Грэйди хочет, чтобы все отцы ему завидовали. Мне этого не понять. Детский бейсбол должен проходить весело, а люди подобного типа устраивают из него такое состязание, что губят весь интерес.

Пару недель назад Грэйди чуть не подрался с судьей. И ударил бы его, если бы Роман не вытолкал его с поля.

Я сомневаюсь, что такие страсти вокруг детской игры кому-то идут на пользу. Но Грэйди очень серьезно относится к спортивным занятиям сына.

А я… не так. Иногда я думаю, может, это потому, что Диэм мне не дочь. Будь это так, сердился бы я из-за спортивной игры, где даже счет не ведут? Не знаю, способен ли я любить своего биологического ребенка больше, чем Диэм, но мне спортивные достижения совсем не важны. Кто-то из родителей считает: раз я профессионально играл в футбол, то должен быть более честолюбивым. Да я всю жизнь имел дело с честолюбивыми тренерами. Я и согласился тренировать эту команду только затем, чтобы никакой честолюбивый придурок не подавал Диэм плохой пример.

Дети должны разминаться, но Диэм стоит перед первой отметкой, рассовывая мячи в карманы своих бейсбольных штанов. В каждом кармане у нее уже лежит по парочке, и теперь она пытается засунуть третий. От их веса штаны уже начинают сползать.

Я подхожу и присаживаюсь перед ней на колени.

– Ди, ты не можешь забрать себе все мячи.

– Это драконьи яйца, – говорит она. – Я посажу их у себя в саду и выращу маленьких дракончиков.

Я перекидываю мячи Роману один за другим.

– Драконы растут не так. На яйцах должна сидеть мама-дракониха. Их не закапывают в саду.

Диэм нагибается за камушком, и я замечаю, что она засунула еще два мяча себе за пазуху. Я расстегиваю ее рубашку, и мячи падают к ее ногам. Я кидаю их Роману.

– А я тоже выросла в яйце? – спрашивает она.

– Нет, Ди. Ты человек. Люди не вылупляются из яиц – мы растем… – Я молчу, потому что собирался сказать: Мы растем у нашей мамы в животе, но я всегда стараюсь избегать разговоров про родителей с Диэм. Мне не хочется, чтобы она начала задавать вопросы, на которые у меня нет ответов.

– Где мы растем? – спрашивает она. – На деревьях?

Черт.

Я кладу ей руку на плечо и игнорирую ее вопрос, потому что понятия не имею, что рассказывали ей Грейс и Патрик о том, откуда берутся дети. Это не мое дело. Я не готов к этому разговору.

Я кричу, чтобы дети строились, и Диэм, к счастью, отвлекается на свою подружку и убегает от меня.

Я с облегчением выдыхаю, поскольку разговор закончился.

* * *

Романа я высаживаю в баре, чтобы избавить его от посещения «Макдоналдса».

Да, мы идем в «Макдоналдс», хотя Диэм так и не надела свои щитки за всю игру, потому что со мной она поступает по-своему чаще, чем наоборот.

Говорят, выбирай свои битвы, но что делать, если ты выбираешь не биться?

– Я больше не хочу играть в бейсбол, – вдруг ни с того ни с сего заявляет Диэм. Принимая это решение, она макает картошку в мед и, конечно, перемазывается сладким.

Я пытался заставить ее есть картошку с кетчупом, потому что его гораздо легче вытирать, но Диэм не была бы собой, если бы не делала все самым неудобным образом.

– Тебе больше не нравится бейсбол?

Она отрицательно качает головой и облизывает пальцы.

– Ладно. Но нам осталось всего несколько игр, и у тебя есть обязательство.

– Что такое обязательство?

– Это когда ты соглашаешься что-то делать. Ты согласилась стать частью команды. Если ты бросишь посередине сезона, твоим друзьям будет тяжело. Как ты думаешь, сможешь доиграть этот сезон?

– Если мы будем ходить в «Макдоналдс» после каждой игры.

Я прищуриваюсь.

– Почему мне кажется, что меня тут обводят вокруг пальца?

– Что значит обводить вокруг пальца? – спрашивает она.

– Это значит, что ты пытаешься заставить меня водить тебя в «Макдоналдс».

