– Интересно, – ответил сухопарый человечек. – Я как раз подумал что это необычная вещь, и едва ли не стыжусь признать, что она подвигла меня на искренние чувства. Прямо сейчас я чувствую, что это искренние и правдивые слова Не помню, чтобы раньше я так расчувствовался. Видите ли, мои чувства притуплены от природы, но этот стих, странным образом, проникает через мое оцепенение вроде проповеди, – которая, оплакивая мою смерть во грехе и позоре, одновременно побуждает меня быть живым и благодетельным человеком.

– Рад это слышать, и надеюсь, что с вами все будет хорошо, как говорят доктора. Но кто распространил эти стихи?

– Не знаю, я пришел недавно.

– Стало быть, он прошел, как ангел, правда? Ладно, вы откровенны и расположены к отдыху; давайте перекинемся в карты.

– Благодарю, но я не играю в карты.

– Тогда бутылка вина?

– Спасибо, я не пью вина.

– Сигары?

– Спасибо, я не курю.

– Тогда, быть может, интересные рассказы?

– По правде говоря, не думаю, что у меня есть истории, достойные пересказа.

– Мне представляется, что искренность всколыхнулась в вас, подобно воде в земле без водяных мельниц. Полно, не лучше ли распечатать карточную колоду? Для начала мы можем играть по-малому, как захотите; лишь бы игра была интересной.

– В самом деле, вы должны извинить меня. Я не верю картам.

– Как, вы не верите картам? Обычным картам? Тогда я вынужден присоединиться к нашей грустной Филомеле^[57] и повторить: «Увы тому, кто не познает меры / Реального доверия и неподдельной веры». До свидания!

Фланируя вокруг и останавливаясь поболтать здесь и там, человек с книгой наконец утомился. Он огляделся по сторонам, увидел свободное место на небольшой кушетке и опустился туда. Вскоре, как и его сосед, оказавшийся тем самым добродушным торговцем, он заинтересовался сценой, которая развернулась перед ним. Это была партия в вист, где двое бледных, легкомысленных, невоспитанных юнцов, – один с красным шейным шарфом, другой с зеленым, – противостояли двоим вежливым, степенным, хладнокровным мужчинам средних лет в благочинных черных костюмах профессионального толка; очевидно, респектабельным докторам правоведения.

После недолгого наблюдения за своим соседом добродушный купец наклонился в сторону и прошептал из-за смятой «Оды», которую он держал в руке:

– Сэр, мне не нравится внешность этих юнцов, а вам?

– Мне тоже, – последовал тихий ответ. – Эти цветные шарфы – признак дурного вкуса, по крайней мере, для меня, хотя мои вкусы не обязательны для всех.

– Вы ошибаетесь; я имею в виду двух других, и не манеру одежды, а их физиономии. Признаюсь, мое знакомство с подобными господами ограничивается тем, что я читал в газетах, но эта парочка… они шулеры, не так ли?

– Дорогой сэр, нам не подобает быть придирчивыми критиканами.

– Ваша правда, сэр. Не стоит выискивать недостатки, хотя я немного предубежден в этом смысле; но определенно, эти юноши не могут быть мастерами карточной игры, тогда как их противники выглядят очень внушительно.

– Надеюсь, вы не намекаете, что цветные шейные шарфы настолько бездарны, что обречены на проигрыш, тогда как черные галстуки настолько искусны, что обязательно будут мухлевать? Искаженные, озлобленные представления, мой дорогой сэр; гоните их прочь. Видимо, чтение «Оды», которую вы держите в руке, не пошло вам на пользу. Осмелюсь предположить, что возраст и опыт недостаточно расширили ваш кругозор. Свободное и прогрессивное мышление учит нас относиться к этим картежникам, – в сущности, ко всем, кто собрался здесь, – как к участником большой игры, где каждый играет честно, в меру своих сил, и победа достается каждому из игроков.

– Не могу поверить, что вы так думаете. Игры, где каждый остается в выигрыше, еще не изобретены в этом мире.

