– Хм. Я и подумал, странно это, что благородные господа так в репьях извалялись.

– Нет, Альбукер, со мной приключилось кое-что похуже. И я вот даже не знаю, как про такое вслух говорить, – произнес он устало. – У нас осталось вино?

Старый таврак посмотрел исподлобья, хмыкнул лукаво и добавил:

– Вино в буфете.

– И о чем ты только подумал, старый пень! – рассмеялся Рикард, зачерпнул ещё ковшом воды из ведра и выпил. – Хотя да, именно это со мной и произошло… только в… переносном смысле.

Он достал бутылку, плеснул оттуда вина прямо в ковш для воды и выпил залпом.

– Хм. Неудачный день? – пробормотал Альбукер, зажимая иглу зубами. – И что, кроме репьёв?

– Что? Меня обещали убить… Трижды за день. Я упал в коровьи ясли. Едва не сломал ногу и ребра. Потом мне ногу все-таки проткнули бариттой, за мной гнался мужик с вилами и свора собак. В итоге я лишился лошади, оружия, плаща, и меня огрели сковородой по голове. Дважды! Я едва не попался Тайной страже за убийство, которого не совершал. Но теперь очевидно, что в нём будут подозревать именно меня. А главное, что я потерял то, что искал много лет, и это у меня увели прямо из-под носа! И да, еще мне сапог прокусила собака. Думаешь, так проходит удачный день? – Рикард швырнул ковш на стол и стукнул ладонью по столешнице.

Он был зол. Нет, он всё еще был в ярости. И он даже не мог толком разобрать – на кого именно.

– И сколько их было?

– А вот это меня и удручает больше всего, что, вообще-то, она была одна.

– Баба? – Альбукер снова вытащил трубку изо рта, и было видно, что он удивлен.

– Я победил щенка Аркимбала после третьей атаки, а меня отделала сковородой какая-то баба! – воскликнул Рикард. – Послушай, Альбукер, тебе никогда не хотелось убить женщину? Так вот, чтобы по-настоящему?

На что старый таврак хмыкнул многозначительно и лаконично добавил:

– Всё зло от баб.

Глава 4. Ирдион

…восемьдесят восемь, восемьдесят девять…

Рука повисла плетью. Порванные связки? Возможно. И рана на плече от лезвия баритты, похоже глубокая, болит всё сильнее. Рубашка вся пропиталась кровью, и теперь каждое движение причиняло боль. Сделать бы перевязь, но не из чего. Хотя…

Кэтриона сняла ремень и притянула им руку к телу, боль стала не такой очевидной. Но боль это ничего, она умеет терпеть боль. Вот только мир крутился перед глазами тошнотворным клубком, сквозь который проглядывали сумрачные поля Дэйи. А это значит силы у неё на исходе.

Ночь сгущалась, и полоса заката исчезла, соединив чернотой небо и горы. Из моря поднимался Тур, сверкая серебряными рогами, и разгорался всё ярче, а за ним Лучница, гордо вскинув голову. Хотя здесь, на Побережье, звезды не такие яркие – в воздухе слишком много влаги.

Дорогу на юг преградили ворота, Кэтриона достала медальон:

– Именем Ирдиона, – и для неё открыли боковую дверь.

Она плотнее запахнулась плащ. Спасибо псу, на чьей лошади она сейчас едет, скатанный валиком плащ был приторочен к седлу – не стоит стражам видеть её разодранную и залитую кровью рубаху.

…сто двадцать шесть, сто двадцать семь…

За воротами дорога пошла вдоль берега между редких кустов олеандра, и хотя и было темно, но тут едва ли заплутаешь.

Ногу свело судорогой. Видно, прыжок со стены вышел неудачным, да ещё тот удар стулом по бедру. Хотелось пить, губы пересохли. Надо бы остановиться, перевязать рану на плече, остановить кровь и отдохнуть, но Кэтриона понимала, что, если слезет с лошади, обратно может уже и не взобраться. До Ирдиона от Рокны сорок квардов, конь под ней хороший, свежий, видно овса для него не жалели, так что к утру она доберется до крепости. Главное не заснуть, не потерять сознание, не упасть с лошади и не провалиться в Дэйю. Оттуда она уже не сможет вернуться сама.

Голова кружилась, и темнота вспыхивала перед глазами разноцветными пятнами.

