Он улыбнулся с затаенным удовлетворением во взгляде и посмотрел на меня пристально.

– Объясню-ка тебе, царевна, почему я явился на Крит в оковах и как собираюсь справиться со здешним бедствием.

Так я и услышала историю Тесея.

Имя его отзовется в веках – вместе с именем Геракла, раньше проложившего этот путь, и Ахилла, который явится позже, – эти могучие герои мифов боролись со львами, стирали города с лица земли, и все вокруг них горело синим пламенем, но той ночью рядом со мной стоял человек из плоти и крови. Подвиги свои Тесей описывал, будто сущий пустяк, будто зарубить злодея или деспота какого-нибудь не сложней, чем корку срезать с сыра или косточку выдавить из оливки. Слова отскакивали друг от друга, как игральные кости, он кидал их, не взвешивая, не обдумывая. Ничего не приукрашивал, не дорисовывал, дабы меня поразить. Для этого и правды было вполне достаточно.

Он рос в Трезене с матерью Эфрой и знать не знал, кто его могущественный отец, пока не отвалил однажды громадный камень, под которым лежали Эгеев меч и сандалии. Афинский царь спрятал их там, а Эфре, ожидавшей ребенка, так сказал: когда рожденный тобою сын сдвинет эту глыбу, приму его в Афинах как настоящего царевича.

Но в самом ли деле из-за Эгея раздулся ее живот – в ответ на этот вопрос многие вскидывали бровь. Говорили, что после того, как Эфра ложилась с Эгеем, ей явилась во сне великая Афина, олимпийская богиня, и отправила одурманенную сном девушку на берег моря, где та окропила воду вином и ступила в прибрежные волны, в которых уже купался гладким дельфином ожидавший ее Посейдон. Не знаю, зачем Афина устроила своему дяде, сотрясателю земли и тирану вод, это любовное приключение. Она ведь богиня мудрости и одна ведает, как работает ее стремительная мысль. Может, она искала примирения с Посейдоном, после того как победила его в отчаянном соперничестве за покровительство над Афинами: изобильное оливковое дерево богини афиняне предпочли дару Посейдона – соленому источнику. Богиня опасалась, наверное, что обиженный поражением Посейдон от злости замыслит месть ее любимым Афинам, поэтому, может, и обставила рождение Тесея именно так, чтобы связать отца с историей предполагаемого сына, который в свою очередь будет так замысловато и неразрывно связан с городом. Ход хитроумный, ведь благосклонность олимпийцев – ценнейший дар для всякого смертного – пока она сохраняется, конечно.

Держался Тесей как истинный царь, и я, не замечая в нем непредсказуемости вечно текучего моря, яростно избивающего скалы и глотающего целые корабли, больше склонялась к тому, что он – кровь от крови земных властителей, а не божеств. Но присматриваясь – а я, уж поверьте, впивала его, как высохший от жажды зверь речную воду, – замечала в нем и холодную невозмутимость стылых зеленых глубин. Не дельфина он напоминал, что выпрыгивает из вздымающихся волн, поблескивая на солнце, скорее акулу, бесшумно скользящую в сумрачной тишине. Могучий, неумолимый, сосредоточенный. И сейчас он был неуклонно сосредоточен на мне. Внимание такого мужчины опьяняло, конечно, и его спокойная уверенность расходилась по моим жилам зелеными волнами, холодными и тяжкими, замедляя участившееся сердцебиение.

Даже стражники Миноса, накинься они сейчас со всех сторон, кажется, не устояли бы против этой сдержанной, но неумолимой силы. Постепенно я перестала прислушиваться к малейшему отдаленному шуму, готовая бежать, падать на колени, молить о пощаде в любую минуту. Оперлась на каменную стену за спиной и погрузилась в его историю.

Глава 7

– Ты рожден от великого отца, всегда говорила мать, но кто он – скрывала. А я, мальчишка, воображал его героем, совершающим где-то там изнурительные, многотрудные подвиги, и надеялся, что он находит утешение в мыслях о подрастающем сыне, который пойдет по его стопам – завоевывать мир. Я хотел сражаться с чудовищами, спасать царевен и карать злодеев, ведь именно этим, казалось мне, и занят отец.

