жалобой Ярослава Ярославича Менгу-Тимуру, созывом ополчения с пятин, и знаменитым «изомрем честно за святую Софею»^[24], начался с препятствий, которые князь Ярослав учинял иноземным купцам^[25]. По этому документу купцы не только имели право бесплатно рубить лес в устье Невы на ремонт и мачты^[26], но и им полагалось получить лоцмана «на проезд по Неве» или «от Новагорода до Альдагена и назад»^[27]. Морские гости (купцы) имели приоритет перед сухопутными, а зимние – перед летними^[28]: фактически, это был приоритет немцев перед лифляндцами^[29]. Сухопутные гости должны были уступать место в Немецком Дворе морским; священник, прибывший морем, считался служащим, а не частным лицом^[30].

Деревня

Караван ненадолго останавливается в одной из деревень, и мы пользуемся нежданной остановкой не только, чтобы размять ноги, но и из любопытства. Деревня обнесена невысокой засыпной стеной: в клети из жердей насыпана земля с камнями; сверху же стена надставлена досками разной высоты, чтобы образовались бойницы для стрелков. К воротам ведёт небольшой мостик, положенный через канаву, заменяющую собою ров. Надвратная башня срублена двухуровневой – на втором этаже рядом с билом^[31] скучает одинокий смерд^[32], вооружённый луком. На берегу стоят челны рыбаков, сушатся сети.

Пройдя через башню, мы оказываемся на мостках, ведущих к церкви – деревянной, как и всё здесь, с пятью башенками-луковицами, отдельно отстоящей звонницей и маленькими окошками – наверняка во время набегов чуди в неё укрывались люди. Недалеко от церкви ютится небольшая часовенка; если бы не мостки и распятие на крыше, можно было бы принять за амбар. Ближе к той части стены, что выходит на реку, теснятся бани, из дверей некоторых уже идёт дымок.

По мосткам и между ними бегают сопровождаемые кудлатыми собаками безштанные дети; в лужах поближе к тени от стены отдыхают гуси; коровы мычат где-то вблизи на выпасе… Деревня реально большая – 8 дворов^[33]. Избы в основном на высоком подклете^[34], к избам вплотную прилегают передки^[35], похожие на гаражи и выполняющие те же функции. Рядом с одной стоит двухэтажная конюшня с взъездом^[36] на второй этаж – сенник; лошади, скорее всего, общие, так как хорошая лошадь стоит дорого.

* * *

Самая маленькая единица поселения в республике – погост. Несмотря на то что сейчас погостами называют кладбища, погост, помимо значения «ярмарка» (об этом ниже), в волости означал то же самое, что и улица в Великом Новгороде, то есть самостоятельную бытовую единицу и общину. Сами погосты были мелкими и больше напоминали современные хуторы. Они образовывали союзы с какими-либо крупными центрами. Таким образом, погост был чисто бытовой единицей, без широких административных прав. Староста на погосте был выборный, причём избирался он без участия городских властей, местным вечем.

Как бытовая единица погост состоял из самых разных по классу деревень: в одном погосте могли быть и чёрные деревни^[37], и владельческие^[38]; рядом могли стоять и боярские, и своеземецкие^[39], и монастырские. Чёрные деревни управлялись самостоятельно, владельческие – либо самим владельцем, либо назначенными от владельцев ключниками. Однако суд для всех деревень был общий, как и староста и сотники, за исключением случаев, когда у землевладельца была грамота от Великого Новгорода на суд.

В погостах земли делились на волости, т. е. на сёла^[40] и деревни, принадлежащие одному владельцу (волости в будущем назовут имением). В одном погосте могло быть несколько волостей, или наоборот, одна волость могла быть рассыпана по нескольким погостам. Таким образом, понятие волости не имело отношения к административному делению^[41].

Кроме административно-территориального деления сёла и деревни делились по профессиональному признаку.

Рядки в основном занимались торговлей, и не имели пахотной земли. Жители рядков назывались рядовичами или посадскими людьми; сами рядки обычно строились около рек или крупных дорог, имели свои склады и торговые площади. По сути, рядок был почти городом, за исключением того, что в плане суда и налогов подчинялся городу, в чьей волости он находился, и составлял часть погоста.

Перевары – союзы сёл или деревень, занимавшиеся исключительно рыбной ловлей. В погосте обычно было несколько перевар, и переварские деревни не смешивались с другими, будучи причислены к одному погосту и имея своё собственное управление. Перевары бывали и общинные, и чёрные, и купеческие, и другие^[42].

Город

И старейший, Словен, с родом своим и со всеми, иже под рукою его, седе на реце, зовомей тогда Мутная, последи ж Волхов проименовася во имя старейшаго сына Словенова, Волхова зовома. Начало Словенску граду, иже последи Новъград Великий проименовася. И поставиша град, и именоваша его по имени князя своего Словенеск Великий, той же ныне Новъград^[43]

Первое, что бросается в глаза по прибытии в Господин Великий Новгород – это его размеры. Барки^[44] идут и идут по Волхову, буксируемые лодьями, но город и не думает кончаться. Даже когда наконец корабли приводят к пристаням, чтобы заплатить пошлину и, перегрузив товары на телеги, отправить на Немецкий Двор, – это ещё не середина города.