– Полно, полно, – говоривший расслабленно откинулся назад и окинул игроков небрежным взглядом. – Проезд оплачен, пищеварение в норме; тревоги, горести и нужда позабыты; когда вы отдыхаете на этой кушетке, распустив поясной ремень, почему бы радостно не предаться своей участи вместо того, чтобы капризно выискивать дыры в благословенных судьбах мироздания?

Выслушав эту речь, добродушный торговец долго и пристально смотрел на собеседника. Потом он провел рукой по лбу и погрузился в раздумье, поначалу тревожное и смущенное, потом более спокойное; наконец, он снова обратился к своему спутнику.

– Я нахожу полезным время от времени выяснять чужие потаенные намерения. Сам не знаю, почему, но некая смутная подозрительность кажется неотделимой от нашего представления о некоторых вещах и определенных людях. Однако, если поделиться этими смутными подозрениями, то обычный разговор с другим человеком может рассеять, или, по меньшей мере, видоизменить их.

– Значит, вы считаете, что я оказал вам добрую услугу? Возможно. Но не благодарите меня, не стоит этого делать. Если мои слова, без задних мыслей произнесенные в ходе непринужденного разговора, послужили тому или иному благу, то это невольное воздействие. Рожковое дерево услащает травяной покров вокруг себя, но в том нет его заслуги; это лишь благотворный инцидент, свойственный его природе. Вы меня понимаете?

Добродушный торговец еще раз внимательно посмотрел на собеседника, и оба снова погрузились в молчание.

Обнаружив, что его учетная книга, то сих пор лежавшая у него на коленях, причиняет ему досадное неудобство, владелец положил ее на кушетку между собой и соседом. При этом открылась надпись на ее корешке, – «Угольная компания Блэк Рапидс», – которую наш добрый торговец, скрупулезно честный, не удосужился бы прочитать, если бы она не бросилась ему в глаза. Внезапно, словно вспомнив о чем-то, незнакомец поднялся на ноги и пошел прочь, в спешке позабыв о своей книге. Обратив на это внимание, добрый торговец сразу же взял ее, поспешил следом и любезно вернул хозяину; при этом он не мог избежать невольного взгляда на корешок с изящной надписью.

– Спасибо, большое спасибо, мой дорогой сэр, – сказал незнакомец, принимая книгу. Он уже собрался пойти дальше, когда торговец заговорил.

– Прошу прощения, но вы каким-то образом связаны с… угольной компанией, о которой я наслышан?

– Мой дорогой сэр, есть много угольных компаний, о которых пишут в газетах, – незнакомец улыбнулся и помедлил с выражением болезненного нетерпения, замаскированного под безучастность.

– Но вы связаны с одной конкретной компанией, – «Блэк Рапидс», разве не так?

– Откуда вы это знаете?

– Ну, сэр… я слышал довольно соблазнительную информацию о вашей компании.

– Тогда прошу назвать вашего информатора, – последовал холодноватый ответ.

– Это… это человек по фамилии Рингмен.

– Не знаю такого. Но, несомненно, о нашей компании знают многие, кого мы не знаем; точно так же один человек может знать другого, но оставаться неизвестным для него. Вы давно знакомы с этим Рингеменом? Полагаю, он ваш старый друг. Но, прошу прощения, я вынужден покинуть вас.

– Постойте, сэр… Акции…

– Акции?

– Да. Это довольно необычно, но я…

– Боже мой, вы же не собираетесь вести серьезные дела со мной? Я даже не был представлен вам в моей официально должности. Эта трансфертная книга, – он поднял книгу и выставил корешок, – откуда вам знать, что она не фальшивая? А поскольку я лично не знаком с вами, как вы можете доверять мне?

– Потому что, если бы вы были другим человеком, а не тем, кому я доверяю, то вы едва бы усомнились в моем доверии, – с понимающей улыбкой заметил торговец.

– Но вы не просмотрели мою книгу.

– Разве это нужно, если я верю надписи на корешке?

– Но вам следует поостеречься. Все может быть источником сомнения.

– Возможно, что касается сомнения, но не знания; ибо как, изучив вашу книгу, я располагал бы более обширными знаниями, чем мне сейчас представляется? Если это подлинная книга, я так и думал; если же нет, я никогда не видел настоящей и не знаю, как она выглядит.