Когда мне было пятнадцать, у нас однажды гостил Геракл. Отца своего я представлял именно таким и с жадностью слушал Геракловы рассказы. Моих ожиданий он не обманул. Во-первых, и впрямь был силач и великан, как говорили, выше всех во дворце, а на плечах носил львиную шкуру, такую страшную, что служанки наши при встрече с ним лишались чувств. Шкура и в самом деле походила на настоящего льва – я даже бросился на нее, впервые увидев распростертой на ложе, хотел укротить лютого зверя, неведомо как проникшего внутрь, чтобы разорить наш дом.

Геракл от души смеялся над моей глупостью, но за смелую попытку побороть могучего льва голыми руками – хвалил, так что мы, можно сказать, подружились. Конечно, мы не общались на равных – я слишком восхищался Гераклом, однако жаждал перенять у него что смогу, прежде чем он снова пустится в странствия.

Геракл рассказал мне о своих подвигах – как зашиб дубиной Немейского льва, избавив жителей города от этого бедствия, и сделал из шкуры зверя себе накидку, как поборол многоголовую Гидру, и про Стимфалийских птиц-людоедок, и про плотоядных кобылиц Диомеда, пожиравших людей живьем, и про Авгиевы конюшни, вычищенные с таким трудом, – эти и прочие истории, которым внимают с восхищением, передавая из уст в уста, и будут внимать, не сомневаюсь, еще много поколений, восхищали и меня. Но находили в моей душе и иной отклик: слушая, как Геракл прижег головы чудовищного змея, как поймал Критского быка на здешних скалистых берегах – слишком поздно, увы, ведь его жуткий потомок прижился уже в утробе твоей матери, – я представлял, как сам беру дубину, пылающий факел и лук со стрелами и уничтожаю этих чудовищ или хватаю быка за шею и сам выдавливаю из него жизнь. Слова Геракла не просто живописали его деяния, они указывали мне путь.

А однажды, изрядно захмелев от нашего лучшего вина, он рассказал мне со слезами на глазах, как в припадке безумия, насланного завистливой Герой, убил собственную жену и ребенка. Я понял, что жизнь героя не обходится без жертв и боли, но жаждал этой жизни все равно.

Голос Тесея, вспоминавшего о мучениях друга, упал, охрип, надломился, глаза заблестели, а прежде чем продолжить свой рассказ, он почтительно помолчал – словом, тронул мое сердце.

– Днем Геракл учил меня хитростям рукопашного боя, приемам, которые сегодня на твоих глазах я показал тому головорезу на арене. Учил обращаться с оружием, даже дубину дал подержать, размозжившую голову Немейскому льву. Много давал прикладных советов, но еще объяснял, как нужно мыслить. Он рассказал, что однажды, в самом начале его трудов, когда он пас отцовские стада на горе Киферон, к нему пришли две девы. Одна, суровая красавица в длинных синих одеждах, предложила ему идти по жизни тропой Добродетели. Это как тяжкий подъем по скалистым кручам, сказала она, зато дошедший до вершины обретет вечную славу. Другая дева, лениво устроившись рядом, сладострастно мурлыкала о жизни, ожидающей Геракла, если тот предпочтет Удовольствие и станет до конца дней своих предаваться всевозможным земным наслаждениям. Это легкий и ровный путь, уверяла она, он расстилается перед тобой, свободный от трудов и страданий.

Тесей помолчал, вглядываясь в даль за моей спиной, и я поняла, что он представляет самого себя на склоне той горы, стоящего перед выбором. Готовность к жертве и жажда славы, смешиваясь, очевидно, воспламеняли в нем желание преодолеть каменистый путь к вершине Добродетели.

– Геракл, конечно, выбрал путь девы в синем и в свое время отправился на подвиги, а как тяжелы и опасны будут они, никто не мог представить. И завоевал невообразимую славу ужасной ценой – но за такую не жаль и тысячу раз поплатиться.

