На сайте отсутствовала афиша, но имелось аж два скриншота. Первый запечатлел голую барышню, может быть, Nadejdu Lin. Она таращилась на меня глазами, полными то ли ужаса, то ли священного экстаза. У нее были маленькие груди с торчащими сосками и густые черные волосы на лобке. Вторая фотография привела в замешательство. Она изображала корову, закопанную в землю: наружу торчала часть спины и голова чуть выше уровня глаза. Тушу коровы покрывали пчелы, и это была квинтэссенция арт-хауса, что-то среднее между экзерсисами Линча и кадром из короткометражки, которая убивала персонажей «Звонка». Таких подробностей я не помнил, но смотрел ли я кино целиком или попал на середину, щелкая каналы? Бог весть.

Сохранив оба скриншота, я посетил страницы актеров. У всех без исключения «Ликвак» оказался единственным фильмом в картерах. Я решил, что Матейшин нанял непрофессионалов.

Сцепив замком пальцы, я крепко задумался. Надо сказать, я почти забыл о Диме Костюкевиче и антологии. Меня занимал «Ликвак». Прекрасно понимая, что кино не стоит затраченных усилий, я зажегся идеей его найти. А заметка в отсканированном киножурнале подлила масла в огонь.

Рецензент писал: «Пасечник, мечтающий вывести особый сорт пчел, обращается к магии. Он приносит в жертву корову, и из коровьего рога (без шуток!) рождается пчелиная матка. Мед „особенных пчел“ по-особенному воздействует на людей. Они тянутся к смерти, ночуют на кладбищах, покупают гробы. Пристрастившаяся к меду соседка проникает на пасеку, но ее жалят пчелы. Решив, что девушка умерла, односельчане устраивают странные похороны с танцами. Героиня же приходит в себя в гробу, полном пчел.

Не ищите логику, ее нет. Дебютант Павел Матейшин снял алогичное, невнятное, попросту раздражающее кино. Здесь плохо все: актерская игра, операторская манера, работа осветителей (точнее, отсутствие таковой). Но хуже всего пафос, многозначительность, которой создатели лакировали эту неумелую поделку. Аллюзии на повесть Михаила Коцюбинского „Тени забытых предков“ (и одноименный шедевр Параджанова), цитаты из Вергилия… так и подмывает сказать Матейшину: либо раздобудь мыло, либо грязными руками великих не тронь!»

Негативная оценка критика лишь завела меня. Черт подери, я жаждал видеть это дерьмо! Я обратился за помощью к друзьям-киноманам, в том числе к завсегдатаям закрытого паблика, тихопомешанным гикам. И явно их возбудил.

«Ликвак», – бормотали они, выпростав руки на манер ромеровских зомби. В тот день слово «Ликвак» гуглилось по всему СНГ. Живущий у Черного моря фанат некрореализма известил с сожалением, что Одесская киностудия закрыта на карантин и разузнать что-либо про их детище сейчас невозможно.

За ужином я рассказал о расследовании жене. «Боже, какой же ерундой ты занимаешься», – удивилась она. Я страшно обиделся.

В понедельник я накатал письма в ряд архивов. Мол, такой-то фильм необходим для научной работы. В четверг получил ответ из российского Госфильмофонда.

«Здравствуйте, Максим Ахмадович. Мы можем предоставить вам цифровую копию картины „Ликвак“, но для этого необходимо разрешение от правообладателей».

Я ринулся на IMDb. Правообладателем значился украинский телеканал «Тонис»; в две тысячи семнадцатом он прекратил вещание, мутировав в канал «Прямой». Им я тоже отправил письмо. И уперся в тупик. Топ-менеджмент «Прямого» ответил, что «не володіє інформацією про проекти „Тонісу“ і нічим не може мені допомогти».

Я признал поражение. Я думал о том, как бы мне высосать из миниатюры о Зосиме и Савватии полноценный рассказ, а писатели вовсю слали Диме готовые тексты: в текстах кишели обезьяны, медведи, волки, лисы и прочая живность. Только пчел там не было.

В феврале мне написал фанат некрореализма. Его звали (и зовут) Толик, и он мой самый старый знакомец в Сети – общались мы года с две тысячи девятого. Про кино общались, естественно.

«Короче. Сведений об актерах – ноль. Матейшин на том свете. Но я отрыл контакты оператора. Поеду к нему в субботу. Присоединишься?»