– Ну что, дружок, погнали? – прошептала она, намотала повод на здоровую руку и пришпорила коня.

…сто девяносто восемь, сто девяносто девять…

Её путь лежал на юг от Рокны, к самой оконечности полуострова, где, врезавшись в море каменной грудью, стоит одинокая скала, вокруг которой раскинулся город-крепость.

Для того, кто впервые видит Ирдион, он кажется красивым…

Он неприступен. Обнесен высокими каменными стенами вдоль всей береговой линии, а узкий перешеек, соединяющий его с большой землей, перегорожен массивными воротами. Каменные башни – пилоны, с золочеными соколами, а над ними девиз Ордена, высеченный в граните: «Без любви, без жалости, без страха».

За стеной в Первом круге живут ремесленники и их семьи. Кругом кузницы, мастерские и большой базар с лавками, где под белыми шатрами продается серебряная посуда, украшения и оружие. Ирдион славится лучшими мечами и кинжалами. И женскими серьгами из золота. Браслетами изящной тонкой работы, огромными медными котлами и кувшинами с узорами из лотосов и цапель. Ещё подносами, кольцами, чеканными картинами – мастера Ирдиона известны далеко за пределами Коринтии.

А на вершине скалы, точно молчаливый страж, взирает на город прекрасный Храм с множеством башен, и сад, каких нет больше нигде в мире.

…двести тридцать два, двести тридцать три…

Во Втором круге живут послушники. Те, кто принес клятву о служении Ордену. Здесь они тренируются и проходят обучение, и повсюду их кельи, налепленные к скале, словно соты в улье: ниша в стене, кровать, стул, и маленькое окошко, выходящее на бесконечную морскую гладь.

…двести восемьдесят девять, двести девяносто…

Каждое утро послушника в Ордене начинается у подножья горы. Возле колодца. В кувшин наливают воду, ставят на голову послушнику и завязывают ему глаза. А дальше – триста пятьдесят восемь ступеней, вырубленных по краю скалы, которые ведут наверх. Ступеней таких коротких и узких, что еле разойдутся два человека, плотно прижавшись друг другу. А внизу камни. И море. И впереди идет кто-то такой же с кувшином и завязанными глазами. И позади. Длинная вереница детей с кувшинами, чтобы напоить прекрасный сад.

…триста десять, триста одиннадцать…

Со временем босые ступни запоминают поверхность каждой ступени, каждую ямку, а пальцы помнят наощупь каждый выступ в стене слева. Уши – каждый звук: полет птицы, падающий камешек, шум ветра и волн внизу, разбивающихся с ревом об изрезанный гранит берега. Даже чужое дыхание. И каждый шаг может стать последним. К концу первого года из ста послушников в живых остаются не больше двадцати. Остальных забирает море. И камни внизу. Но первая страница Летописи Ирдиона гласит: «Пока жив сад, жив Ирдион, а значит, жив и весь мир». И послушники – лишь малая жертва, принесенная этому миру. Послушников много. Обители Та́ры по всей Коринтии исправно снабжают ими Орден.

Ей повезло. Она выжила.

Или не повезло…

Утро уже разливалось над морем, окрасив воду свинцом с розовой патиной, когда Кэтриона подъехала к воротам Ордена. Едва держась в седле, не чувствуя рук и ног…

Проклятые ступени. Поднимаясь, она всегда их считала. А потом это стало молитвой. Её молитвой терпения. Пересохшие губы всё ещё продолжали шептать:

… триста пятьдесят шесть, триста пятьдесят семь…

Въехав во двор, она едва смогла разжать пальцы, стиснувшие поводья, и соскользнула из седла прямо в руки двух послушников, произнеся едва слышно:

– Магнуса позовите и… не притрагиваться к сумкам…

…триста пятьдесят восемь.

И потеряла сознание.

Огонь был живым.

Он скользнул прямо из их рук, зародившись в огниве ярким лепестком, и покатился прозрачной оранжевой волной, подернутой по краю голубым кантом. Сначала по жухлой траве двора к крыльцу, где лизнул висящий на перилах вытертый старый ковер, затем обвил тёмные от времени балясины лестницы и бельё на веревке. Взметнулся оттуда по деревянной стене к покосившимся надтреснутым ставням, по сухим листьям плюща, въевшегося в старую штукатурку, и взобрался на крышу. И поначалу это было завораживающее зрелище, огонь был прозрачен и быстр. И красив. Очень красив.

