В Порт-Артуре артиллерийская канонада сменилась где дружным, где захлёбывающимся «ура!», ружейным треском, хлопками самодельных бомбочек!

Людская масса, бегущая, падающая, отступающая и снова бросающаяся вверх, упрямым беспокойным муравейником осаждала занятую японцами гору Высокая.

За непомерно заваленные борта «Цесаревича» прозвали «пузаном». Особенно если смотреть на броненосец со стороны кормы…

Способный выдать более восемнадцати узлов, вожак русской «стаи» умеренно держал десять узлов, подстраиваясь под тихохода «Полтаву» и «наглотавшегося» воды «Ретвизана».

Японцы появились не одновременно, но как будто со всех сторон, сжимая дымную погоризонтную петлю.

Два крейсера-«мацусимы», естественно, никуда не делись, маяча на левом траверзе, не прекращая работать телеграфом.

Витгефт не счёл нужным глушить их передачи за бесполезностью сего занятия, мягко отмахнувшись от флаг-офицера:

– Пусть им… не перебивать.

Продолжали сновать туда-сюда на разном удалении и направлениях японские миноносцы, которые до этого попытались атаковать тралящий караван и были решительно отогнаны «Новиком».

Теперь же основательно загустело чадом из угольных топок слева впереди и сзади на правой раковине – по-видимому именно оттуда стягивались главные силы Того.

Создавалось неприятное зловещее впечатление, будто обкладывают со всех сторон.

«Однако… – вглядываясь, накрутив колесико бинокля на лучшую чёткость, оценивал адмирал, навскидку прикинув, – пока далеко до них… более ста кабельтовых. Определить, кто и что, будет возможным спустя некоторое время».

Поначалу Вильгельм Карлович суетливо вышагивал на мостике, дабы лично рассмотреть в оптику сгущающуюся угрозу. Но потом, очевидно, устав, уж только принимал доклады, оставаясь на левом крыле, по всему виду снова впав в апатию, игнорируя даже приятные ароматы – кто-то расстарался заказать кофий и сдобу с камбуза, понимая, что скоро будет не до перекуса. А командующий и ухом-носом не повёл, фатально готовый воспринимать исключительно другие запахи – угля, пороха, гари и, наверное (наверняка), ядовитой шимозы.

Командующий, слушая очередные уточнения – откуда, сколько, какими силами и курсами приближается враг, больше оглядывался назад, на вытянувшиеся в колонны корабли своей эскадры, словно ещё раз пытаясь заручиться силой и уверенностью – сдюжим ли, одолеем ли врага?

Ветер дул в северо-восточном направлении, погода всё более становилась ясной, барометр шёл в рост, и дым неожиданно легко уносило вверх, позволяя рассмотреть нагнавшее эскадру госпитальное судно, выделявшееся согласно Гаагской конвенции белым окрасом.

В приватной беседе с капитаном госпитальной «Монголии», коя наверняка не стала откровением для остальных офицеров эскадры, адмирал просил «в случае гибели какого-либо корабля всенепременно бежать на спасение команды, вызволяя из воды! Уж вас-то не посмеют тронуть. Только ради бога ночью светитесь всеми огнями, а то засветят вам басурмане миной самодвижущейся по случайности… с них станется».

Флагманский броненосец вдруг рыскнул на курсе, его словно пьяного повело в сторону от генерального курса.

– Что такое? – вопрос командующего прозвучал тихо, что не укрыло явные недовольные нотки.

Командир «Цесаревича» капитан 1-го ранга Иванов уже орал в амбушюр переговорного устройства, запрашивая причину неуправляемости судна.

Минутами позже, будто лениво призадумавшись, бронированный утюг начал возвращаться на место.

– На «норд-осте», по всей видимости, главный броненосный отряд Того. Пересекают наш курс! – спустя пятнадцать минут доводил свои соображения Матусевич, лишь слегка выдавая волнение в голосе. – Идут не меньше пятнадцати-шестнадцати узлов. Намерения понятны!

«Нетрудно догадаться, – мысленно соглашался адмирал, – сие по британским рецептам, пользуясь большим ходом, насесть на нашу „голову“, да ещё и против солнца встать».