«Только мысленно!» – написал я. Покурил, вернулся за компьютер и отредактировал сообщение.

«Присоединюсь!»

Позвонил жене, жаловавшейся, что мы давно никуда не выбирались, и обрадовал новостью: выходные проведем в Одессе!

Мы выехали рано утром. Жена вела автомобиль, а я дремал на пассажирском сиденье. В ночь перед вояжем я отвратительно спал. Бывают сновидения, запоминающиеся на всю жизнь. Кошмарнейшим моим кошмаром был давнишний сон про монашек, игравших в футбол младенцем. Я вставил его в рассказ «Причастие». Но сон, приснившийся накануне поездки, монашек переплюнул.

Я лежал в гробу, а вокруг водили хороводы какие-то люди. Они извивались и экстатически заламывали руки. Музыки младшего Артемьева не было, я слышал лишь топот ног по деревянному настилу и навязчивое жужжание. Я не мог пошевелиться, бессильно наблюдал за сатанинскими плясками. Лица танцующих покрывали маски из мягкого воска и проволоки. Пчелы ползали по мне, щекоча брюшками. Я проснулся в предрассветных сумерках с колотящимся сердцем и прильнул к жене.

В город Бабеля, Жванецкого, Ильфа и Петрова мы прибыли в полдень. Теплая и слякотная зима расщедрилась: температура упала до минус пяти, снег прихорошил улицы. Мы сняли гостиничный номер возле автовокзала и отправились гулять. Пообедали пиццей, фотографировались у памятника Дюку де Ришелье и на Потемкинской лестнице, бродили по пляжу, любуясь морем, а окоченев, грелись в кафешках.

К вечеру разбежались. Аня упорхнула к одногруппнице-одесситке, а я – к Толику, которого ни разу не видел вживую. Толик оказался упитанным говнарем: морозоустойчивый, расхаживал в легкой косухе и бандане с черепами. У него были милые усики, я разглядывал их, пока мы болтали о режиссере Юфите и писателе Мамлееве. Я впечатлил Толика тем, что встречал старенького Мамлеева.

Мы пили крафтовое пиво в пабе; за панорамными окнами, на другой стороне улицы, снимали то ли сериал, то ли юмористическое шоу. Я узнал Валерия Чигляева, сыгравшего капитана Флинта в клипах из мультика «Остров сокровищ». После десятка дублей киношники свернули оборудование, а прохожие ринулись к Чигляеву за автографом. Оператор пересек проспект и вошел в паб; Толик помахал ему рукой.

Оператора звали Сергей. Тщедушный и угрюмый, он отказался от выпивки, не стал снимать пальто, всем видом демонстрируя, что спешит.

– Ну, помню, – буркнул он. – Ерунда редкостная. Матейшин этот в кино ни черта не смыслил. Набрал каких-то алкоголиков, на главную роль свою бабу взял. Снимали у него дома, за городом. Сценарий… ну что говорить, вы сами видели.

– Я не видел, – возразил Толик. Мы объяснили оператору, что ищем фильм или правообладателей.

– Ничем не помогу, – сказал Сергей. – Я «Ликвака» только на премьере смотрел, от стыда сгорал. Публика в зале улюлюкала. Матейшин покончил с собой в девяносто вроде первом. Он странным малым был. Со странными идеями.

– Например? – взбодрился я.

– Ну, танец этот вокруг покойника – он намекал, что в его семье такой ритуал практиковали. Его предки, говорил, в Одессу из Скандинавии переселились до революции. Были известными пчеловодами. В сцене с похоронами он пчел выпустил – я в обмундировании снимал, как пасечник. Надька, баба его, вся в пчелах лежала.

– А как ее найти, не в курсе, Надю? Ее фамилия Лин?

– Нет, она псевдоним взяла. Артемида Черная. Я чего запомнил – пару лет назад делали передачу про гадалок. Гляжу, лицо знакомое у аферистки. Ба, Надька!

Мы поблагодарили Сергея, и он раскланялся. Толик полез в Интернет:

– А вот и телефон ее! – Он показал рекламу: «Предсказания будущего, тайны прошлого, индивидуальный подход. Артемида Черная, экстрасенс».

Набирая номер, я резко шлепнул себя по загривку ладонью. Показалось, на основании шеи сидит какое-то насекомое, щекочет кожу.

Прокуренный женский голос назвался нелепым и высокопарным псевдонимом. Я соврал, что пишу статью о Матейшине и разыскиваю фильм «Ликвак». Повисла пауза.