А затем послышались крики: «Пожар! Пожар!». Кто-то её толкнул. Бежали люди, но не к огню, а прочь. Тушить никто не собирался. Горячий шёпот: «Спрячь это!» и «Беги! Так быстро, как только сможешь!». И визг – женщину тащили за волосы вниз по лестнице.

Она побежала. Сжимая свёрток в руке – тряпица вытертого красного бархата. Тайник. Тот, в котором она прятала рыболовные крючки, нехитрые украшения и деньги, что ей давали за танец на улице.

И ей хотелось плакать. Но горло сжали железные тиски.

– Очнись, Кэтриона. Ты меня слышишь?

Веки и тело налились тяжестью. Огонь потемнел и отступил и Кэтриона очнулась.

Это просто очередной сон. Снова её тревожат остатки чьей-то чужой памяти, чьих-то вещей, к которым она прикасалась. Иногда эти воспоминания возвращаются к ней во снах, и они так реальны, что ей кажется, будто всё это было с ней. Может быть, это всё потому, что она не помнит своего прошлого?

Кэтриона открыла глаза.

Наконец-то боль прошла. И слабость. Пошевелила пальцами, ощутив под ними липкую грязь. А ещё тошнотворный запах.

Она в лекарне. И откуда-то издалека доносился голос Магнуса – одного из старших аладиров Ордена, её наставника и учителя.

– Ну же, Кэтриона? Очнись.

Она открыла глаза. И правда, в лекарне – в пещерах старой А́дды. В больших каменных ваннах грязь и вода, которая воняет кровью и тухлыми яйцами. Но Адда говорит, что это железо и сера. И Кэтриона лежит в одной из таких ванн. Тёплая ванна – это божественно! Пусть воняет она… серой и железом, ей всё равно, лишь бы помогало.

Тускло горят светильники, где-то капает вода, в нише – склянки из темного стекла. И едва Кэтриона успела открыть глаза, как чьи-то руки поднесли к её губам ковш с отваром. Она выпила жадно. И лучше не спрашивать, что это за отвар. Хотя он и пахнет терпко хвоей и золотым корнем, полынью и чабрецом с мёдом, но Кэтриона не раз видела, что добавляет Адда в свои отвары. Зато потом станет лучше. К вечеру она уже будет совершенно здорова.

Она отпустила ковш. Магнус сидел рядом на каменной ступени и терпеливо ждал.

– Здравствуй, Кэтриона, я рад видеть, что ты жива, – он скупо улыбнулся.

А уж она как рада быть живой!

Волосы аладира стрижены коротко, наполовину седые, и борода тоже. Магнус не любит длинной бороды. Чёрные глаза глубоко посажены и смотрят пронзительно. По правой щеке от виска тянется кривой безобразный шрам, опустивший одну бровь и потянувший веко вниз. Это придает его взгляду какую-то странную жёсткость и печаль. Она даже как-то соскучилась по этому взгляду. Сегодня Магнус был одет по-домашнему, в серый хитон, подпоясанный ремнем с серебряными бляхами, и сандалии – видимо, или уже очень поздно, или ещё слишком рано.

Он перехватил её взгляд, скользнувший по одежде, и усмехнулся.

– Утро ещё. Меня с постели подняли, сказали, что ты приехала.

– Это хорошо, – пробормотала Кэтриона хрипло и прокашлялась.

Желудок от варева Адды вдруг скрутило, и зверски захотелось есть. Ну, значит, жить будет.

– Руку тебе подлатали уже, кто это тебя так? И где? Рана свежая…

Кэтриона поморгала, прогоняя остатки обморока, и произнесла без обиняков:

– У меня есть две новости. И обе плохие. С какой начать?

– С любой, – с лица аладира мгновенно сошли все следы скупой радости.

– С любой… Ну, тогда пойдем от плохого к худшему, – она запрокинула голову на травяную подушку и, глядя куда-то в темноту каменных сводов, произнесла буднично: – Вчера вечером в Рокне убили Крэда.

Магнус слушал её рассказ об этом молча, не перебивая и не задавая вопросов, а когда она закончила, некоторое время в раздумьях разглядывал склянки в нише.