И вот настал день, когда я, сдвинув огромный камень, обнаружил под ним меч и сандалии – подтверждение, что отец мой – Эгей. Об этом благородном и мудром правителе я слышал не раз и теперь обрадовался, ведь у моего отца – человека, способного возглавить город, которому суждена бессмертная слава, и к этой славе его повести, – величие и впрямь было в крови. Теперь мне предстояло доказать, что я достойный потомок афинского царя, – отправиться в путь и заявить свои сыновьи права. Я мог плыть морем – дорогой легкой и безопасной – или идти сушей и повстречаться с разбойниками, злодеями да дикими зверями. И, подобно Гераклу, знал, какую дорогу предпочесть.

Тесей рассказал о полном опасностей переходе через Коринфский перешеек. Об одноглазом Перифете, безобразном великане, который, хоть и орудовал большой железной палицей, с Тесеем, вооруженным лишь кулаками, тягаться на смог. О подлом Скироне, который заставлял прохожих мыть ему ноги и пинком сталкивал их с обрыва на острые камни или в воду, где ждала, притаившись, огромная морская черепаха – привыкшая уже лакомиться этими несчастными, она и хозяина сожрала, когда Тесей его самого сбросил в море. О мерзком Синисе, который любил привязать свою жертву – случайного путника – к вершинам двух сосен, пригнув их к земле, потом отпускал деревья, и беднягу разрывало надвое, а лоскутья плоти продолжали висеть на деревьях жуткими украшениями.

Услышав про последнего, я ахнула от ужаса, а Тесей ухмыльнулся с мрачным удовлетворением и продолжал.

– Как он завопил, взметнувшись в небо вместе с верхушками сосен, но вопль оборвался, плоть чавкнула, и злодея разорвало точно пополам! Кровавая гибель, на которую он обрек столь многих, постигла его самого. Так я и шел дальше к Афинам. Расчищая дорогу от чудищ и душегубов, обложивших ее со всех сторон.

– Все путешествующие там, наверное, так тебя благодарили, – сказала я. – Столько жизней могло быть отнято, а ты их сохранил.

Я знала, что герой должен быть отважным, справедливым, благородным и честным. Но не думала, что увижу такого своими глазами, даже если всю землю обыщу. Тесей глядел на меня пристально, и я не отводила глаз, слушая дальше.

– Я пришел домой, в мои Афины, где никогда еще не был, и поверил, что все трудности позади, ведь я, несомненно, показал и достоинства свои, и храбрость. Но не знал, что Афины пригрели ядовитую змею, отравившую нашу землю скверной своих прошлых преступлений. Тварь гораздо более опасную и вероломную, чем дикари, встававшие на моем пути и охотившиеся на одиноких путников. Она не таилась, подстерегая кого-то на бесплодных обрывистых скалах или в пустынных местах, а красовалась перед целым городом. Потому что была женой моего отца, царицей Афин – колдунья Медея. И самые суровые испытания мне только предстояли.

Тесей заговорил о Медее, и тон его изменился – спокойное, ровное достоинство, разливавшееся в голосе, когда он рассказывал о своих выдающихся подвигах, приправила вязкая, горькая желчь презрения, сочившегося сквозь каждый слог.

– Я слишком долго шел, стараясь стереть с лица земли всю эту грязь – разбойников, душегубов, чудовищ, которые кишмя кишели на каждом повороте, как муравьи в муравейнике. Меня все не было, и отец начал терять надежду, что обретет когда-нибудь наследника, которому сможет передать трон. Вера в сына, вроде бы оставленного в Трезене, в утробе моей матери столько лет назад, померкла, и Эгея снедало мрачное отчаяние. Отец тревожился, ведь умри он без наследника, и афинский трон, чего доброго, захватят сыновья Палланта, его злейшего соперника. Пребывавший в таком унынии, Эгей не смог противостоять злому колдовству Медеи.

Тесей заметил, как я изменилась в лице, услышав это имя.

– Ты знаешь о ней?

Я вздрогнула.

– Ее отец мне дядя, хоть ни его, ни дочь его я никогда не видела. Он брат моей матери, сын Гелиоса, но живет далеко, в Колхиде – земле колдовства и чародейства.