– Перезвоните в понедельник, – сказала Артемида, она же – Надежда Лин.

– Боюсь, я в Одессе проездом. Завтра отбываю.

Толик сложил пальцы баранкой.

– Хорошо, – сжалилась Артемида. – Приезжайте через час. Стоимость консультации – пятьсот гривен.

«Ого! – подумал я. – Жирно живут современные гадалки».

Артемида продиктовала адрес. Толик сказал, что сейчас на мели, но вызвался составить компанию. Я позвонил Ане: она веселилась с подругой, и я был вольной пташкой. Мы отправились к настоящей гадалке.

В такси я ослабил шарф, проверил, что там такое постороннее трогает мою шею, причиняя дискомфорт. Ничего не обнаружил и откинулся на сиденье, разглядывая проносящиеся дома.

Артемида жила вдали от туристических троп, в многоквартирном здании с одним подъездом и консьержем – здание, как я догадался, было общагой. Болтая о кино, мы с Толиком поднялись на третий этаж. Вправо и влево от лифта уходили бесконечные коридоры. Лампочки давали минимум света, и вся эта полутьма, и все эти цветы, неряшливо намалеванные на стенах, так и просились в мою прозу – правда, оставалось проблемой населить локации пчелами. Мы сунулись не в то крыло, вернулись к лифту и курилке, пошли мимо общей кухни с парой засаленных печей. Из-за обитого дерматином полотна доносились отзвуки блатняка: «Розы гибнут на газонах, а шпана – на красных зонах».

Спустя десяток дверей и десяток ветхих половиков мы добрались до нужной квартиры (тут вы можете проворчать, что, посетив такой чудесный город, как Одесса, вы вряд ли бы слонялись по неухоженным общагам, но я слонялся).

Дверь открыла очень худая короткостриженая женщина в атласном халате поверх свитера и джинсов. Хоть и с трудом, но я узнал девушку со скриншота на IMDb. Девушке было хорошо за пятьдесят, и она скорее напоминала кассира из АТБ, чем гадалку. Костистое лицо выражало подозрительность.

– Максим, – представился я. – Мой коллега – Анатолий.

– Деньги вперед, – сказала Артемида.

– Мы хотим спросить вас о фильме.

– Деньги вперед, – повторила она.

Скрепя сердце я вынул кошелек. Гадалка сразу подобрела, впустила в квартиру и снабдила домашними тапочками, словно сделанными из картона. Мои лапы сорок шестого размера не втиснулись в обувь, и я пошлепал по ледяному линолеуму в носках.

Квартира пропахла табаком. Полумрак просочился сюда из подъезда. Окна были плотно зашторены, в трехрогой люстре горела сиротливая лампочка. Но в целом это была самая обыкновенная двушка, без черных кошек и магических шаров. Разочаровывающе обыкновенная: сервант, диван, телевизор, ворсистый ковер.

К запаху курева прибавился душок потных носков – его принес Толик. Мы уселись за стол.

– Вы застали меня врасплох, – призналась Артемида. – Я думала, никто не видел этот фильм.

– Я видел его по телевизору в девяностые.

– Понравился? – Артемида выгнула бровь.

– Необычная работа, – дипломатично сказал я.

– Критики фильм разгромили. – Гадалка сморщила нос презрительно. – Они не поняли идеи Павла.

– А какая была идея? – спросил Толик.

Артемида уставилась на моего компаньона, будто только что его заметила.

– Я просто не смотрел, – стушевался Толик.

– Это кино о смерти, – сказала Артемида. – О том, что разница между живым и мертвым не так велика, как нам кажется. И мы все рождаемся мертвыми. Не хотим верить, двигаемся, суетимся. А осознав, ложимся в гроб.

– Это правда, – интервьюировал я хозяйку, – что Матейшин использовал реальные практики? Танец смерти, где вы лежите в гробу.

– Да. Так прощались с его отцом, с его дедом и прадедом. И на его похоронах мы плясали как чокнутые.

– Офигеть, – вставил Толик.

Я вспомнил свой сон и ощутил холодок внутри. А может, это мерзли мои ноги.

– Самоубийство Матейшина связано с провалом фильма?

Теперь и я удостоился высокомерного взгляда. Исключительно противной теткой была урожденная Надежда Лин: надменная, холодная, как ее обитель.

– Вы знаете, что такое «душа»?

– Бессмертная субстанция? – предположил я.