– Перестроиться в боевой порядок. Противник слева, – несплаванность эскадры не подразумевала со стороны Витгефта каких-либо сложных манёвров.

«Цесаревич» выбросил флажные сигналы, и считавший приказ «Новик» покинул своё авангардное место, встав между «Аскольдом» и «Палладой». Одновременно миноносцы начали переход на правый борт колонны броненосцев, на время перестроения превратившись в разрозненную суетливую стаю.

– С «Ретвизана» подтверждают, что переборки держат воду, – известил младший флаг-офицер.

– Поднять ход ещё на три узла! Иметь тринадцать!

Бронированная колонна чуть растянулась. Ведущий «Цесаревич» кинжальной массой водоизмещения резал море, ни единым вздрогом не реагируя на бьющие в скулу волны, что забрасывали бак брызгами. Самые рьяные из них долетали искрящейся взвесью до носовой башни, грозно довернувшей стволы-хоботы главного калибра на левый крамбол.

– Бой неизбежен, – зачем-то сказал Матусевич, красноречиво взглянув при этом на командующего, словно хотел спросить: «…не будем как-то либо уклоняться, либо маневрировать, дабы оказаться в более выгодной конфигурации, при данном курсе схождения с противником?»

В этот момент Вильгельм Карлович вспоминал «макаровские наставления», где говорилось о глазомере – «хорошем морском глазе» и здравомыслии, что подскажет рациональное решение.

«Как лучше – пойти напролом, как можно быстрей миновав противника? Пусть и под сосредоточенным огнём… Или всё же сподручней встретить тоговскую „палочку над Т“ строем фронта?»

И он ссутулился, скривился лицом, не забывая по прежним выходам в море, насколько топорно маневрирование и управление эскадрой:

«Отвернуть, довернуть… вовсе сломать строй. Когда ещё эти подозрительные миноносцы по курсу…»

Тут «Цесаревич» неожиданно снова потащило в сторону.

В этот раз адмирал не сдерживал своего раздражения, бросив Иванову:

– Капитан первого ранга, извольте разобраться и восстановить управляемость судном!

Флагманский броненосец выкатывался из строя, и следующие за ним корабли были вынуждены стопорить ход. Строй смешался, общая скорость эскадры упала.

Оглянувшись, Витгефт увидел, как «Ретвизан» принял влево, «Победа» уклонилась вправо, «Пересвет» соответственно отвернул на румб левее. До «Севастополя» и «Полтавы» эта «ёлочка» не докатилась просто из-за того, что они немного отставали, успев замедлиться.

Всё это безобразие длилось несколько минут, ровно до того момента, когда флагман снова занял своё место.

Однако конвульсии по русской колонне продолжались! Теперь завиляла «Победа».

– Это чёрт знает что! – всегда деликатный Витгефт добавил ещё пару забористых, исключительно морских выражений. Переведя взгляд в сторону прущего на пересечку противника (пока, слава богу, далёкого), адмирал задался вопросом, обращаясь ко всем офицерам штаба:

– Как думаете, они видят нашу неуправляемость и беспомощность в манёвре? Сейчас бы им в самую пору резко сократить дистанцию и…

– Далеко. Возможно, не замечают, – предположил Матусевич и указал рукой по курсу эскадры, где сновали миноноски противника, – а вот с этих нашу сумятицу однозначно заметили. И «маркони» докладывают, что «частят передачей» пронырливые! Забить эфир?

Впрочем, предложение прозвучало неуверенно, понимая, что поздно – все, что надо, уже передано. К тому же строй эскадры восстановился. «Победа» вернулась на место.

Общий ход снова пошёл вверх, достигнув тринадцати узлов.

– Да! Это «первый» – главный – отряд Того в составе основных броненосных сил! – громко доложил младший флаг-офицер мичман Эллис. – Головным, судя по всему, «Микаса». И… они отворачивают!

– Как отворачивают?!

Все вооружённые биноклями офицеры как один подняли их к глазам.

– Действительно! Приняли от нас в сторону.