– Я не критикую вашу логику, но восхищаюсь вашим доверием, – и, честно говоря, я добиваюсь его в шутливой манере. Но хватит: давайте подойдем к вон тому столу, и если у вас есть деловое предложение ко мне, в личном или официальном качестве, пожалуйста, осведомите меня об этом.

Глава 11. Не более одной страницы

После заключения сделки оба остались сидеть, продолжая уже знакомый разговор, который мало-помалу склонялся к паузам из доверительного и сочувственного молчания, последнего убежища непритворной доброжелательности. Есть нечто вроде общественного предрассудка, предполагающего, что подлинное дружелюбие состоит в постоянном обмене дружелюбными словами или же постоянных дружеских услугах. Но подлинное дружелюбие, как и подлинная религия, не зависит от человеческих усилий.

Наконец, наш добродушный торговец, чей взгляд задумчиво блуждал среди оживленных разговоров за соседними столиками, нарушил молчание и сообщил, что, судя по этому зрелищу, можно догадаться о происходящем в других частях корабля. Он привел случай, свидетелем которого он был не более двух часов назад, когда морщинистый престарелый скряга, облаченный в сморщенное кротовое пальто, напал на инвалида у палубы для эмигрантов, жадно хватаясь за жизнь и наживу и едва не задушив свою жертву. Он рассказал о беспринципном карманнике, тянувшемся за горлом и кошельком и не жалевшим ничего, кроме этого, ибо его разум, никогда не поднимавшийся над гнилью, теперь сгнил окончательно. Разумеется, в таком смысле он никому ни ничему не доверял, – даже своим бумажным облигациям, которые, для лучшей сохранности от нещадного времени, он упаковал в закатанной жестянке, словно банку с заспиртованными персиками.

Достойный джентльмен еще некоторое время распространялся об этих неприглядных подробностях. Его жизнерадостный спутник не мог совершенно отрицать точку зрения, в силу которой человеческий разум, испытывавший крайнюю нехватку доверия, изобретал средства, далеко не такие привлекательные, как вино с оливками после обеда. Тем не менее, у него имелись встречные соображения, и он, в окольной и доброжелательной манере, постарался развеять предубежденные чувства собеседника Он добавил, что по словам Шекспира, в природе есть и зерна, и труха;^[58] по справедливому рассмотрению, труха как таковая не заслуживала порицания.

Его спутник не выказал намерения усомниться в словах Шекспира, но не признавал уместность этой цитаты для данного случая и тем более не собирался комментировать ее. Поэтому, после сдержанной дискуссии о жалком скряге, выявившей незначительные разногласия, торговец упомянул о другом случае, связанном с негром-калекой. Однако его спутник указал, что предполагаемые тяготы и несчастья прежде всего существуют в голове жалостливого наблюдателя, а не в восприятии наблюдаемого. Он ничего не знал о калеке и не видел его, но высказал мнение, что если бы кто-то мог распознать подлинное состояние его души, то обнаружил бы, кто калека не менее счастлив, чем большинство людей, а фактически так же доволен жизнью, как и наблюдатель. Он добавил, что негры по своей натуре являются особенно жизнерадостными людьми; что никто и никогда не слышал об африканском Циммермане^[59] или Торквемаде^[60]; что они изгоняют мрачное уныние даже из религии; что в своих потешных ритуалах они танцуют, обвешавшись перьями. Таким образом, казалось невероятным, что негр, даже низведенный Судьбой до обрубков ног, может отказаться от костылей своего юмора.

Снова побежденный, добрый торговец не отказался от своего и предложил рассмотреть третий случай, а именно человека с траурным крепом, чья история в его собственном изложении была подтверждена и дополнена показаниями человека в сером пиджаке, с которым торговец встретился впоследствии. Не умалчивая о подробностях раскрытых этим вторым информатором, он пересказал историю, но из деликатности обошел стороной личность бедняги.

Но, поскольку добрый торговец мог бы оказать этому человеку лучшую услугу, нежели пересказать его историю, мы рискнем передать эту историю иными словами, хотя и с таким же результатом.