Диэм усмехается и доедает последний ломтик картошки. Я собираю мусор на поднос. Беру ее за руку, чтобы выйти на улицу, и вспоминаю про мед. Ее ладошки липкие, как ловушки для мух. Именно для таких случаев у меня в машине лежат влажные салфетки.

Спустя пару минут она сидит пристегнутой в своем кресле, а я оттираю ее руки влажной салфеткой, и тут она спрашивает:

– А когда у моей мамы будет машина побольше?

– У нее и так минивэн. Куда ей еще больше-то?

– Не Нана, – сказала Диэм. – Моя мама. Скайлар говорит, моя мама никогда не приходит на игру, а я сказала, что она придет, когда у нее будет машина побольше.

Я перестаю вытирать ей руки. Она никогда не говорит о матери. А сегодня мы затрагиваем эту тему уже второй раз.

Наверное, она доросла до такого возраста, но я не знаю, что Грейс и Патрик говорили ей про Кенну, и понятия не имею, почему она спрашивает про машину своей матери.

– А кто тебе сказал, что твоей маме нужна машина побольше?

– Нана. Она говорит, у мамы совсем небольшая машина, и поэтому я живу с ней и с НоНо.

Это странно. Я качаю головой и выбрасываю салфетки в мусор.

– Не знаю. Спроси у Наны. – Я закрываю дверь и, обходя машину, отправляю Грейс сообщение: «Почему Диэм считает, что не видит свою мать из-за того, что той нужна машина побольше?»

Мы отъезжаем от «Макдоналдса» на пару километров, когда звонит Грейс. Я удостоверяюсь, что телефон не на громкой связи.

– Привет. Мы с Диэм уже едем домой. – Таким образом я даю Грейс понять, что не могу толком говорить.

Грейс втягивает воздух, словно готовясь к долгому разговору.

– Ладно. На прошлой неделе Диэм спросила, почему она не живет с мамой. Я не знала, что сказать, и сказала, что она живет со мной, потому что мы все не помещаемся в машину ее мамы. Это первая ложь, что пришла мне в голову. Леджер, я запаниковала.

– Надо думать.

– Мы собирались ей рассказать, но как можно сказать ребенку, что его мать в тюрьме? Она же даже не знает, что такое тюрьма.

– Да я не осуждаю, – говорю я. – Я просто хотел убедиться, что мы на одной волне. Но нам, наверное, нужно придумать какую-то более надежную версию правды.

– Знаю. Но она еще такая маленькая.

– Она начинает интересоваться.

– Знаю. Просто… Если она опять спросит, скажи, что я все объясню.

– Я так и сказал. Готовься к вопросам.

– Отлично, – вздыхает она. – Как прошла игра?

– Хорошо. Она была в красных сапогах. И мы поехали в «Макдоналдс».

– Ты продул, – смеется Грейс.

– Ага. Тоже мне новости. До встречи. – Я завершаю звонок и оглядываюсь на заднее сиденье. Диэм выглядит сосредоточенной.

– О чем задумалась, Ди?

– Я хочу быть в кино, – говорит она.

– Да что ты? Ты хочешь стать актрисой?

– Нет, я хочу быть в кино.

– Ну да. Это называется быть актрисой.

– Ну тогда да, я хочу быть этим. Актрисой. Я хочу быть в мультиках.

Я не стал говорить ей, что мультфильмы – это просто картинки и голоса.

– Я думаю, из тебя получится классная актриса мультиков.

– Да. Я буду лошадью, драконом или русалкой.

– Или единорогом, – предлагаю я.

Она улыбается и отворачивается к окну.

Мне нравится ее воображение, но она точно унаследовала его не от Скотти. Он мыслил прямо и конкретно.

11
Кенна

Я никогда не видела фотографии Диэм. Не знаю, похожа ли она на меня или на Скотти. Голубые у нее глаза или карие? Такая же открытая улыбка, как у ее отца? Смеется ли она так, как я?

Счастлива ли она?

Это единственное, чего я хочу для нее. Я так надеюсь, что она счастлива.

Я полностью доверяю Грейс и Патрику. Я знаю, что они любили Скотти и, очевидно, любят Диэм. Они полюбили ее еще до того, как она родилась.