«Глазомер», – снова вспомнил Витгефт, оценивая дистанции, скорости и углы схождения-расхождения, не без удовольствия выразив:

– Либо Того что-то перемудрил со своей «палочкой»… – и подозрительно покосился в сторону курсовой линии – странные эволюции японских миноносцев не давали покоя, – либо заманивает нас. Господа, а не ставят ли мины те паразиты впереди по курсу?

* * *

В каждодневной неприхотливости и суровом стоицизме, в традиционной склонности к фатальному взгляду на жизнь… всегда помня (зная), что же для японца и настоящего самурая является высшим смыслом жизни, Хэйхатиро Того неуклонно верил в особое покровительство богов… и саму Судьбу, что в итоге приведёт сынов Ямато к победе.

Сказать «задолго» было бы неправильно… Неправильно, но именно задолго до японо-китайской войны 1894 года и первого личного опыта сражений на море…

…присовокупив к этому опыт в немногочисленных пока морских стычках с русскими…

…еще, будучи кадетом на «Хэмпшире»^[1], будущий адмирал Хэйхатиро с неуловимым и присущим японцам презрением ко всему варварскому, так или иначе, вполне принимал практицизм и прагматизм западной военно-морской концепции, как и видел её очевидные недостатки. Например то, что корабельная артиллерия несёт в себе слишком малую мощь для скорого уничтожения боевого корабля противника.

Пожалуй, только одно оружие, придуманное материалистами-европейцами, вписывалось в самурайский эталон искусства войны и соответствовало японскому духу…

Это самодвижущиеся мины Уайтхеда, которые в своём боевом применении подобны стремительному колющему удару катаны, так удачно поразившие вражеские корабли на рейде Порт-Артура.

Это в том числе минные банки, на которых гайдзины получали неожиданную невидимую подводную смерть, а потонувший «Петропавловск» унёс с собой особенно опасного противника – адмирала Макарова.

Впрочем, эффективность минных постановок подтверждалась обратным ходом – в «Чёрный день» японского флота, когда коварный враг ответил тем же и два великолепных броненосца были потеряны^[2].

Поэтому уповать только на «решительный артиллерийский» бой с вышедшей на прорыв эскадрой Витгефта командующий Объединённым флотом посчитал недостаточным. Мины заграждения, сброшенные без якорей на курсе русской эскадры, были ставкой на удачу… впрочем, как и многое, многое на войне. Шанс, что хоть один корабль артурской эскадры наскочит на мину, несомненно, имелся.

Трезвая оценка вероятностей оставляла всё на волю богов, и Того, за полнейшей невозмутимостью, хранимой на лице, в том числе исключительно для подчинённых, скрывал постыдную надежду, ожидая, что всё пойдёт по плану, что русские последуют в незатейливую ловушку.

Стоит сказать, что, невзирая на заявленную воинственность командующего японским флотом, в большей степени Хэйхатиро всё же хотелось избежать серьёзной схватки. Поэтому Того приказал пока держать дистанцию – отвернуть колонну на три румба влево, надеясь, что нерешительный русский адмирал, как уже однажды случилось, снова испугается и с обречённостью повернёт обратно в Порт-Артур, под снаряды осадной артиллерии генерала Ноги.

Тем самым это позволит уберечь японский флот от неминуемых в бою повреждений. Избавит от потерь в личном составе.

В любом случае сберегается ресурс машин и оружия, которые понадобятся, когда враг приведёт новые корабли с Балтики. Кстати, при совершенно непредсказуемой занозе во всех оперативных раскладах – Рожественском.

Громкий крик сигнальщика предвосхитил то, что и сам адмирал сумел увидеть – головной броненосец противника чуть показал свой профиль. Отворачивают?

«Да! Так и есть!»

Командующий Объединённым флотом выдал свою досаду лишь ещё больше сузившимися глазами и шевелением губ, бормочущих проклятья.

Три десятка разбросанных плавучих мин – впустую! Их теперь разнесёт течениями и волнами по морю – неожиданный смертельный привет для случайных судов (а случайных тут ходит немного).

Теперь всё манёвренное «заигрывание» перед противником оказывалось бессмысленным, и следовало срочно совершить разворот, снова выводя эскадру на выгодную конфигурацию боя.