Они начали борьбу за опеку над ней в тот же день, как им сообщили, что я беременна. У младенца еще не развились полноценные легкие, а они уже боролись за его первый вздох.

Я проиграла борьбу за опеку еще до рождения Диэм. У матери не так много прав, если она приговорена к нескольким годам тюрьмы.

Судья решил, что из-за всей ситуации и из-за горя, которое я причинила семье Скотти, он не может с чистой совестью удовлетворить мою просьбу о праве на посещения. И он не станет заставлять родителей Скотти поддерживать связь между мной и моей дочерью, пока я нахожусь в тюрьме.

Мне сказали, что я могу подать прошение в суд о восстановлении родительских прав после освобождения, но, поскольку меня лишили этих прав, вероятно, тут нельзя ничего поделать. Между рождением Диэм и моим освобождением прошло почти пять лет, так что никто не может, да и не будет мне помогать.

У меня осталась только иллюзорная надежда, которую я, как ребенок, пыталась удержать в руках.

Я молилась о том, что родителям Скотти просто нужно время. Я наивно предполагала, что они рано или поздно поймут, что я нужна Диэм.

Пока я жила в изоляции от мира, я не могла ничего поделать, но теперь, когда я вышла, я долго и всерьез думала о том, как должна поступить. Я понятия не имела, чего мне ожидать. Я даже не знала, что они за люди. Я видела их только однажды, когда мы встречались со Скотти, и эта встреча прошла не слишком удачно. Я пыталась найти родителей Скотти в Сети, но их данные были скрыты. Я не смогла обнаружить ни единой фотографии Диэм. Я даже просмотрела профили всех друзей Скотти, чьи имена смогла вспомнить, но многих забыла, да и все равно их странички тоже оказались скрытыми.

Я очень мало знала про жизнь Скотти до нашей встречи и не прожила с ним настолько долго, чтобы как следует узнать его семью и друзей. Шесть месяцев из двадцати двух лет его жизни.

Почему все данные его близких закрыты? Из-за меня? Они боятся, что случится именно это? Что я появлюсь? Что осмелюсь надеяться стать частью жизни своей дочери?

Я знаю, что они ненавидят меня, и у них есть полное на это право, но частичка меня все равно живет с ними последние четыре года в Диэм. Я надеялась на то, что через мою дочь они найдут в себе хотя бы толику прощения.

Время лечит все раны, верно?

Вот только я нанесла им не просто рану. Я нанесла им увечье. Такое тяжелое, что с большой вероятностью его никогда нельзя простить. Но очень трудно не цепляться за надежду, когда все, что я могу, – это жить в ожидании этого момента.

И он либо поможет мне выжить, либо уничтожит окончательно. Другого не дано.

Еще четыре минуты, и я узнаю.

В этот момент я нервничаю больше, чем тогда, в суде, пять лет назад. Я стискиваю в руке резиновую морскую звезду. Это единственная игрушка, которая продавалась на заправке возле моего дома. Я могла бы попросить таксиста заехать в большой универмаг, но оба находились в городе, в другой стороне от места, где, как я надеялась, до сих пор живет Диэм, а я не могла позволить себе длинных поездок на такси.

После того как меня наняли на работу в магазине, я пошла домой и поспала. Я не хотела приходить к Грейс и Патрику, пока Диэм там не было, а если Эми права и у Леджера нет своих детей, то разумно предположить, что девочка, которую он тренирует в бейсбол, – моя дочь. И судя по тому, сколько «Гаторейда» он покупал, он готовился к долгому дню, и я, используя дедуктивный метод, рассудила, что Диэм еще несколько часов не вернется домой.

Я ждала, сколько могла. Я знала, что бар открывается в пять, следовательно, Леджер, скорее всего, отвезет Диэм домой до этого времени. Я не хотела, чтобы он был рядом, когда я заявлюсь, и рассчитала все так, чтобы такси привезло меня к дому в пять пятнадцать.

Я не хотела приезжать позже, потому что не хотела появиться во время ужина или когда она ляжет спать. Я стремилась сделать все правильно. Я пыталась не сделать ничего, что могло бы заставить Грейс и Патрика бояться меня больше, чем они, наверное, и так боялись.

Я не хотела, чтобы они велели мне уйти до того, как я хотя бы попытаюсь себя оправдать.